Огненные зеркала - Татьяна Левченко

Обжора очень удивился, когда его попросили наколдовать, да побольше, простой муки. Но Гном дружил с Обжорой, и без труда уговорил превратить соль в муку. Обжора постарался. Даже саму большую солонку превратил в сливочный пломбир, главным достоинством которого было то, что не таял в тепле…

Света немножко испугалась, что её тоже превратят в шоколадного зайца.

— Ну, началось в деревне лето… Что ты, девочка! — рассмеялся Обжора. — Я же не какой-нибудь злой и вредный волшебник.

Света удивилась:

— А несъедобное в еду превращать — разве не волшебство?

— Волшебство — когда из совсем НИЧЕГО получают какое-нибудь ЧЕГО, чаще всего ненужное. А когда из одной хорошей вещи делаешь другую хорошую вещь — это не волшебство, а обычная работа. Иногда даже скучновато бывает ото всех превращений. К вечеру — не поверишь! — от усталости спина болит.

— Я бы никогда не смогла научиться таким превращениям!

В ответ Обжора достал из пряничного стола лист самой настоящей бумаги и коробку обычных карандашей:

— Видишь, лист пустой, — Обжора поднял его над головой, чтобы видели все, кто присутствует (хотя присутствовали только Света, Илька и Огненный Гном). — Бери карандаши — рисуй, что хочешь.

Ну, тут Свету не надо было дважды просить. Скоро на бумаге с трудом находилось место для новых рисунков.

— Хватит, хватит! Видишь, во что превратился белый лист?

— Значит, я тоже умею волшебно превращать?

— Умеешь! Один раз в жизни каждый человек способен совершить волшебство. Карандаши и бумагу возьми, дарю!

— Они волшебные?

— А как же!.. — улыбнулся Обжора и захрустел карамелькой.

Наколдованную из песка муку Обжора высыпал в холщовый мешочек, пломбирную солонку оставил себе — нарезал ломтиками и, глотая слюнки, красиво уложил на большую тарелку из фруктового льда.

Тяжелый мешочек Света не захотела отдавать Ильке, и на обратной дороге чуть не уронила. Сжала его посильней — мука заскрипела.

— Странно! Та мука, из которой пекут пирожки, совсем не скрипучая.

Света не знала, как самой замесить тесто, она ведь только помогала маме. Делать нечего! Размешала муку с водой — получилась круглая лепёшка. Кобольд принёс из башни угля, сложил по всем правилам в печке, произнёс заклинание:

— Гном и молния! — и уголь вспыхнул.

Огонь разгорелся, девочка поставила внутрь лепешку из теста. Но она не испеклась, как положено хлебу, а расплылась молочной рекой, зашипев на горячих углях.

В соседнем зале раздались шаги. Дверь распахнулась. Вошел магистр.

— Эх, девочка, девочка… Думала, так лучше? На самом деле, лучше, если ты не станешь взрослой. Сейчас перестанешь чувствовать холод, и Гончарный Замок станет твоим домом. Назад вернуться не захочется никогда… Да будет так! — и резко взмахнул рукой.

Лютой стужей повеяло от черной перчатки. Захохотали летучие мыши. Треснули и посыпались из окон синие стёкла. А на оставшихся показались страшные личины из инея и льда.

— Всё равно холодно! — твердила Света.

— Ты из упрямства так говоришь.

— И из упрямства, и по правде.

— Магистр, а вдруг это девочка из легенды, что пришла и возвратится домой…

Кобольд не успел увернуться, только выставил перед собой раскалённую кочергу. Магистр плеснул полный ковш воды. Раздался шипящий звук. Огненная кочерга потемнела, выпала из рук гнома и загремела о пол простой железякой:

— Ой, помогите, ой, как мокро!

С треском, под брызги искр, Кобольд нырнул в горячую печку и захлопнул за собой заслонку.

— Пока огонь не потух, надо сжечь весь уголь, — магистр снимал со стен каменные рельефы.

— Картины-то зачем? Жалко!

Кобольд высунул длинный нос из-за печной заслонки. На лице его было блаженство, гном нежился в огне.

— Если небо над городом очистится, тебе придётся навсегда уйти в печные дымоходы. Сам знаешь, кобольды не выносят солнца. Обжора крахмал вместо муки сделал ради тебя.

— Скрипучая мука! — догадалась Света. — Обжора слабый, а вы… Знаете, вы кто?

— Ну?

— Сейчас, только слово вспомню… Эгоист!

Магистр не ответил, и даже на Ильку не посмотрел. Молча повернулся и, уходя, закрыл за собой дверь.

— Обиделся на меня! — сказал Илька. — Первый раз в жизни.

Кобольд выбрался из печки, по-кошачьи встряхнулся, разбрызгивая искры, и поднял с пола остывшую кочергу:

— Как же я теперь без неё… Без угля. Эх, навечно в сырости оставаться.

Света достала из кармана карандаши, подарок Обжоры, и листок бумаги. Нарисовала тарелку, на ней — горку муки. Потом закрыла глаза, сказала «пых-пых-пых», и снова посмотрела на рисунок. Ничего не изменилось. Тарелка осталась нарисованной.

— Волшебство без труда не получится, — сказал Кобольд. — Надо рисовать не муку, а то, с чего она начинается.

И Света нарисовала поле, на котором растёт пшеница. Лошадь, везущую мешки с зерном. Ветряную мельницу, где зерно превращается в муку. Мельница вышла почти как настоящая.

Опять — «пых-пых-пых», зажмурила глаза. Шорох — и лист бумаги засыпала отборная пшеничная мука.

Девочка прибавила к муке многое из того, что нашла в кладовке Гончарного Замка. В ней кондитер Максимилиан хранил запасы. Получилось настоящее тесто. Даже сырое, оно вкусно пахло. Света гладила его, разговаривала, как с живым, упрашивала побыстрей подниматься. И тесто, действительно, росло на глазах.

Огонь в очаге разгорался. Окна замка осветила вспышка молнии. Раскатисто прогремела гроза. Ветер рвался в окно. Началась настоящая буря. Волны ливня накатывались на стены и били молнии сквозь черноту. Илька подбежал к окну, распахнул створки. Лицо залепило мохнатой водяной паутиной.

— Кобольд, такого ливня, наверное, сто лет не было!

— Сто одиннадцать. Закрой окно, пожалуйста! Я бы сам, да пальцы водой обожгу.

Через рваное полотно туч в город забралась луна. Как на ладони, лежали самые дальние улицы, все в молочных лунных озерцах. На черном бархате ночи сверкали огоньки в домах, а далеко за крепостной стеной, в тумане, высились шатры гор. На востоке начало светлеть небо.

И тут, как назло, упал огонь в очаге, появились синие язычки. Кобольд запрыгнул внутрь, язычки ластились к ногам, разговаривали на своём языке с Огненным Гномом.

— Огню не хватает сил. Надо раскрыть Круглую Башню, — объявил Кобольд, выбравшись из печки. — Тогда появится тяга, и огненные зеркала зажгут очаги во всём городе. Смотри — уголь почти прогорел, скоро погаснет, и хлеб не испечем.

— А как раскрыть башню?

— На чердаке петарды, надо их взорвать. Но без огненной шпаги их не зажечь. У тебя, девочка, внутри много тепла. Я видел, как светился уголёк в твоих руках. Пойдём в башню. Дотронешься до каждого из больших зеркал. Сила его проснётся, вверх ударит огненный луч, и воздух ворвётся в печь.

Света так и сделала. И вот уже лучи света резали тьму. Но им не хватало сил дотянуться до чердака башни. Зато в одном из зеркал девочка увидела своё отражение.

— Гном и молния! Оказывается, добро делать намного приятней, чем мелкие пакости. Когда будешь сидеть возле костра, присмотрись к пламени, там я, — и Кобольд огненным зигзагом вонзился в гладь зеркала. Оттуда эхом долетели его слова: — Прощай, девочка! Верь в сказку! — и пропал.

Тут же не один луч, а целая башня света поднялась над головой. Взорвались петарды на чердаке, посыпались вниз поломанные доски. Над Круглой Башней взлетали и рассыпались разноцветные снопы искр.

Загудел ветер. Разом вспыхнул огонь во всех печах Гончарного Замка. Весело трещал горящий уголь. Небо постепенно светлело, и фейерверк уже не казался таким ярким, как ночью. Зато дома, умытые дождём, становились сказочно разноцветными.

Шаровые молнии вылетели из Круглой Башни. Они спускались в печную трубу каждого дома, зажигали огонь в очаге, и летели дальше. Скоро над всеми крышами поплыли уютные дымки. Окна замка осветили первые солнечные лучи.

Тесто уже поднялось настолько, что оставалось «посадить» каравай на железный лист и отправить в печь. Из нарисованной муки получился румяный, настоящий каравай. Света положила его на медное блюдо, умыла водичкой, нагретой тут же, в печке, и поцеловала.

Вдвоём с Илькой понесли тяжелый поднос с хлебом в Синий Зал.

Магистр стоял у окна, смотрел, как всё выше поднимается солнце. Потом повернулся и долго, словно не веря глазам, рассматривал каравай. Подошел, взял в руки, потёрся щекой о тёплую хлебную боковушку:

— Как пахнет домом… — отщипнул и проглотил маленький кусочек.

Потом осторожно, медленно стянул с руки перчатку. Света отвернулась, но краем глаза всё же посмотрела — ожога нет. Зато в волосах магистра появилась седина.

Раздался скрежет — в больших часах с маятником поползла вниз гиря на цепи, над циферблатом раскрылась маленькая дверка, и деревянная кукушка прокричала: