Песенка песенок - Евгений Бабушкин

— Да. Давай постреляем. Давай.

2. — Ка-ран-даш! — сказал Пандоплев. — Ка-ран-даш! Карандаш.

3. Когда развороченная гора гамбургеров осталась позади и крики отзвучали, разбойников в глупых костюмах догнал человек. У него было светлое лицо и синие глаза, как будто нарисованные слабоумным на потерянной матрешке.

— Только не убивайте меня, а я расскажу историю!

— Мы никого не убиваем. Жизнь священна, хоть никакая, всякая.

— Так слушайте. Я никто, и зовут меня Петя. Я много недель жил у них, в Макдональдсе. Днём притворялся клиентом. Подъедал картошку за настоящими клиентами. Мясо я не ем. Колу пью умеренно. По ночам я дремал в туалете. Я умею прятаться. Я не знаю, почему меня никто не засек днём. Лицо у меня выразительное. В школе говорили, что я писаный красавец. Но я много недель безвылазно жил в Макдональдсе, и никто меня не засёк. Наверно, потому, что я у них ничего не покупал. Хотя лицо у меня выразительное. Теперь вы уничтожили мой дом. Но я благодарен вам, хотя другого дома у меня нет. И я хочу быть с вами.

— Ступай себе, Петя, — сказала Таисия. — Ты хороший человек и философ почище нашего, но мы не прячемся от жизни в туалете. Мы ждем, пока она придёт и надаёт нам по шее.

— Я хочу быть как вы, понимаете! — вскричал Петя. — Хочу переступать черту. Вот, например, идея: добыть наручников, ходить по улицам и приковывать плохих людей друг к другу. Чтобы сразу было видно. Или наоборот, приковывать хороших. А можно не друг к другу, а к столбам, к велосипедам.

— Прекрасная идея, Петя. Прощай.

4. Пандоплев рвал бумагу. Начальство требовало исправить все и угрожало снять звезду. Город распадался. На севере работала банда больных, которые сдирали намордники с белых собак. На юге возник маньяк, он целовал маленьких девочек в висок и отпускал их с миром. И по всему городу небоскреб, бутерброд и ёлка грабили кафе и магазины. Мир как-то неприятно изменился, был тревожен, люди плотно срослись с какой-то другой реальностью, миру было не до Пандоплева. Пандоплев хотел бы грызть карандаши, рвать бумагу и вспоминать, как плохо с ним обходилась жизнь. Но надо было работать, и он стал быстро переставлять стулья и звонить по телефону, рябь какая-то, а не человек.

5. Деньги, взятые в Макдональдсе, они потратили на новый холодильник, полный мороженых ягод, а большую часть отдали в детский сад от имени выдуманного миллионера и мецената Трансвалерия Гречко.

— Что-то имя у него нехорошее — сказал Энди Свищ. — Не кажется настоящим.

— На себя посмотри, — сказала Таисия. — К делу, товарищи. Наша следующая цель — районная администрация. Там денег нет, но это будет акция устрашения.

Зацовер вдруг начал пританцовывать. Он почувствовал аномальную и удивительную тяжесть пистолета. Он вспомнил фильм про сварщика, которому дали по голове, и тот перестал быть сварщиком и завёл пса. Там было много музыки, и Зацовер стал под нее танцевать. Глядя на него, стали танцевать и остальные. Без лишних и резких движений. Просто уютно двигаться в такт.

6. Однажды Пандоплев опять закричал. В городе появился молодой мужчина, который приковывал людей к людям. Он делал это незаметно, умело и так страшно, что Пандоплев кричал. Мужчину с наручниками все видели, но никто не запоминал в лицо. Пандоплев кричал, и рвал бумагу, и вспоминал, как в детском саду началась эпидемия поноса. И началась с него, с Пандоплева. А теперь он должен остановить разгул непонятно чего в городе. Один, совсем один против непонятно чего. Пандоплев кричал, пока какой-то очень неприятный человек не принес ему некоторые тексты и кое-какие изображения, тогда он сел, встал, походил, успокоился, почесал шрам и даже потребовал карандашей взамен уничтоженных.

7. Однажды настал вечер и вновь открылся бар «Три козы».

— Одиночество! — сказал бармен. — Я спец по одиночеству. Я писал о нем диплом. Всё было другим. А теперь я разделяю с вами ваше одиночество. Практически. Водки?

— Конечно, — сказал Зацовер.

— Я наливаю водку в рюмки. Мою рюмки водой. Протираю рюмки тряпкой и наливаю в них водку. Я был бы робот и конченый человек, но действия мои полны смысла, потому что пропитаны вашим одиночеством. А вы чем занимаетесь?

— Грабим бесов в компании ангелов.

— Как это?

— Это как шутка. Мы вроде как занимаемся социальной работой. Впрочем, не имея о ней никакого представления.

— Так стоит ли?

— Эх, бармен! — сказал Энди Свищ и выпил ещё. — В этом беда бывшей русской интеллигенции, растворённой средь нас, как сахар в моче. Много лет уламывать тёлку, а когда пришла пора брать её за титьки и вдарить рок, вдруг завести разговор о рисунке на обоях. Да какой там рисунок, хоть птичка, хоть бабочка. Тёлка в руках, бери и дери!

— Ваша метафора ясна, — сказал бармен. — Я не обижен. Но и согласиться не могу. Что будет, если я смешаю коктейль вслепую? Это моя работа — иметь ясное представление о водке и не закрывать глаза на апельсиновый сок…

— Вот потому-то вы бармен. А мы тут пьяные крутимся на стульях и скоро нас тут не будет.

— Я расскажу вам притчу, — сказал Зацовер. — Впрочем, нет, я не расскажу вам притчу. Я тоже пьяный.

— Ничего. Водки?

— Спасибо за разговор, — сказала Таисия. — Я не уверена, что мы все что-то поняли. Но нам было радостно, и святой этанол обязует нас улыбаться без конца. А теперь будьте добры — руки вверх. И скажите, где деньги. Ничего личного. Это наша работа.

Глава пятая

1. Однажды все остались одни.

2. Они легли рядом, на пустую землю. Небо было в дырах облаков, за рощей валялась дорога.

— Я тебе прочитаю два письма, — сказала Таисия. — Я их выучила наизусть. Не специально. Моему мальчику было шестнадцать, а мне не помню сколько, я уехала куда-то, а он остался где-то тут.

Милый. Меня любят. Я нашла свою тусовку. Сегодня была в семи разных кабаках. Я почти уже совсем взрослая. Социализировавшаяся, как ты говоришь. Или вроде того. Красивая. Не умею обращаться с семилетними, как мечталось всегда и везде, а умею с годовалыми, чего представить не могла. Откупалась и отболелась. Прочитала и перечитала книгу того придурка. Пристрастилась к кофе. И это правда важное. А самое важное не скажу, потому что не могу. И очень важное не скажу, потому что это лично. И вообще ничего не могу рассказать сейчас, потому что только что основательно полечилась абсентом. Основательнейше.

Милая Тася. Я был в больнице и я всё знаю про трупы. Сначала они просто люди, только мёртвые. Потом их кладут в формалин (для обеззараживания и предотвращения гниения). Труп, как и любая хорошая вещь, должен вылежаться. Лежат они в формалине какое-то время, недели две в среднем. Далее приходят студенты, достают их из ванны с формалином и всё забрызгают. Следующий этап — препаровка: с трупа снимают кожу, местами мышцы удаляют, обнажая другие мышцы, нервы, сосуды, органы. В таком виде труп пребывает некоторое время, пока его не измочалят совсем, и тогда его разбирают на отдельные органы (отдельно мозг, печень, селезенка). Из того, что осталось, вытаскивают кости. Может я что и упустил, но в целом так. А всякие ошмётки (сломанные кости, жир, кожа, связки) выкидываются в пластиковые мешки и больше их никто не видит.

— И что было дальше? — спросил Зацовер и сжал зубы, потому что кровь всегда кровь.

— Его сбила машина и он лёг поперёк вон той дороги, совсем как труп из своего письма. А меня однажды поймали весёлые ребята, от них пахло компотом и голубцами, и я еле от них вырвалась, точнее, не вырвалась я от них, не вырвалась.

3. Однажды все остались одни. Зацовер сел у окна и почувствовал, что прошлое шевелит им, как нога пальцами. Подошёл Энди, очень тепло улыбнулся и сел рядом. Зацовер впервые рассмотрел его лицо в деталях — совсем дебильное, непропорциональное, но очень живое, как будто хорошо знакомый человек привиделся во сне, но имени не вспомнишь.

— Что ты? — спросил Зацовер.

— Как твой роман? — спросил Энди.

— Да… — сказал Зацовер, — потом напишу.

— Никогда не откладывай романы, брат. Это как отодрать подружку в чёрном дырчатом белье, с хрустальным Дональдом Даком на шее, понимаешь, отодрать эту красотку — послезавтра. Роман ждать не будет, свалит к другому мужику, с болтом повеселее.

— А твой роман?

— А я тебе сейчас прочитаю! Тут как бы про нас немного, а буквы я вписал от руки.

Они вошли в бар. Толстый Спарки достал армейский нож с коричневыми пятнами и показал бармену. Бадди сплюнул. Бармен понял, что игра окончена и выдохнул:

— Гуляете, ребята! Ну, гуляйте.

— Ты как солнце, как луна. — сказал Зацовер. — Изменчив, но неизменен.

— Знаешь, как это было? — сказал Энди. — Я понял, что я бездарный бездельник. Что ничего не было и не будет. Я потратил жизнь на автобусные билетики. Пока все зарабатывали шиши и умирали от рака, я притворялся великим русским писателем. Я понял это, закурил, сел на кухне и включил телевизор, просто чтобы что-то сделать. Всплыл ухоженный мужчина и сказал, что Штаты — дрянь. Он сказал — «стратегический противник», но по ухмылке было понятно. Потом показали попа, мента и президента, играющего с другим президентом в бильярд. Всё было обычно и ежедневно, но я хорошо помню каждый жест. Я сидел, смотрел на этих довольно убогих угнетателей, я даже засмеялся разок — меня тогда звали иначе, но дураком я был точно таким же.