Восьмой цвет радуги - Сергей Лукьяненко

Дэктор прошелся по комнате.

— У меня освобождается пост заместителя по вооружению. Я давно уже хотел предложить тебе…

— Благодарю.

Начальник стражи внезапно метнулся через всю комнату, схватил капитана за лацканы куртки. Прошептал:

— Благодарю, да, или благодарю, нет?

— Да.

— Ты знаешь, — все так же торопливо, словно бы не слыша своих слов, продолжал Дэктор, — наверху быть очень сложно. Иногда приходится принимать решения, не советуясь ни с кем, даже с Рыцарем своей полосы…

— Я понимаю.

Дэктор расслабился, улыбнулся:

— Хорошо. У меня очень сложный день, и если бы сейчас еще и ты… Я рад, что мы вместе, Ивьен.

Капитан кивнул, но ничего не ответил.

— Ты уверен в своих людях?

Ивьен пожал плечами:

— За последний месяц состав сильно изменился. По-моему, сейчас это в большей степени _т_в_о_и_ люди.

Начальник стражи не пытался ни возражать, ни соглашаться. Он только произнес:

— Ты можешь идти. Пусть _н_а_ш_и_ люди отдохнут сегодня вечером.

Уже взявшись за массивную бронзовую дверную ручку, Ивьен повернулся к начальнику стражи:

— Скажи, ты знаешь, что бывает с теми, кто пошел против Летучего Народа?

— Знаю.

Дэктор вздрогнул, но голос его оставался твердым. Он повернулся к окну и добавил, уже тише:

— Но и мы не бессильны.

Его рука описала в воздухе какую-то странную фигуру, и в то же мгновение высоко в небе над Каменной Плешью вспыхнул и гулко разорвался многометровый огненный шар.

— Вот так.

Люди на Каменной Плеши замерли, вглядываясь в небо.

Хосе Альмейдо, второй пилот «ТК-4», с невольным страхом отступил к борту машины.

— Пресвятая дева…

В небе, среди тонких, как спицы, башен и циклопических крепостных стен, кружился, исчезая, оранжево-черный огненный вихрь. Подул сухой, жаркий ветер.

Из кабины выглянул Энди. Задрал голову, прицокнул языком. Подчеркнуто вежливо сказал:

— Чико, ты не мог бы смерить уровень радиации? Турбокондер подпирать не надо, он стоит крепко, а вот пара-другая лишних рентгенов…

Хосе торопливо отцепил от пояса индикатор. Поводил им в воздухе, целясь в небо затянутым фольгой окошечком. Индикатор лениво мигнул зеленым.

— Чисто, Энди. А что, бывает, что такие штуки… излучают?

— А бог его знает, дружок. Я лично такого фейерверка здесь еще не видел. Но если ты хочешь вернуться в свою Перепили, то не ленись иногда и перестраховаться.

— Я очень хочу вернуться, — серьезно сказал Хосе. — Но только мой город называется Пирипири, и ты это знаешь.

Энди рассмеялся:

— Ну не кипятись. Я же просто немного картавлю… Черт, какая жара. Тебе дать бутылочку «пепси»? А то мы пили-пили, но так и недопили…

Он с гоготом исчез в глубине люка.

Момент был упущен. Растерявшись, Родэк опустил кинжал. Но и чужак не пытался нападать. Он был, пожалуй, растерян еще больше, чем Родэк. И тот понял это первым.

— Чего стоишь? Давай, как вы это называете… стреляй снова.

Чужак поколебался секунду, потом отбросил металлический предмет, прятавшийся в его ладони. Сказал низким, странно знакомым голосом:

— Я не буду в тебя стрелять.

Родэк быстро шагнул к нему, подвел к светящейся оранжевой полосе. Белый мраморный куб, на котором стоял знак Радуги, казался в ее свете желто-шафрановым. А загорелое лицо чужака, наоборот, сделалось светлым.

— Дени?

Нельзя сказать, что они были хорошо знакомы: люди Крепости не заводят друзей среди Летучего Народа. Но когда в училище привели экипаж нескольких турбокондеров — продемонстрировать им военную силу Крепости, то именно Родэк был сопровождающим Дениса.

— Что ты здесь делаешь? — давая волю гневу, воскликнул Родэк.

— Хотел разобраться… как светится эта штука.

Денис с непринужденной улыбкой похлопал по оранжевой полосе Знака.

— Пойдем.

Родэк почти вытащил его из комнаты. Быстро заговорил:

— В эту комнату запрещено входить вдвоем. Ясно? За нарушение меня могут изгнать из Крепости.

— А меня?

— А тебя казнят, и это без всяких «может быть». Еще ни один чужеземец не совершал такого кощунства.

На лице Дениса явственно отразилась паника.

— Но я не знал! Вы же никогда не объясняете прямо! Сказали бы, что это связано с вашей религией, что это святыня.

— Это тебя не оправдывает. Между прочим, входить в нежилой дом тоже запрещено, хотя это и меньшее преступление.

— Я не понимаю. Ведь ваши правители сами сказали, что мы можем заходить куда угодно, даже если хозяев сейчас нет…

— Здесь хозяев не будет уже никогда. Вся семья погибла, защищая Крепость, и этот дом — память о них.

Денис глухо произнес:

— Понятно. Кажется, я совершил осквернение могилы…

Они подошли к двери. Родэк вдруг коснулся лица Дениса и что-то прошептал.

— Теперь тебя не заметят дозорные, — разъяснил он.

— Ты собираешься меня спасти?

— Да.

— Но почему? Ведь я…

— Ты не стал стрелять, когда узнал меня. Это во-первых. — Родэк отвернулся, и закончил уже тише, словно для себя: — А во-вторых, мне сегодня объяснили, что любой закон можно понимать по-разному.

3. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ В КРЕПОСТИ

Дом начальника стражи был пуст. Инга обежала все комнаты, даже заглянула в круглый зал, залитый изумрудно-зеленым и малиново-красным светом Знака.

Никого.

И в низкой длинной пристройке бассейна было пусто. Неподвижную водную гладь подсвечивали синим спрятанные в глубине светильники. Это было красиво, и Инга даже задержалась на секунду, любуясь своим цветом. Наверняка таинственный холодный оттенок выбрал Родэк, и ей почудился отзвук его присутствия, сохранившийся со вчерашнего дня.

Вернувшись к брату, скучающему у дверей, Инга лишь развела руками.

— Он еще не возвращался.

— Это я и без тебя вижу, — насмешливо сказал Полак. — От ясновидящей сестры я ожидал большего.

Хуже нет, когда брат и сестра имеют разные цвета. Полак был желтым: профессиональный критик и оппозиционер, та редкая, но необходимая закваска, которая не дает жизни застояться. Инга же принадлежала к синей полосе — не менее редкой, но гораздо более спокойной. Экстрасенсорное знание обязывает к сдержанности… Вот и сейчас Инга ответила бесстрастно:

— Полак, я чувствовала его возвращение. А потом он экспонировался, и с этим я ничего поделать не могу.

— Сама научила… Подождем?

— Конечно.

Они поднялись по лестнице на второй этаж. Тут было три комнаты, но в двух давно уже никто не жил: у Родэка никогда не было братьев и сестер. Комната его была аккуратно убрана, разбросанные обычно по столу книги стоили на полках, постель застелена, а лежащие всегда в центре комнаты спортивные маты заняли гораздо менее почетное место в углу.