Папа - Татьяна Соломатина

Водитель автобуса никогда особо не вникал в дела своей дочери – для этого были мама-парикмахерша и бабушка-разведчица. Потому, вернувшись от директрисы, он выдрал Наташку шлангом за то, что она дура. Вины директрисы в произошедшем нет, потому что та считала, что все в Наташкиной семье к ней, Наташке, относятся хорошо. Раз к ребёнку хорошо относятся мама и бабушка, то и отношение папы само собой разумеется, не правда ли? Увы, в данном случае директор не особо разобралась в ситуации, потому толстая, глупая, нежная и добрая Наташка была избита водителем автобуса. То есть шлангом, который был в руках у водителя автобуса. Он старался бить не сильно, но когда ты бьёшь кого-то шлангом, то старайся – не старайся, а гематомы по всему телу страшные. Особенно страшны эти гематомы, если это гематомы на теле твоей собственной дочери, избитой твоими собственными руками твоим собственным шлангом.

Подружка-одноклассница была сильно увлечена учёбой, и не то чтобы с глаз долой – из сердца вон, но заходила к Наташке всё реже и реже, а потом и вовсе перестала заходить. Люди вообще больше любят заходить туда, где радостная мама-парикмахерша и весёлая, остроумная бабушка-разведчица, и вкусная еда, а не туда, где злобный водитель автобуса и Наташка, похожая глазами не на добрую ухоженную швейцарскую корову, а уже на снулую рыбу, забытую в жаркий полдень на пирсе.

В начале десятого класса подружка – бывшая одноклассница поняла, что не видела Наташку уже полгода. И не просто не заходила, а именно не видела. Частенько, делая уроки за столом у своего большого красивого окна «сталинского» дома и поднимая глаза от тетрадок и учебников, она видела, что через дорогу её толстая, глупая, добрая подружка сидит на скамеечке под деревом, окружённая малышнёй, которую Наташка так любила, а подружка – бывшая одноклассница как раз не любила. Видела – и уговаривала себя, что у Наташки всё хорошо и чего к ней ходить, когда там этот противный, потный и вонючий водитель автобуса пиво с водкой пьёт? Ну и потом, всем хорошо известно, что если достаточно аргументированно поспорить с собственной совестью, то станет ясно, что хотела бы Наташка тебя видеть – сама бы зашла. Раньше, вон, бегала мыться чуть не каждый день, а теперь на скамеечке с малышнёй торчит. Особенно забавляется с этой мелкой Иркой, у которой заячья губа. Сама не заходит – ну и на здоровье. Обойдёмся. Наташка – толстая и глупая. У Ирки – заячья губа. Бог знает, как парует. А ты – умная, стройная и без физических недостатков. Безо всяких уродств. Вот и славно. Разошлись пути-дорожки.

Подростки ещё более жестоки, чем дети. Ещё не избавились от детской жестокости, но уже обзавелись взрослой. И ещё не научились эту взрослую жестокость скрывать. Берегитесь подростков. Они как та японская рыба, если не уметь её готовить…

И вот, в один из дней конца сентября – в начале десятого класса – бывшая одноклассница-подружка поняла, что давным-давно не видела Наташку там, через дорогу на скамеечке. Тогда она встала и через эту дорогу пошла. Из арки своей «сталинки» в подъезд греческо-еврейско-украинско-молдавского «шанхая», коими был полон этот южный приморский город. Поднялась по трём лестницам и прошла три веранды. Зашла в тамбур и толкнула дверь. Но дверь была закрыта.

Ничего удивительного. Бабушки уже нет. И значит, некому чистить рыбу тазами и заносить её на кухню, держа в зубах беломорину. И нет мамы-парикмахерши, а водитель автобуса вполне может быть со своим автобусом, а Наташка в ПТУ.

Подружка – бывшая одноклассница на всякий случай постучала. И постучала ещё. Помолотила кулаками в дверь. И даже в соседнюю дверь.

Потом через ту же дорогу она вернулась к себе.

Но какие бы аргументы вы ни приводили в споре-скандале с собственной совестью, совесть всё равно победит. Во всяком случае, пока вы ещё не совсем взрослый, хотя и со стигмами взрослости, подросток.

Подружка – бывшая одноклассница тревожно смотрела на подъезд через дорогу и через час сбегала ещё. Потом стемнело, и она смотрела на единственное, выходящее на улицу Наташкино окно единственной, по сути, комнаты Наташкиной квартиры. В окне не зажигался свет.

Подружка… Или уже не подружка? Девочка-ровесница. Наташкина ровесница. Пусть будет так. Девочка-ровесница написала записку, снова перебежала через дорогу, поднялась по трём лестницам, прошла три веранды и зашла в тамбур. Ещё раз постучала на всякий случай в дверь Наташкиной квартиры. Тишина… Она стала думать, куда бы приладить записку. В тамбуре хоть глаз выколи, но девочка-ровесница помнила всё наизусть. Пока она думала, открылась соседняя дверь. Оттуда вышла женщина в ярком халате-кимоно. Мама-парикмахерша всегда называла эту женщину «проституткой», и девочка-ровесница и Наташка её немного боялись. Правда, Наташка рассказывала тогда ещё подружке-однокласснице, что «проститутка» весёлая, добрая, у неё в комнате шик-блеск-красота, и она всегда угощает Наташку вкусными конфетами, когда мама не видит, и гладит по голове, приговаривая: «Бедная девочка. Тяжело тебе с этими ненормальными и жлобом педальным в придачу». Кто такой «жлоб педальный», Наташка не знала. Кто такие «ненормальные» – тоже. Потому что считала и эту квартирку, и эту бабушку, и эту маму, и этого папу вполне нормальными, как поначалу каждый считает нормой изначальную данность. Однажды мама-парикмахерша увидела, как Наташка берёт конфету у соседки, – вырвала из рук и долго кричала, что никогда и ничего нельзя брать у чужих, особенно у «грязных проституток», а потом упала и забилась в судорогах. И «проститутка» даже вызвала маме «Скорую», потому что у неё есть такая же роскошь, как и у одноклассницы-подружки, – телефон. И это очень странно, потому что мама-парикмахерша как-то хотела провести телефон и даже куда-то там ходила. Но где-то там ей сказали, что их дом не телефонизирован и даже в очереди не стоит. Странно. Откуда же тогда телефон у «проститутки»? И почему мама называла её «грязной»? Она как раз очень чистенькая всегда, сияющая и улыбается. И перед тем как вызвать «Скорую», быстро подложила маме под шею какую-то свёрнутую чистую тряпку, в зубы засунула чистую деревянную ложку, а Наташку отвела к себе в чистую квартиру. Тогда-то Наташка и увидела, какие там шик-блеск-красота!

– Здравствуй, девочка! – приветливо сказала «проститутка». – Я тебя помню. Ты – Наташкина подружка. Заходи! – и улыбнулась.

Девочка-ровесница с опаской зашла в «шик-блеск-красоту».

«Проститутка» напоила её чаем с конфетами и рассказала, что «жлобу педальному» дали двухкомнатную квартиру где-то на Фрунзе. И он туда переехал вместе с Наташкой.

– Бедная-бедная девочка. Невинное, забалованное, совсем не приспособленное к той жизни, что у неё сейчас, дитя. У неё был такой открытый взгляд. Такой доверчивый. Такие яркие добрые глаза. Голубоглазая глупышка… Они вытирали ей задницу до четырнадцати лет, и она не знала, в какой стороне хлебный и чем рубль отличается от копейки. Они сделали всё, чтобы она без них никуда, даже в самой малости. А потом взяли и траванулись хором, дуры ненормальные! Плохо их там, в дурдоме, лечили, что одну, что другую. Сдохли, оставив эту чудо-блондинку одну-одинёшеньку. Водила не в счёт. Ей-богу, в одиночку она бы ещё выжила… Как можно!.. Если бы она хотя бы была пацаном… Но она же… – «Проститутка» всхлипнула и утёрла глаза рукавом своего цветистого халата, – …девочка.

– А где на Фрунзе?! – спросила девочка – ровесница Наташки, удивившись тому, что не только бабушку-разведчицу, но и маму-парикмахершу лечили в «дурдоме». Наверное, тогда, когда она впервые в жизни поехала отдыхать на месяц. Помнится, Наташка никак не могла сказать, куда именно. И в бабушкину руку после школы вцеплялась как потерянная.

– А я знаю?! – ответила бывшая Наташкина соседка бывшей Наташкиной подружке. – В новостройке. Там их немного. Девятиэтажка ближе к Пересыпи. Я спросила у этого жлоба педального адрес, но он меня послал на… Послал, девочка. Прости.

Будь девочка-ровесница чуть сообразительнее, а не такой же фактически глупой домашней девочкой, как Наташка, она бы подключила к поискам своих родителей и тогда, быть может, эта история развивалась совсем по-другому. Родители девочки-ровесницы сделали бы всё правильно. Сперва бы они обратились в справочную и нашли человека по имени-фамилии. Затем бы они обратились в милицию… Хотя, а что сделала бы милиция? Ну тогда, может, что-то бы ещё и сделала. Если бы родители девочки-ровесницы подключили к поискам директрису, добрую, умную, справедливую – и депутата, то…

Но девочка-ровесница Наташки ничего не сказала своим родителям, кроме того, что Наташка и её отец переехали в новую квартиру.

– Ну и слава богу! – сказала мама девочки-ровесницы. – Хоть в человеческих условиях твоя Наташка жить будет, а не в этом сарае.

Девочка-ровесница самостоятельно обошла всю новостройку-девятиэтажку, ту, что ближе к Пересыпи. Вечером, когда большинство жильцов дома. Потому что дом – это такое место, куда приятно возвращаться после работы или учёбы и пить чай с конфетами, и смотреть телевизор, и заниматься всякими приятными и милыми глупостями вроде игры с папой в шахматы. В общем, девочка – ровесница Наташки поступила как самый что ни на есть индивидуум лёгкой степени дебильности – они, как известно, весьма социально адаптированы, если дело касается мелочи вроде «найти квартиру». Увы, найти квартиру – не то же самое, что найти человека.