Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть II. Превращение - Александр Фурман

Фурман стал потихоньку проваливаться в забытье…

– Возможна и другая точка зрения, при которой врач и пациент вместе, так сказать, на равных правах борются с общим врагом…

Фурман на какое-то время отключился.

– …Таким образом, желая помочь этому мальчику, который мужественно переносит довольно неприятные, надо признать, процедуры, я вынуждена буду пойти на определенные нарушения нашей врачебной этики. Вы, конечно, не должны подумать, что это является чем-то обычным в моей практике. Это именно исключение, которое я сегодня решила сделать.

В нашей медицинской среде действительно как-то не принято, чтобы врачи откровенно обсуждали с пациентом проблемы, связанные с его заболеванием. Я говорю именно о нашей стране, потому что за границей, где мне в последние годы была предоставлена возможность не только побывать, но и поработать в нескольких ведущих клиниках – во Франции и еще в других местах, – там с этим делом обстоит немного иначе. Насколько это целесообразно, мы сейчас, конечно, не имеем возможности обсуждать – не будем забывать, что мы здесь собрались, так сказать, по другому поводу. Но я считаю, что в каком-то смысле мы с нашим мужественным мальчиком, моим уважаемым пациентом, делаем одно общее дело. И я надеюсь, что моя откровенность поможет ему и дальше держаться так же хорошо.

Мальчик, я надеюсь, ты еще слышишь меня? Боюсь, наши скучные взрослые разговоры утомили его даже больше, чем операция…

…

– Да он уже давно спит! – ехидно предположил кто-то. Все облегченно рассмеялись.

Фурман на всякий случай пошевелил ногой, но вроде бы никто этого не заметил. Было непонятно, ждет ли профессорша, чтобы он опять подал голос, поэтому он решил подождать более четких указаний.

Шутливые предположения о его состоянии продолжали сыпаться.

– Ну-ну, друзья мои, давайте все же оставаться в рамках приличий.

Лично я думаю, он столько натерпелся, что ему пока не до сна. Мальчик, я права? Если слышишь меня, дай знак.

Стесняясь, Фурман коротко «акнул».

– Ну вот, видите, что значит опыт. Пока он меня не подводит… Итак, мальчик, теперь послушай меня внимательно. Я собираюсь, ни много ни мало, раскрыть тебе некоторые наши профессиональные секреты, чтобы ты был готов к тому, что нас ждет дальше. Мы уже проделали большую работу, которую можно считать предварительным этапом. Подробности я опускаю, чтобы не засорять твои мозги лишней информацией. Сейчас нам нужно будет как следует почистить твою носовую полость. Это необходимо сделать для того, чтобы в дальнейшем твой гайморит не так осложнял тебе жизнь. Возможно, во время чистки ты почувствуешь определенную боль. А возможно, и ничего не почувствуешь. Но я специально тебя предупреждаю об этом, рассчитывая на твою разумность и силу воли. До этого момента ты проявлял их в полной мере. Надеюсь, так будет и дальше. Поверь мне, в любом случае ничего страшного тебя не ждет. Ты уже мог в этом убедиться: никаких ужасов с тобой до сих не случилось. Просто в том месте, где мы сейчас будем работать, действие «заморозки», как вы ее называете, может проявляться немного слабее. Мне придется работать очень аккуратно, буквально по долям миллиметра, поэтому я рассчитываю на твою помощь. Я могу тебе сказать совсем откровенно: если ты вдруг начнешь дергаться, ты можешь каким-то одним случайным движением все испортить, всю нашу тонкую работу. И нам тогда, не дай бог, придется все начинать сначала, все переделывать. Я думаю, ни ты, ни я в этом не заинтересованы. Поэтому в наших общих интересах – сделать все, что нужно, сделать это хорошо и побыстрее закончить. Я отвечаю за свою часть работы, а от тебя потребуется еще немного терпения. Я уверена, что все у нас с тобой пройдет нормально, но на самый крайний случай, если уж почувствуешь, что тебе совсем невмоготу, можешь немножко постонать, как мы и договаривались, – я пойму и постараюсь что-нибудь придумать, чтобы тебе стало легче. Ты меня понял?

Фурман тихо и печально проревел из своей темной ледяной берлоги.

– Ну что ж, тогда вернемся к работе. Все, товарищи, наш маленький перерыв закончен! Прошу извинить меня за импровизированную лекцию, но мне этот вопрос представляется важным. Если у вас появится желание продолжить обсуждение, мы сможем вернуться к этому на нашем четверговом семинаре…

Эта их «ложечка» оказалась ужасно, безумно острой. Медленные, огненно-скребущие движения, совершавшиеся в буквальном смысле внутри черепа (казалось даже, прямо по мозгу), были почти непереносимы. Какой-то дикий, гадский, абсолютный, абсолютный кошмар – и не шевельнуться! Чтобы выдержать еще хоть сколько-нибудь эту пытку, Фурман намертво вцепился в свои перетяжки, влажные и скользкие от пота, и с такой силой напряг все свое никчемно-протяженное тело, мешающее ему терпеть – или наоборот, как раскоряченный якорь, удерживающее его от окончательного безумия, – что оно само собой стало – да нет, просто спеклось – в черный кусок угля, а вся жизнь, которая водилась в нем до того, тончайшим пылающим отрезком поместилась под ползущий и жгуче-выскребывающий ее до самого последнего донца кончик «ложечки»… «Я слышу, слышу, мой мальчик. Потерпи, осталось совсем чуть-чуть». – «Она не поможет! Не поможет!!! Не остановит!!!! О-О-О. ТЕРПЛЮ».

Выжил Фурман или нет – было уже все равно.

В палату он пришел на «своих» – плохо пригнанных – ногах, бережно поддерживаемый сестрой.

Все его чувства были выжжены, и смутно знакомые схематичные ходы больничной реальности – ничуть не изменившейся, в то время как его тело странным образом вернулось из безвоздушного и бесчеловечного космического приключения, – некоторое время вызывали в нем недоверие и слабую тошноту. Здешняя налаженная реальность казалась «подставленной», ненастоящей. Он машинально погрузился в «Отверженных» и в какой-то момент с удивлением осознал, что Мариус Понмерси, Жан Вальжан и даже инспектор Жавер с его навязчивой идеей – все они кажутся намного живее и ближе ему, чем механически бодрые соседи по палате, исчезающие один за другим без всякого следа, словно приснившись.

Между тем весна за облезлыми оконными переплетами набирала ход. Форточку стали дольше держать открытой, и с прохладным сыроватым воздухом из неподвижного больничного парка отдаленно доносился тревожный, «перелетный» запах воли.

Итак, все, что требовалось, было уже сделано. Пора было выписываться?..

Но нет, палатный врач, занявший авторитетное место тоже куда-то бесследно пропавшего Лисицына, решил ЗАОДНО избавить Фурмана еще и от небольших аденоидов.

Произошло это один на один. Фурман был опять крепко пристегнут к специальному креслу и, сидя лицом к окну, с каким-то отвлеченным волнением и радостью ждал встречи с болью. Никакая новая боль не могла быть большей, чем ТА, – а ТУ он уже вынес. И теперь ему было даже интересно, что может сделать с ним НОВАЯ.

Она оказалась очень короткой: две серии из двух резких движений, – но такой свежей, что при первой подсечке он громко вскрикнул, забрызгав фартук и защитные очки врача алой кровью («Ничего, не беспокойся, это нормально!..»), а при второй – когда он уже знал, что сейчас будет, – его тело, несмотря на привязь, выгнулось в кресле мгновенной жесткой дугой…

Отходив в школу две последние предканикулярные недели, Фурман получил дневник с удивившими и огорчившими его отметками: из-за того, что он много болел, многие из них – и четвертные, и годовые – были просто снижены на балл, и он из нормального ученика вдруг превратился в троечника. По большому счету, это было несправедливо, и Фурман безнадежно обиделся на школу.

За миллион лет до нашей эры

Начались летние каникулы, но впервые за шесть лет Фурмана вроде бы решили не отправлять в пионерский лагерь. Врачи из Филатовской больницы мягко рекомендовали после операции некоторое время не рисковать: один случайный удар по лицу, и весь результат сложной работы может пойти насмарку; кроме того, и на взрослых членов семьи, и на самого Фурмана все-таки давило воспоминание о его прошлогоднем побеге из лагеря… Поэтому последнее слово родители оставили за ним. Желая избежать ответственности, Фурман тянул волынку и все откладывал ответ «на потом», а в наиболее острый момент принятия окончательного решения на семейном «совете» попытался скрыть свое душераздирающее нежелание ехать за рассудительным взвешиванием всех «за» и «против». Но, как видно, несколько переусердствовал, расписывая многочисленные и неминуемые опасности коллективной жизни, – и мама, не удержавшись, сделала ему язвительно-разоблачительное замечание. Фурман тут же слезливо взвился, в спор с готовностью влез Боря, и завязалась общая скандальная перепалка, конец которой положила предложенная миролюбивым папой и устроившая всех формулировка, что лучше все же прислушаться к мнению врачей…

Проблема заключалась еще и в том, что бабушка Нина находилась в Москве и могла поехать в Покров только недели через две. Но Фурман утверждал, что он найдет, чем заняться, и скучно ему не будет. Впрочем, выбора у родителей все равно не было.