Закат Мигуэля Родригеса - Александр Смолян

Он откинулся на спинку кресла, снова свел кустистые брови, прикрыл рукой глаза. Я встал.

- Я утомил вас, доктор Мигуэль. Простите меня.

- Погодите. - Он отнял руку от глаз. - Погодите, сеньор. Я поделился с вами своей идеей в надежде на то, что вы согласитесь помочь мне. В моей рабою еще не все доведено до конца. А я очень стар, я искалечен старостью, мне одному это не под силу.

- Но ваши ученики?..

- У меня нет учеников. Лучших из них я пережил, остальные давно изменили мне. Если моя теория заинтересовала вас...

- Но я не ученый! Я только писатель, иногда посвящающий свое перо проблемам науки.

- Учености у меня хватит на целый институт. Так же, как имен и званий. Чтобы завершить книгу, мне нужен именно такой человек, как вы.

- Сеньор доктор, я должен быть откровенен. Я не считал возможным вступать с вами в спор, но признаюсь, что еще далеко не убежден в справедливости вашей теории.

- Вот и отлично! Мы будем спорить. Если вы опровергнете мои подсчеты, я, по крайней мере, буду спокоен: не буду тревожиться, что уношу в могилу свой клад. Но я смею надеяться, что это действительно клад и что вы в этом убедитесь. А споры помогут нам предусмотреть все возражения, и книга получится еще доказательней. Соглашайтесь! Или нет, не торопитесь с ответом. Обещайте мне только прийти завтра, в это же время. Я оставлю вас наедине со своей рукописью, вы почитаете... А сейчас я действительно немного устал. К тому же скоро должна возвратиться дочь, а она... Да, к сожалению, и она не принадлежит к числу моих единомышленников.

Я простился, сказав, что буду очень рад возможности ознакомиться с рукописью.

Внизу, у выхода, я чуть не столкнулся с высокой женщиной в черном. Ей было, наверное, лет шестьдесят, но сказать, что на лице ее "угадывались следы прежней красоты", я не решился бы: оно все еще было красивым.

Женщина внимательно поглядела на меня и протянула руку.

- Лючия Родригес.

Я представился.

- Прошу вас, - сказала она, открывая дверь в гостиную и проходя вперед. Вы были у отца?

- Да.

- Вы знаете, что он болен?

- Нет, сеньора, я этого не знал. Напротив, мне показалось, что для своих лет он выглядит прекрасно. Если бы не паралич ног...

- Я говорю не о ногах, а о голове.

"Да, к сожалению, и она не принадлежит к числу моих единомышленников", сразу вспомнилась мне печальная фраза старика.

Лючия Родригес вздохнула, опустилась на тахту и жестом пригласила меня сесть в стоявшее рядом кресло.

- Сеньора, - сказал я, - гений вашего отца трудно мерить общими мерками. Я полагаю, что он неправ. Но даже его ошибки не менее удивительны, чем его прозрения. Я если он увлечен своей гипотезой, разве можно ставить в вину ученому такую увлеченность? Во всяком случае, ум его смел и ясен.

- О, если бы это было так! Мне горько, сеньор, разубеждать вас в этом. Но это мой долг. С тех пор, как отцом овладела эта ужасная идея, его разум померк. А, может, наоборот: может, потому и родилась эта идея, что разум его уже ослабевал. Не знаю. Ему пришлось тогда оставить свой институт, он рассорился с друзьями. А в последние годы отец стал совсем невыносим. Ему все кажется, что кто-то украдет его идею, воспользуется его расчетами.

Одного за другим он уволил своего секретаря, садовника, шофера. Потом мы остались и без медсестры, без горничной и кухарки. Все эти обязанности лежат теперь на мне. Я удивлена, что он согласился принять вас.

- Ваш отец, сеньора, был очень любезен. Более того, он проявил ко мне доверие, которого я ничем не успел заслужить.

Вдруг я увидел, что она не слушает меня. Она свела брови тем же быстрым, характерным движением, каким делал это ее отец. Предостерегающе подняла палец.

- Сейчас он спустится сюда. Слышите? Он едет к лифту.

Вначале я ничего не расслышал, но через секунду действительно донеслось какое-то пощелкивание, скрип. Видимо, коляска въезжала в лифт.

- Скорее, - шептала Лючия. - Сюда, в эту комнату, это мой заповедник. Здесь слишком узкий проход, он не может сюда заехать. И садитесь в тот угол, поглубже.

- Лючия! - послышалось еще до того, как старик вкатился на своем кресле в гостиную. - Он ушел? Лючия, ты видела этого человека?

- Да, папа. Чем ты встревожен? Мы встретились с ним в дверях.

- Он не мог уйти, я все время смотрел в окно. Я бы видел.

- Наверное, он прошел под магнолиями. Через северную калитку.

- Какого же дьявола ты держишь ее открытой? Я давно приказал запереть ее!

- Мне часто приходится пользоваться ею. Не ходить же кругом, когда мне нужно на рынок.

- Можешь носить с собой ключ. Иначе я потребую, чтобы эту калитку совсем забили! Наглухо!

- Ею пользуются и почтальон и зеленщик.

- Что ты морочишь мне голову зеленщиком? Человек, который был сейчас у меня... О господи, что же делать? Догони его! Позвони ему в отель!

- Он еще не мог дойти. Я позвоню, папа, не волнуйся. Что случилось?

- Господи, она еще спрашивает! Ты оставляешь меня одного на целый день беспомощного, беззащитного... Он выпытал у меня все, он обобрал меня, как ночной разбойник! Самое ужасное, что я никак не могу вспомнить, смотрел ли он мои схемы и расчеты. А? Надо обязательно выяснить это! Он делал вид, будто ничего не записывает, но у него, конечно, был потайной магнитофон. Проклятие! Святая Мария, смилуйся надо мной! Смилуйся над нищим ограбленным стариком! Я ничего не могу вспомнить, ничего! Наверное, он подсыпал мне в воду какой-нибудь дряни! Что же ты стоишь, как истукан, Лючия? Звони, немедленно звони ему в отель! Неужели ты ничем не поможешь своему несчастному отцу?!

Он кричал по-испански, я понимал далеко не все. Жалобы сменялись проклятиями, проклятия - мольбами, мольбы - вульгарной бранью.

- Вот, папа, - послышался ровный голос Лючии, - прими хибернал. Я уложу тебя в постель и сразу же позвоню этому человеку.

- Да-да. Дай мне скорей хибернал, иначе я сойду с ума. И обязательно позвони. Или съезди к нему. Надо договориться с ним, ты сумеешь...

Разумеется, я больше не посещал виллы Родригесов. Я ограничился коротким письмом, в котором как-то объяснял свой срочный отъезд и исподволь пытался успокоить старика. В тот же вечер я улетел из Сан-Хозе.