Россия и Германия: Вместе или порознь? СССР Сталина и рейх Гитлера - Сергей Кремлев

— А Герингу доложишь, что физию разбил, когда с пьяных глаз о бетонку шваркнулся… Понял?

Гитлер и Геринг, слушая Кранца и глядя на его обиженное и заклеенное лицо, не могли удержаться от смеха, а потом Герман отрывисто бросил:

— Ну, Отто, ты должен простить этому русскому. Если бы ты оказался удачливее, его бы уже расстреляли.

Кранц получил Рыцарский крест, а фюрер понял, что русские становятся все зубастее и бдительнее, несмотря на обширность «романа». А может быть — как раз именно поэтому… Но и это не раздражало его, а вынуждало к непривычному ходу размышлений.

ВЧЕРАШНЯЯ угрюмость Рычагова тоже не раздражала, а скорее забавляла. И Гитлера все более охватывало ощущение близости крупнейшего, решающего поворота в его судьбе. Он уже давно и привычно не отделял себя от судьбы Германии. Значит, к повороту надо было готовиться и Германии? Пакт с русскими, подписанный два года назад в Москве Риббентропом, изменил многое. Фюрер знал, что в Третьем рейхе — еще по наследству от Второго рейха Вилли Первого — осталось немало сторонников концепции Бисмарка. С Россией — не воевать, а уж тем более — не воевать на два фронта. Поэтому пакт далеко не все воспринимали как тактический ход. Были и такие, которые хотели бы его закрепления.

Что же выбрать? Все его существо противилось искренней дружбе с Россией. Тем более, с Россией коммунистической. Но чем больше он знакомился с этими русскими в их собственной стране, тем больше понимал, что недочеловеками тут и не пахнет. Но от стандартного европейца русские отличались сильно. Там, в Европе, где бы то ни было — от венского кафе до салона мадам Эрны Ганфштенгль или залов Мюнхенской конференции — театральность поведения окружающих представлялась не только нормальной, но и практически единственно возможной линией поведения для любого, кто занимает хоть сколько-нибудь видное общественное положение. Играли не только звезды театра и кино, не только светские красавицы и совсем уж ослепительные красавицы полусветские. Играли финансисты и политики, играл Муссолини, играли Даладье и Чемберлен… Играли толстый Герман и даже немногословный Борман.

А в России он наблюдал за генералами, министрами, странно называвшимися «наркомами», за крупными инженерами, и все они были совершенно лишены какой-либо позы.

Все были тем, кем были. Даже те десятки русских попроще, которые попали в сферу его визита. Четкость обслуживания, общение нижестоящих с вышестоящими напоминали лучшие прусские образцы, но в самой этой четкости было не желание угодить, а сознание важности исполняемого дела. Эти люди не пытались изображать фальшивую восторженность. Они были вежливы, но сдержанны. Зато в них — даже в офицерах безопасности — было видно искреннее желание понять: кто же приехал к ним сейчас и ездит по стране? Враг, прикинувшийся другом, или бывший враг, решивший стать если не другом, то партнером?

И все чаще внутренние реакции фюрера начинали удивлять его самого. Они становились все более простыми и человеческими. Этот второй за последние восемь месяцев его визит в Москву был неофициальным, как и первый. И он взял с собой лишь небольшой личный штат и техническую группу связи. Это тоже позволяло быть самим собой… Хотя… Гитлер мысленно усмехнулся: как раз тут-то он все менее оставался таким «самим собой», к которому привык и которого хорошо знал. Возможно, этому помогала и мысль о Еве…

КОГДА Молотов во время своего очередного приезда в Берлин предложил фюреру этот недельный визит-отпуск, он вначале откровенно, не сдерживаясь, рассмеялся:

— Герр Молотов, вы сами прекрасно понимаете, что ваше предложение для меня настолько же соблазнительно, насколько и не выполнимо. Я все еще под впечатлением моего первого визита в Россию, однако у меня на руках столько дел, что мое постоянное пребывание здесь абсолютно необходимо. Вы — счастливые люди… У вас проблемы мирные, а у нас здесь — война. Ведь вы ее за нас не выиграете… Или?…

Гитлер многозначительно помедлил. Однако Молотов молчал, смотрел не мигая и спокойно ждал продолжения. Гитлер вновь — теперь уже с натугой — выдавил из себя смешок и продолжил:

— Или… мы ее можем выиграть вместе?

Вопрос был задан прямо, и хотя рейхсканцлер всеми силами постарался придать ему шутливый характер, он явно намекал, что понимать сказанное русский может так, как ему удобнее. Можно — как шутку. Можно — как намек. Можно — как предложение…

Гитлер молчал. Молчал и Молотов. Гитлер ждал. Черт побери! Бывает молчание многозначительное, бывает презрительное, бывает тупое. У Молотова молчание было молчаливым, и не более того. Гитлер сам обладал при необходимости большими запасами выдержки. И поэтому не мог не восхищаться собеседником, у которого, похоже, выдержка была просто неиссякаемой. Без какого-то определенного запаса. Непонятно откуда, у Гитлера вдруг появилась неожиданная мысль: «Может, попросить его дать мне пару уроков молчания?» Странно, но она позабавила, хотя более демонстрировать свою веселость фюрер не собирался никаким образом — ни натуральным, ни вымученным.

Пауза повисла так, что еще немного — и она могла обрушить весь разговор, но тут Молотов чуть шевельнулся в кресле, как бы стирая молчание этим легким движением, и без прямой связи с вопросом, как всегда невозмутимо, ответил:

— Герр канцлер, мы относимся к вашим проблемам с полным пониманием. Однако, — и тут у монолитного Молотова вдруг зажегся в глазах явно лукавый огонек, — у нас сейчас устанавливаются неплохие и даже доверительные отношения. Объем их растет, может вырастать и глубина…

Молотов тоже многозначительно помолчал и продолжал:

— Этим летом стоит отличная, устойчивая погода, и вы могли бы не только провести несколько дней в переговорах, но и немного отдохнуть вдали от привычной обстановки. У меня есть для вас личное письмо товарища Сталина по этому поводу…

Вскрыв переданный ему Молотовым пакет, перед тем как приняться за немецкий текст, Гитлер внимательно всмотрелся в рукописный оригинал. Автограф Сталина он держал в руках впервые. Почерк был крупным, явно разборчивым, уверенным и размашистым одновременно. Фюрер невольно задержался на тексте, пытаясь уловить общий тон по зрительному впечатлению. Письмо рождало доверие, и Гитлер перевел взгляд на машинописный перевод:

«Во время нашего первого знакомства, — писал Сталин, — мы говорили о том, как полезно было бы более близкое Ваше знакомство с нашей страной. Однако тогда активная фаза военных действий в Европе ограничивала Ваши возможности в этом направлении, господин рейхсканцлер. Текущий период характерен определенным затишьем. В то же время советско-германские отношения за прошедший год приобретали все больший размах, и мы могли бы их существенно разнообразить.

Вячеслав Молотов, как и я, считаем, что это подходящее время для того, чтобы Вы могли приехать в Москву для новых личных наших переговоров. Летнее время дает также отличную возможность познакомиться с Подмосковьем и его архитектурными ансамблями — что, как мне кажется, было бы для Вас особенно интересным.

Вячеслав Молотов имеет полномочия обговорить все конкретные детали в случае получения Вашего согласия»…

Гитлер посмотрел на дату под подписью — «28 мая 1941 года»… И задумался… Похоже, русские приглашали его к новому туру, и то, что это письмо — второе личное послание Сталина — пришло почти сразу после авантюры с полетом Кранца, говорило, что тут может быть что-то серьезное… Да и непривычно обнаруженный Молотовым блеск глаз тоже чего-то да стоил. Сам тонкий психолог и актер, Гитлер умел замечать и оценивать нюансы. И тут он видел, что Молотов не играл, а просто сознательно позволил себе немного расслабиться и приоткрыть забрало непроницаемой сдержанности, которое было ему так к лицу.

Молотов точно уловил тот момент, когда можно было прервать новую долгую паузу, и сказал явно заученные слова на плохом, но разборчивом немецком:

— Герр канцлер, я хотел бы сказать вам несколько слов с глазу на глаз.

И тут же показал на стоящий у стены небольшой диван. Заинтригованный Гитлер поднялся с места и пригласительно махнул Молотову рукой… Они подошли к дивану, и там Молотов, сидя на краешке и глядя Гитлеру прямо в глаза, негромко произнес на все том же заученном, плохом немецком:

— Мы надеемся быть понятыми правильно… И искренне приглашаем к себе также фройляйн Еву Браун, которая могла бы приехать чуть раньше и отдохнуть несколько дней в Крыму на уединенной правительственной даче. Мы были бы рады в конце визита принять там и вас…

Гитлер был ошеломлен, и противоречивые чувства буквально взорвали его, но он сдержался. Однако буря бушевала: эти русские бесцеремонно вторгаются в его личную жизнь?!! Что они себе позволяют? Или это намек на то, как хорошо работает русская разведка?