Необыкновеллы - Сергей В. Бойко

волнах, беззаботный младенец. Эта река называется «я-человек». Она принимает меня. Я весь — в ней. Но и она — во мне. И мы вместе стремимся к общему устью, за которым — океан по имени Жизнь. Но на свободном нашем пути встают болота, тухлые водохранилища и плотины. И я начинаю опасаться: хватит ли сил, достанет ли терпения? И вдруг предчувствую: достанет! И воспоминание — эта встречная волна океана по имени Жизнь — догадку превращает в уверенность: так уже было!

Я вновь добегу до устья, прикоснусь к океану — и на краткий этот миг увижу весь свой путь разом: от первой капли и песчинки на ее пути до океанского наката. В случайном увижу предопределенное; в очевидном — уродство несомненности; обрету способность извлекать гармонию из хаоса и повергать в прах незыблемые кристаллы аксиом. Я замкну цикл бытия и на краткий этот миг сам стану истиной и… позабуду обо всем!

Так это случалось прежде. Так это будет происходить всегда, когда я-мысль будет изрекаться в я-человеке. Какие-то частички сохранятся в памяти, как эти крупицы тепла в темноте; я чувствую их — но ими не согреться…

А сейчас — новая волна океана пришла ко мне с известием: каждый человек — Вселенная! Поэтому часы его идут только с присущей им одним скоростью. И другой проживает за три года полные тридцать или даже девяносто, когда один в свои шестьдесят не вспомнит ничего отраднее вчерашней пакости. И умереть в тридцать три как бы насильственной и мученической смертью — может статься! — прекрасно достойный и единственно возможный способ завершить свой жизненный цикл, из я-Вселенной перейти в я-Жизнь и я-человек и, наконец, в я-мысль. И так все это может удачно сложиться, что люди посчитают тебя необыкновенным и уверуют, а их потомки день твоего рождения положат началом нового летоисчисления и будут весело праздновать его в конце каждого года. Что ж, неплохой способ отметить достойного, но…

Приближается Время! Надо быть готовым.

Другие готовятся к смерти. Это не составляет труда. Мне надо приготовиться к Жизни! Это мучительно трудно. Ведь я могу оказаться в любой точке времени и пространства, даже одновременно в разных местах или единовременно в одном месте несколько раз. Ведь я — мысль! Откуда мне знать, кто меня подумает, и где я появлюсь на свет? Это откроется мне только в момент истины — и тут же канет в забвение. Только миг я буду чувствовать, знать и понимать все!

Чаще и ощутимее накатывают встречные волны океана — моя память из будущего. Они говорят мне теперь: в миг смерти, как и в миг рождения, Жизнь откроется тебе — это будет один из ее подарков: с рождением тебе даруется Жизнь, со смертью — ее Смысл! Итак…

Я есть всяко время и место. Я — везде. Я — есмь!

Двери моей темницы падают. Сыплется труха, вспыхивает солнечными искрами, вонзается в лицо. Грубый голос внятно поминает всех своих святых. Меня подхватывают и выволакивают наружу.

От яркого дня я слепну. От боли не ощущаю своего тела. Запахи дурманят до тошноты. Вот я и появился на свет!

Меня кладут на душистую землю, лицом вниз. Наваливают на спину тяжелое, — от чего становится трудно дышать. Первое ощущение собственного тела, — это меня начинает бить озноб.

— Что трясешься, жидовская морда? — слышу я над собой. — Замерз? Потерпи чуток. Сейчас согреешься.

Дружный хохот ласкает мой слух.

Меня поднимают. Я прикручен к столбу. Веревки натягиваются, — и когда, кажется, сейчас мои плечи выскочат из суставов, я упираюсь задом в прибитую заботливой рукой перекладину, как бы сажусь на нее верхом.

Хорошо!

Столб ударяется о дно готовой для него ямы, — и я чуть не слетаю со своего места. Меня с терпеливой заботой возвращают в удобное положение.

Спасибо!

Я чувствую, как закрепляют столб, набрасывая в яму острые камни. Столб становится продолжением моего тела. Камни царапают его, когда их начинают трамбовать. Они сжимают меня своими шершавыми и холодными лбами.

Надо потерпеть.

Меня все еще бьет дрожь. От нее я снова сваливаюсь, и снова меня возвращают на место и ради простоты и надежности — я понимаю: в моих же интересах! — привязывают к столбу туловище. От этого становится не совсем удобно, потому что теперь, перехваченный на груди веревкой, я не могу, как это делал прежде, наклоняться вперед, чтобы не ломать вывернутые за спину и закрепленные довольно высоко руки. Я не знаю, как сообщить об этом своим доброжелателям, потому что говорить, как следует, еще не научился. Но тут один из них догадывается о моих затруднениях и немного ослабляет узел. Благодарное тело отваливается от столба. Слезы умиления заполняют мои полуслепые от дневного света глаза.

Какие… Какие все-таки люди… Внимательные! Добрые! Отзывчивые!

Умытый теплотой заботы и собственными слезами я прозреваю. Гримасой, взглядом, дрожью — всем своим видом! — я тороплюсь выразить моим благодетелям признательность. На худой конец — пытаюсь уловить их взгляды. Но голова моя бессильно свешивается вниз, — и я вижу только собственные грязные телеса, ссадины на коленках да кучу мусора под столбом.

Люди добрые!

По правде, других я и не встречал в своей жизни. Ведь я практически родился здесь, на столбе. С ним у меня связаны самые первые и яркие впечатления. Я, конечно, понимаю, что не все люди такие, как мои покровители, — я не наивный! Мне просто повезло. А если бы нет? Что стало бы со мной? Страшно подумать…

А что это за мусор внизу? Щепки, палки, бумажки? Надо прибраться, — вдруг кто-нибудь посторонний увидит такой беспорядок и составит о нас превратное представление…

Ax, вот оно что! Просто эти люди складывают под столбом костер для тепла. Что ж, спасибо, самое время! А то солнышко что-то совсем не греет сегодня. Вон и дымок полетел игривой завитушкой вокруг столба…

Спасибо, родная, спасибо, милая! Старушка — добрая душа! — пару хворостин из своей вязанки тащит с трудом, тащит, слабенькая… Что вы стоите, олухи, ухмыляетесь? Помогли бы немощной… Вытащила! Подбросила в мой костер…

Как же хорошо жить на белом свете, люди добрые!

Письмо в редакцию

Дорогая редакция!

Пишут Вам группа жителей из родного Подмосковья, чтобы опубликовать. Посылаем это письмо, чтобы прочитали, кому Гриша Новиков знакомый. Гриша Новиков, он, когда пьет, то пьет, а уж как до баб — это все знают, хоть и жена красавица. Мы завидовали, когда женился.

По за ту неделю был «День дурака» — 1-е