Мексиканский гриб - Сергей Подгорный

Крохин принадлежал к людям, которых стоящая идея делает одержимыми, но даже при его целеустремленности и упорстве, чудесах работоспособности, которые он показал в тот, длившийся больше двух лет период, при его уме, невероятной интуиции надеяться можно было - и он тоже это понимал - только на удачу...

Мы встречались теперь все реже, наши беседы со временем становились все суше, все чаще говорил только я, а Крохин, усталый, беспокойно одержимый, лишь рассеянно поддерживал разговор. Иногда он, правда, загорался, как прежде, его мысль завораживала меня глубиной и парадоксальностью, но хватало его ненадолго: вдруг, словно вспомнив о неотступном и неодолимом, он становился рассеянным, а потом и вовсе отсутствующим.

Некоторое время я считал, что так и должно быть: ведь я же знал, как адски работает Крохин, и знал о невероятной сложности его работы. Меня не только не огорчали изменения в наших отношениях, я испытывал радость и робость от сознания, что дружен с таким человеком, гордился Петром Ивановичем. Гордился - слишком слабо сказано...

Но настал момент, когда мое отношение начало меняться. Что послужило толчком?..

Однажды случайно увидел Крохина в троллейбусе. Я возвращался с приятелями после вечернего сеанса, он - из института. Остановка была против кинотеатра, и троллейбус оказался набит битком, я не мог пробраться к Крохину, но мне был хорошо виден его профиль. Крохин меня не замечал, он не замечал ничего вокруг. Взглянув раз, я уже не мог оторвать взгляда от его лица и, помимо воли все пристальнее всматриваясь, ощущал, как у меня возникает предчувствие _понимания_, которого заведомо боюсь.

Лицо Крохина было лицом человека, переживающего непрекращающуюся, напряженную внутреннюю борьбу. Он ведь постоянно сознает, и наверняка лучше, чем кто-либо другой, - понял я, - какую опасность для человечества на нынешнем уровне развития земной цивилизации представляет то, что он неотступно, не считаясь ни с чем, ищет, но так же хорошо сознает и то, что _будет искать вопреки любым доводам рассудка_..."

И в первый раз, не отдавая еще себе отчета почему, я внезапно ощутил к Петру Ивановичу острую и безнадежную жалость...

Лишь два человека - я и его отец, деликатнейший и умнейший Иван Степанович, - знают, что удача, на которую рассчитывал Крохин, случилась.

В тот день, возвращаясь с работы (уже работал токарем на заводе "Фотоприбор" и заочно учился в МГУ на философском факультете), у входа в подъезд я буквально столкнулся с Иваном Степановичем. Он, всегда сдержанный, был неузнаваем: до потерянности взволнован, с порывистыми и суетливыми движениями. Едва взглянув на него, я почувствовал, как у меня оборвалось в груди.

- Что? Что случилось? - выдохнул я, схватив его за рукав пальто.

Он дернулся и несколько секунд меня не узнавал.

- А... Федя... - произнес наконец.

- Пойдемте, - подтолкнул я, - расскажете по дороге. Что произошло?

- Все последнее время я боялся за него, я чувствовал душой: это кончится страшно...

- Но что произошло, Иван Степанович?

- Петя в больнице, в "скорой помощи", мне только что сообщили из института...

Помню, что я лихорадочно метался, ловя такси, не помню, как мы ехали, на какой улице находилась "скорая помощь", куда доставили Петра Ивановича. Там его не оказалось: сделали уколы и отправили в психиатрическую клинику.

- Но что с ним? - наседали мы на молодого врача в "скорой".

- Может, и ничего серьезного, - успокаивал он, - просто припадок. Бывает и со здоровыми людьми...

Нам хотелось, чтобы было именно так, мы страстно на это надеялись, но у меня в глубине души под успокоительными надеждами уже тогда расползалось понимание, что я себя обманываю...

Теперь, по прошествии лет, я уже не сомневаюсь, что Крохин и сам предполагал... нет - был уверен в подобном исходе: он не мог не понимать, что информация инопланетян защищена от преждевременного посягательства _совершенно надежно_. Будь по-иному - и он бы все-таки нашел в себе силы прекратить начатое; его же собственная жизнь не представлялась ему для этого веским доводом.