Бой под Талуканом - Николай Прокудин

Мимо убогих строений, опираясь на автомат и какой-то тонкий шест, медленно возвращался Сашка Корнилов, поддерживаемый сержантом. Шли не спеша, о чем-то мирно беседуя, да и как можно торопиться, хромая на обе ноги.

– Лейтенант! Ты почему спустился в кишлак? – бешено заорал капитан, когда они подошли к нам поближе.

– А что н-надо было идти обратно в г-горы? – ухмыльнулся Сашка.

– Вы должны были следовать в составе колонны батальона по хребту, в горах. Это «духовской» кишлак, а вы, как последние идиоты, поперлись в него. Кто разрешил?

– Ротный с-сказал, идите вперед, а то х-хромаешь, отстанешь, а с-сержант – мой сопровождающий. Я еле-еле д-двигаюсь, обе ноги п-повредил.

– Вы, товарищ лейтенант, лучше бы голову повредили, может, она думать бы начала. Ротный! Кавун, ко мне!

Иван подошел и спросил:

– Что произошло? Что за крик?

– Почему твой лейтенант самовольно по кишлакам бродит?

– Чего ты на меня орешь? – резко ответил Иван.

– Я на вас, товарищ капитан, не ору, – сразу понизил тон Лонгинов и перешел на «вы». – Разберитесь с офицерами, не рота, а сброд.

– Полегче на поворотах, не сброд, а лучшая рота в полку. Разберемся, товарищ капитан.

Бронежилет (Лонгинов) ушел с Константином Николаевичем, о чем-то переговариваясь, а Иван внимательно посмотрел в глаза обоим «следопытам» и рявкнул:

– Сержант, отнеси все вещи на свое БМП!

Подождав, когда Худайбердыев отошел подальше, взял за пуговицу Сашку и, притянув к себе, сказал:

– Дуракам порой везет. Идиот! Пойми, там «духов» больше, чем извилин в твоих мозгах!

– Что, всего-то д-десяток «духов»? – попытался смягчить ситуацию глупой шуткой Корнилов.

– Дать бы по твоей физиономии хорошенько. Не строй из себя полного идиота. Чтобы вас обоих найти, в случае чего, целая армейская операция нужна. Горло перережут и в яму с отбросами кинут. Как и не было вас на земле никогда. Иди и думай.

– Иван! Т-ты же сам велел, иди в-вниз, впереди роты. Вот я и п-п-пошел.

– Думал, что сказал для умных, а оказалось…

По прибытию в полк Корнилов исчез – быстро и надолго растворился в госпиталях. Зачем нарисовался сейчас, спустя полгода? А Константин Николаевич после того похода тоже слег: сердце не выдержало, а потом нашел «лазейку» и перевелся в штаб, в другой полк.

Зачем Саня сейчас пришел, чтобы злорадствовать? Может, завидует или скучает по нашему коллективу?

На заставе два года сидеть почти безвылазно – тоже не сахар, а тоска смертельная. Это как два года в колонии общего режима. От однообразия такой жизни можно чокнуться, завыть и на стенку полезть.

– Сашка, извини, но мне с тобой трепаться некогда, завтра уходим, а дел невпроворот.

– Да, да, п-понимаю! У вас с-своя свадьба, у нас – своя. А ж-жаль… Х-хорошо, зайду, как-нибудь позднее… – и он ушел с грустным лицом. Сдваивать буквы в словах так и не прекратил! Балбес рисующийся.

Прогулка по леднику

Ох, и красотища! Если бы я был художником или туристом, наверняка бы так выразился. Горные вершины стояли в снежном обрамлении и искрились в солнечных лучах.

«Какой кошмар! – однако подумал я, так как был пехотинцем. – Опять спать в снегу, как в прошлый Новый год».

– Эдик, нет возражений, если я пойду с Мараскановым?

– А почему именно с ним?

– Взводный – человек в роте новый, только из отпуска, душа его расслаблена и настроена еще на мирный лад. Людей не знает, местность ему не знакома.

– Что ж, иди, если не хочешь быть на КП роты. Ты почему-то дистанцируешься от меня, – угрюмо произнес Грымов. – Какая-то несовместимость у нас с тобой, словно каменная стена стоит между нами. Командир роты с заместителем так служить не должны. Придется кому-то уйти – и явно не мне.

– И не мне тоже, потому что с командиром роты у меня полное взаимопонимание. А от тебя одни подлости.

– Надеешься на возвращение Сбитнева? Ну-ну… – произнес он угрожающим тоном.

– Уверен, что он вернется. Вот тогда и посмотрим, кто в роте лишний.

Тяжелый, недобрый взгляд не сулил ничего хорошего, ну да ладно, переживем, не собираюсь подстраиваться под этого высокомерного выскочку.

– Что ж, иди с третьим взводом. Я им тогда ставлю задачу – закрепиться на высоте три тысячи восемьдесят метров, вот точка, подойди, Игорь, посмотри на карте, – и Эдуард указал маршрут движения.

Старший лейтенант только удивленно захлопал глазами, тяжело вздохнул, но ничего не произнес. Когда взвод двинулся к вершине, он, недоумевая, спросил:

– Почему это, интересно, Грымов задачу поменял? Взвод должен на километр ближе быть и метров на триста пониже, а теперь мы – на самом удаленном участке.

– Это тайны мадридского двора, все наши дворцовые интриги. Я решил с тобой идти, вот он и заслал нас в самую трудную точку. Не любит, когда ему правду говорят, что он Сбитнева почти похоронил. Просто списал, как боевые потери. Ну и черт с ним, Игорешь, прогуляемся еще несколько лишних километров.

Снег лежал, хорошо смерзшийся, спрессованный, однако перегруженные солдаты все же проваливались в него по колено. Вытягивая ногу из одного следа, ставили ее в другой, и постепенно от распадка до вершины образовались две параллельные цепочки из круглых ямок. Бойцы-пулеметчики вспарывали снежный наст, будто плугом, проваливаясь через каждые пару шагов по пояс под тяжестью неподъемного вооружения.

Лебедков, пунцово-красный как вареный рак, полз на четвереньках под тяжестью гранатомета. Эти лишние двадцать пять килограммов не разделишь на двоих, все достается одному. Поэтому гранатомет в чехле пристегнут к спине, вещмешок болтается на груди, автомат – в руках. Ползет, как трактор, пашущий целину. Через пару часов сержант совершенно выбился из сил, и пришлось взять его автомат.

– Юра, давай напрягайся, не отставай, еще немного, и пойдем на спуск, он пологий, как по катку съедем.

– С горочки катить хорошо, но ведь затем вновь вверх лезть, и чем глубже скатимся, тем тяжелее подниматься потом, – вздохнул сержант.

– Чем я тебя могу приободрить? Маши крыльями, лебедь, и курлычь, может, получится да взлетишь!

Лебедков тяжело вздохнул и, сплюнув, прохрипел:

– С этой «дурой» взлетишь, как же, только шею сломаешь! Разве что мина подкинет в небо.

На ближайшей вершине – короткий привал, а таких подъемов придется преодолеть еще два. Кошмар! Вот это романтика, мать ее!!!

– Вперед, вперед, быстрее! – заорал Грымов. – Комбат недоволен, что отстаем, все уже на задачах, одни мы еле тащимся.

– У них точки поближе, а нам от техники сегодня приходится дальше всех топать, – простонал Острогин. – Почему такая несправедливость, почему я в тыловики или технари не пошел?

– Серж, ты лучше тогда в финансисты б двинул, получку без очереди получали бы, – усмехнулся Ветишин.

– А еще лучше – гээсэмщиком, спирт всегда под рукой, и нам отливал бы, – мечтательно произнес Бодунов.

– Ребята, если бы Острогин занимал эти должности, то с нами бы он и не здоровался. Вы посмотрите: он среди нас как граф или князь какой держится, а возле этих материальных ценностей простых пехотинцев в упор замечать не будет, – улыбнулся я.

– Ну почему ты так о людях плохо думаешь, по себе судишь, а? Кто тебя бесплатно минералкой и лимонадом поит, салатами, шпротами и лососиной кормит? Кто? Молчишь! Вот тебе, неблагодарный, я точно спирта не отлил бы!

– Иди, Серж, лучше отлей за камень, пока на горе сидим, и не выступай, а не то сейчас вниз пойдем, некогда будет, съехидничал я.

– Бывают у нашего Ника умные мысли, пойду, пока руки окончательно не замерзли, штаны расстегну самостоятельно.

– Можно подумать, даже если ты настоящий граф, кто-то будет тебе помогать и это концевое изделие из штанов вытаскивать, – язвительно произнес Грымов, до сих пор не встревавший в разговор. – Беги быстрее за камень, да смотри, чтоб ветром на нас ничего не принесло.

Солдаты, подстелив под задницы и спины бронежилеты, поехали, как на санях, в распадок. У кого не получалось – катились кубарем.

– Лебедков, дай-ка мне свой броник! – рявкнул Эдуард.

– Товарищ лейтенант, а как же я? Как спущусь?

– Поедешь на АГСе: садись верхом, держись за ствол – и вниз со свистом.

Грымов стянул бронежилет с сержанта и, усевшись, с громкими воплями покатился, но наскочил на камень и закувыркался до впадины.

– Сережка, что тебе это напоминает? Какую картину? – поинтересовался я у Ветишина.

– «Переход Суворова через Альпы».

– А мне – «перелет Грымова через Гиндукуш».

– Ха-ха-ха… – дружно засмеялись мы втроем.

– Что ж, ребята, покатимся или поедем? – спросил Марасканов.

– Ехать не на чем, я побегу, – ответил Острогин и попытался проскакать по снежному насту. Ничего из этого не вышло, и он кубарем укатился вниз до самого дна.

– Ты как хочешь, Игорь, а я покачусь, ползти по пояс в снегу не хочу.

– Что ж, попробуем.

Я отшвырнул мешок подальше, и он, подпрыгивая, улетел в ущелье. Затем, прижав автомат к груди и закрыв глаза, лег и покатился сам. Снег забил глаза, рот, нос, но через две минуты под громкий смех тоже оказался внизу. Все отфыркивались, отряхивались от снега, выбивали его из обуви. Спуск каждого вновь прибывшего солдата и офицера встречался дружным хохотом.