Индейская страсть - Мэдлин Бейкер

Холл был отделан великолепным темным деревом, по стенам расставлена добротная мебель того же дерева. Над камином висело огромное зеркало, на противоположной стене красовалась литография матери и отца. С минуту Калеб молча стоял, отмечая слой пыли на мебели и прислушиваясь к обступившей его тишине.

Потом прошел в столовую. Стены здесь были оклеены голубыми с золотыми полосками обоями, длинный прямоугольный стол в центре окружен восемью стульями, обитыми под цвет обоев. С потолка неким сказочным пауком свисала люстра.

Кухня всегда была любимым местом маленького Калеба. Только потому, что отец никогда здесь не показывался. Калеб помедлил в дверях, скрутил сигарету, припоминая блаженные времена, когда он сиживал тут за столом и подначивал кухарку Фанни. Это была добрая душа, ее единственную во всем доме не пугали вспышки гнева господина Дункана.

Прикончив сигарету, он вышел из кухни и направился в «музыкальную комнату». Губы тронула едва заметная улыбка. Ни у кого в семействе Страйкеров не было таланта к музыке, однако в комнате стояло пианино, имелась скрипка и даже виолончель, а в дальнем углу примостились военный полковой барабан и флейта, которой когда-то Дункан привораживал свою суженую.

В комнате, где мама долгие часы коротала за шитьем, он провел больше времени. Следующую сигарету выкурил в библиотеке, размышляя над тем, можно ли прочитать все книги, собранные на этих полках. Потом неторопливо прошелся по всему гнездышку отца, заглянул в бильярдную, до сих пор хранящую запах табака Дункана Страйкера, а затем по покрытой ковром лестнице поднялся наверх.

А голоса из прошлого звучали все громче, все настойчивей.

Он открыл дверь своей комнаты и вошел внутрь. Ничего не изменилось с тех пор, как двенадцать лет назад он покинул этот дом. В углу стол со стулом орехового дерева, шкаф с четырьмя отделениями, где по-прежнему хранилась его одежда. С окон свисали все те же сине-коричневые шторы, такое же покрывало накинуто на кровать.

Сколько бессонных ночей провел он тут, желая только одного – как можно скорее вернуться в племя лакотов, которому принадлежала его мать. Жизнь там была намного примитивней, но… Родители казались там такими счастливыми… Почему отец решил покинуть племя? Ведь ему так нравилось разделять с этими простыми людьми радость и горе!

Голоса зазвучали еще отчетливее.

О прошлом отца ему было известно немного. Когда-то Дункан заблудился в страшном буране, прибился к лагерю лакотов, провел с ними остаток зимы, остался и на лето, а осенью женился на Красном Перышке, гордой дочери вождя.

Летом шестьдесят шестого что-то изменилось в Дункане. Он стал раздражителен, беспокоен. Может, чувствовал, что жизнь проходит мимо, а может, просто устал от монотонности и однообразия. Так или иначе, он решил вернуться в привычный ему мир, к привычным людям.

В любом городе к западу от Миссисипи туго пришлось бы мужчине, вздумавшему привезти с собой индианку-жену и полукровку-сына. Но Дункан Страйкер не был каким-то нищим фермером. К тому времени, как семейство обосновалось в Шайенне, Дункан уже славился своим богатством.

Перед тем он проявил недюжинную твердость характера и мужскую сметку ума. Начал с продажи бобровых шкурок, сколотил небольшое состояние, но значительную часть быстро спустил за столом для игры в покер, за которым иногда проводил ночи напролет. Однако вовремя взял себя в руки и купил маленькое стадо бычков. Продал его за приличную цену, купил стадо побольше и породы получше и выручил за него достаточно денег, чтобы приобрести ранчо на Вороньем Ручье.

Уже через год Дункан удвоил свое состояние, а еще через шесть месяцев выстроил в городе огромный дом – поместье, где можно было уютно проводить длинные холодные зимние вечера.

Как только все трое поселились в этом доме, поведение Дункана, его отношение к семье резко изменилось. В худшую сторону. Он велел Красному Перышку сменить имя и стал называть ее Фэйт, заставил учиться хорошим манерам, чтобы во всем походить на белых женщин. Постоянно выбивал из Калеба все, чему мальчик научился в племени. Будучи богачом и к тому же чрезвычайно гордым человеком, Дункан не испытывал стыда от того, что его жена и ребенок были индейцами. Наоборот, никогда не скрывал этого, напротив, даже подчеркивал сей факт и в конце концов заставил всех друзей уважать свою семью. И жители Шайенна раскланивались с индейской скво, потому что она приходилась супругой самого богатого человека в городе.

Калеб знал, что было немало мужчин, сквозь зубы посылавших проклятия в адрес отца, но… тихо, так, чтобы он не услышал. Ему давали всевозможные обидные прозвища, поносили «нечистую» индианку и ее выкормыша, но никто не осмеливался сказать все это в глаза гордому Дункану Страйкеру.

Однако Калеба это затрагивало, постоянно он слышал насмешки, издевательства и подначки; он возненавидел белых людей, потешавшихся над индейской кровью, бурлящей в его жилах, возненавидел и отца за то, что он увез их из родного племени.

Вполне вероятно, Дункан догадывался, что шепчут за его спиной мальчику, но никоим образом этого не показывал. Однако от чуткого внимания ребенка не укрывалось, что если раньше отец им гордился, то теперь начинал стыдиться. Стыдиться сына-полукровки, стыдиться жены из индейского племени лакотов, пусть она и была самой красивой женщиной в городе. Сознание этого стыда разрывало на части сердце юного Калеба, разъедало наподобие незаживающей гноящейся раны…

Сдвинув шляпу на затылок, Калеб вышел из комнаты, пересек просторный холл и подошел к маминой спальне. Сделал глубокий вдох, как ныряльщик на большую глубину, отворил дверь и вошел внутрь. Мамы не было в живых уже много месяцев, в последний раз он видел ее двенадцать лет назад, но ему казалось, что в комнате до сих пор витает слабый аромат дикорастущих трав, всегда исходивший от ее прекрасных волос и даже от одежды.

Он медленно прошелся по спальне, осторожно проводя рукой по покрывалу на кровати, лаская ручку кресла-качалки, в котором она так любила проводить время, дотрагиваясь до щетки для волос, которую он сам подарил ей за год до своего бегства из Шайенна. Прикрыл глаза, вспомнив, как обрадовалась она подарку.

Когда Дункана не бывало дома, они вдвоем проводили тут великолепные вечера в тиши и уюте; мальчик усаживался в кресло-качалку напротив камина и часами слушал ее рассказы о детстве, о Ловком Койоте, о призраке с двумя лицами, о Метком Стрелке. Мать говорила на лакотском наречии, мягкие, чуть гортанные звуки заставляли испытывать тоску по его народу, по свободной жизни, которой оба лишились.

Сколько раз он умолял мать оставить Дункана, но она только отмахивалась. Дункан ее муж, говорила она, и она его любит.