В открытом море - Петр Капица

– Прикроет или накроет, – дело темное, – проворчал Чижеев. – Прикажете действовать?

– Действуйте, братки! – вдруг с необычной ласковостью сказал Клецко. – Я потихоньку снарядами займусь, а вы с баркаса приволоките все, что может гореть. Понятно?

– Меньше чем наполовину, – ответил Чижеев, – но, думаю, к концу поймем.

Перебираясь на баркас, Чижеев сказал Восьмеркину:

– Боцман задумал остаться на подлодке, а нас на баркасе спровадить. Это не пройдет. Лучше я подорву и вплавь уходить буду. Я выкручусь.

– Вот так придумал! – возмутился Восьмеркин. – А кто за мотором стоять будет? Подрывать лодку – так мне. Я могу тридцать километров проплыть. На соревнованиях проверено.

– Тогда жребий потянем. В какой руке у меня зажигалка?

– В левой. – Восьмеркин схватил Чижеева за руку. Он угадал. Спор был кончен.

Моторист с крючковым перетащили на лодку бидон с запасным бензином, ветошь, пробковые пояса и два старых бушлата.

– Мало, – сказал Клецко. – А пояса еще пригодятся, отнесите их назад. Тащите весла, рыбины[6], чехлы… В общем всё, что горит.

Не прошло и получаса, как в рубке появилась гора нарубленного дерева и разных тряпок, смоченных мазутом и бензином. Боцман поснимал со всех снарядов защитные колпачки. Из трех гильз добыл порох и стал мастерить самодельные бомбы. Он заворачивал снаряды в ветошь, политую бензином, присыпал порохом и, еще раз обернув в тряпки, засовывал их под барбет, под мостик.

Бикфордова шнура не было. Мичман решил подорвать снаряды огнем, разведенным в надстройке подводной лодки. Самый большой костер, по его замыслу, должен был вспыхнуть у выходного люка, чтобы подводники не смогли выбраться наверх и загасить пламя. Откинутую крышку люка он накрепко принайтовил к палубе антенным тросом.

– Теперь все к баркасу, – сказал Клецко, закончив свою работу. – На Чупчуренко наденете два спасательных пояса и спускайте баркас на чистую воду. Только смотрите, чтобы он не опрокинулся. На подводной лодке остаюсь я.

– Так не получится, товарищ мичман, – сказал Чижеев. – Мы тут минутное комсомольское собрание провели. Так сказать, перестраховались, чтобы согласно вашим советам толково и с умом решать. Без вас команда баркаса пропадет в открытом море. А мне за мотором надо стоять. Исполнение взрыва возложено на Восьмеркина.

– Ишь, быстрые какие! – Клецко был потрясен чижеевской речью, но по привычке возражал с обычной грубоватой надменностью: – А может, я другое прикажу?

– Приказывайте, только это не по совести будет…

– Прекратить разговоры! Видите, у них дизель чего-то барахлит. Воздуху, видно, мало, ход сбавили. Скорей сталкивайте баркас…

Поспешно спуская баркас с залитой палубы в море, Восьмеркин с Чижеевым, не сговариваясь, как бы нечаянно столкнули в него мичмана. Затем Чижеев прыгнул в баркас и, точно боясь свалиться за борт, уцепился за Клецко и повис на нем. А Восьмеркин тем временем с силой оттолкнул суденышко и обрубил буксирный конец. Он знал, что Чижеев провозится с мотором столько времени, сколько понадобится ему для завершения взрыва.

Оставшись на подводной лодке, Восьмеркин первым делом разулся, потом осмотрел откинутую крышку люка, принайтовленную к палубе антенным тросом.

Теперь мешкать нельзя было ни секунды. Восьмеркин полил остатками бензина заготовленное тряпье и щепу, затем поджег костер.

Вскоре взметнувшееся от ветра пламя перекинулось на рубку. Вспыхнул бензин.

С баркаса было видно, как Восьмеркин вскинул руки к лицу. На нем задымилась одежда.

Клецко, который до этого лишь азартно восклицал: «Что делает… Ну что делает, подлец!» – и обещал при возвращении отправить Восьмеркина на гауптвахту, вдруг отчаянным голосом закричал:

– Прыгай! В воду ныряй, говорю!

Восьмеркин прямо с мостика прыгнул в багровые волны.

Огромный бушующий костер удалялся от баркаса, освещая море на десятки кабельтовых. Плывущий Восьмеркин хорошо был виден издали.

– Включить мотор! – приказал Клецко.

Мотор, с которым Чижеев никак не мог справиться, моментально заработал. Баркас, развивая полный ход, через каких-нибудь две-три минуты настиг Восьмеркина.

В это время на удаляющейся подводной лодке сначала раздался какой-то треск, а затем воздух потрясли три мощных взрыва. Вверх полетели обломки железа.

Клецко сдернул с головы мичманку и торжествующе крикнул:

– С победой, товарищи!

В море стало темно.

Восьмеркин вскарабкался на баркас. Он буркнул:

– Сейчас бы сто граммов походных да в кубрик на сухую постель.

– Живей раздевайтесь и просушитесь у мотора, – сказал Клецко. Голос боцмана был на удивление мягким, в нем даже сквозило подобие нежности.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Восьмеркин был разгорячен. В ушах у него звенело, опаленное лицо саднило. Привыкнув к темноте, он разыскал анкерок с пресной водой, с жадностью напился, обмыл пылающие щеки, не спеша начал стягивать с себя промокшую одежду и развешивать ее для просушки на вздрагивающий кожух мотора.

Баркас мчался по вспененным волнам, легкий ветер дул навстречу.

«Туда ли я держу курс? – отрезвев от недавней радости, беспокоился мичман Клецко. – Закружились мы с проклятой подлодкой, теперь не поймешь, где юг, где восток. И определиться не по чему – ни звезды, ни огонька берегового. Этак и в Турцию нетрудно попасть. Впрочем, никуда мы не попадем: горючего на час, с трудом на два хватит…»

– Выключить мотор! – приказал Клецко. – И передать сюда анкерок. С этого часа пить только с моего разрешения.

– Все ясно! – выключая мотор, со вздохом произнес Чижеев. – Угробив подлодку, мы сами переходим на положение потерпевших аварию. По случаю открывшихся перед нами блестящих перспектив, товарищ мичман, хотелось бы знать: есть ли на Черном море необитаемые острова? Когда нас прибьет к ним? И с какого времени можно будет вас называть Робинзоном Крузо?

– Вам все шутки, – мрачно ответил Клецко, – а положение серьезное: до рассвета придется дрейфовать в открытом море. Чтоб не томиться попусту всем, укладывайтесь спать. Первую вахту отстою я. На «собаку»[7] разбужу Чижеева.

Делать было нечего. Восьмеркин молча натянул на себя согретую на моторе одежду и улегся рядом с Костей Чупчуренко.

Чупчуренко бредил во сне, сталкивая ногами брезент, и по временам стонал.

– Ты не придави его, Степа, – сказал Чижеев, устраиваясь у мотора. – И так его дело – гроб: где на необитаемом острове госпиталь найдем? Говорят, что наш мичман по-морскому лечить мастак. Медузу покрупней на живот положит, ракушку разотрет, травкой морской придавит, заругается по-колдовски – и всё…