Бомж - Александр Гарцев

Нарушил их негласный добровольческий союз свободных ни от кого независящих людей, у каждого из которых было темное прошлое, неудачное, понурое, порой стыдливо тайное, закрытое не только от других, но и порой от самого себя, упорно твердившего: "Ничего "этого" не было в моей жизни, я свободен, я временно вот так поживу, а потом у меня все будет хорошо: Нинка найдет мужа, доброго и работящего, заберет из дет дома своих двух дочек, и заживут они счастливо и богато. Муж-то работящий будет. Да и сама Нинка работящая никакой тяжелой работы не будет бояться, если надо в доярки пойдут.

А я, мечтал вечерами Глеб, как мой друг Васька, найду даму с квартирой, которая будет мне, как мама. Я буду работать на заводе, токарем или слесарем. Токари сейчас много зарабатывают. Пойди – как поищи, кто хочет у станка стоять 8 часов. А я сообразительный. Я и станки с ЧПУ могу освоит. И заживем мы… Красиво и богато. Она мне родит сыновей. И мы с НИИ будем хоть на рыбалку и играть в футбол.

Мечтал о спокойном будущем и Василий. Вот вернется он в свой город. Возьмет кредит. Купит гараж и откроет свое дело. Кухни будут собирать, да мебель всякую. А потом, когда дело пойдёт и производство свое небольшое откроет. А когда деньги появятся то и семью попробуем создать. Надо чтоб женщина была знающая бухгалтерию. Вместе вот и подниматься будем.

Как – то случайно Виктор подслушал разговор Егора и Нинки. Была уже ночь. Они сидели на старой школьной парте и смотрели на небо, на дольние огни большого города.

– А ты хотел бы побывать на Луне?

Егор хмыкнул.

– Не.

– А я хотела бы. И нет так, как Пересильда эта, на станции, а на самой Луне, чтобы на землю оттуда посмотреть. Красивая наверно Земля наша оттуда.

Виктор, сделав свои дела, снова залез в люк, бухнулся на свой топчан и подумал: и люди вроде страшные, грязные, неумытые, на все положившие, а посмотри – ка, какие романтики…

Любая смена обстановки, привычного режима, ритма жизни, к которому привык, требует како-то периода адаптации. Виктор в этой компании бомжей, живущей странной семьей на краю города, уже четвертый день и только сейчас начинает привыкать к этому свободному ничего и никого не обязывающему быту.

Здесь, на краю города нет улица, нет фонарей. А значит уже в семь тридцать и в восемь часов вечера такая темнота, что по ощущению это наступила уже глубокая ночь.

А там, в городе, выйдешь в 12 часов ночи, светло, кругом фонари и неизвестно от чего светлее и веселее от фонарей, снующих тут и там горожан с дивайсами, либо от огромной массы фар, проезжающих туда и сюда автомобилей, причем их даже ночью бывает так много, что перед светофорами выстраиваются длинный очереди ярких фонтанирующих фар или красный пар фонарей.

А шум, и гул, а то и музыка, бухающая на всю улицу, из какой0нибудь задрипанной кавказской копейки, семерки или восьмёрки.

И не подумаешь, что уже давно ночь. Ё-моё, это день, вечер или утро уже?

Здесь, вечная темнота уже с восьми часов.

Черная ночь, черное небо, а если нет облаков, то совсем уже наглые совей бездонностью и вечностью россыпи звезд.

Самое время под слабый свет потрескивающей парафиновой свечи читать учебник по астрономии, найденный им на очередной помойке. Тоже себе Юомж Мечтатель.

– Я давно к тебе приглядываюсь. – как – то подошел к нему Егор, – и никак не пойму, ты кто? Ты не наш. Ты сам себе на уме.

Виктор молчал. За полгода бытия в такой компании он привык молчать и молчать. Не отвечать на вопросы. И вздыхать. Это было его коронным стилем. Вздыхать тяжело, глубоко, даже неистово.

Так вздохнуть, что любой собеседник настолько проникался этой тоской, невыразимой тоской, горькой синевой печальных глаз, так проникался, что у него сразу пропадал всякий интерес к продолжению беседы, исчезали вопросы и интерес к этому своему соседу, соседу временному, как все временно в этой жизни.

Настолько проникался, что тоже, как Виктор, вздыхал и, махнув рукой, просто отходил.

Иногда показывая кому-то неведомому и, может и себе небольшой скромный полукруг у своего тоже заросшего и такого же грязного как у Виктора виска.

– Бедный человек.

А Виктор довольный тем, что теперь никто его не донимает ни вопросами досужими, ни вниманием излишним продолжал заниматься своим делом: то ли собирать алюминиевые банки из пахнущих отходами бачков, то ли скручивая листы картона, ломая картонный коробка, или засовывая грязные сорванные кем-то со стены квартиры старые обои (тоже будут сданы во вторсырье).

Как-то после очередной разборки с двумя случайно забредших на их территорию доходягами, усталый от возни с ними и глядя как эта парочка хромая, поддерживая другу друга уходит от их законного места на свалке, Василий, внимательно посмотрев на Виктора сказал:

–Так ты правда, сильно головой стукнулся, или косишь?

Кого, кого, а своего спасателя Виктору обманывать не хотелось.

Да и за эти два месяца, что он здесь пробыл уже начинали надоедать, отпуск и смена обстановки в его ситуации просто были необходимы.

Но вечно бомжевать здесь, в соседнем городишке, Виктор не собирался.

Вопрос соседа снова всколыхнул душу.

Вспомнился тот несчастней день, когда он всего за один день лишился всего, всего, что заработал, всего, что нажил к своим сорока пяти: и коттеджа, и квартиры, и любимой женщины, когда предательство своего близкого менеджера, кого он в свое время спас от гнева братвы, выучил на юриста, на свою голову.

Но самое обидное не это. А то, что его цех, его мебельный салон, по сути, второй в городе по величине, отошел вот так спокойно одним росчерком его Виктора рукой неизвестно к кому, лишился машины. Лишился всего.

И тот вечер всплыл в памяти. Ночь. Мост. Река.

Если б не этот бомж, где бы он был, куда бы уплыл в ночных мутных и холодных водах реки.

Нет, кого – кого, а Василия, вытащившего его на песок и пригревшего, он обманывать не будет.

– Было дело.

Как – то и с Егором разговорились. Сидели вечером поздним все миром, на звезды смотрели.

Егор и стал рассказывать.

Медленно. Как бы то ли вспоминая без всякого сожаления ту жизнь, прежнюю, то ли рисуясь и бравируя перед Виктором своей бывалой "бездомностью".

Иногда Виктор, стараясь делать это незаметно для своего нового собеседника, сдувал как бы в сторону волны стойкого запаха перегара, пота, вообще какого-то непонятного вонизма, исходящего от всего Егора целиком. Спасал легкий ветерок с реки.

– Как я стал бездомным? Учился я хорошо. Жил с мамой. Все было нормально. Но потом с пацанами подрались. Попал на два года. Отбыл