Доктор Яд. О том, кто тихо убивал молодых женщин, пока все боялись Джека-потрошителя - Дин Джобб

освободило бы их от необходимости иметь дело с его оскорбительным поведением. Как исполнители завещания Уильяма Крима, Дэниел и Дэвидсон изъяли из наследства сумму, эквивалентную 23 000 долларов США на сегодняшний день, которая помогла бы Томасу встать на ноги. Дэниел подумывал отправить его в Глазго – там он мог навестить своих родственников, – но в итоге они остановились на Лондоне, городе, который Крим знал по дням в больнице Святого Томаса, что провел там в конце 1870-х годов. Трансатлантический пароход мог доставить его в Ливерпуль чуть больше чем за неделю, но они предпочли посадить его на более медленный парусный корабль. «Мы подумали, – объяснил позже Дэвидсон, – что долгое морское путешествие и полная смена обстановки восстановят как его психическое, так и физическое здоровье».

Девятого сентября, в ночь перед отплытием в Англию, Томас написал завещание. Он утверждал, что пребывает «в здравом уме», и, как ни странно, назвал невестку Джесси Рид своим душеприказчиком и единственным наследником. В случае его смерти она должна была унаследовать все его имущество, а также все, что причиталось ему из имущества его умерших родителей. Испытывал ли он чувство неминуемой обреченности, думая, что не вернется из Англии? Завещание из двух абзацев, написанное аккуратным, ровным почерком, с которым вскоре познакомятся детективы Скотленд-Ярда, не давало никакого представления о его мотивах.

На следующее утро он покинул Квебек. Первого октября, после 20-дневного путешествия, он нацарапал записку Дэниелу Криму, сообщая о своем прибытии в Англию.

* * *

Крим стал завсегдатаем ресторана Gatti’s Adelaide Gallery на улице Стрэнд. Обстановка ресторана была элегантной – сводчатые потолки, витражи, декоративная штукатурка, палитра синего и золотого, – а потому он являлся любимым местом театральной публики. Актеры и драматурги из близлежащих театров занимали большинство мест за мраморными столешницами. Однажды, когда все столы были заняты, Крим подсел к незнакомомцу и представился как Томас Нил. Он был образован, со вкусом одет, «хорошо просвещен и путешествовал, как и все мужчины», – вспоминал другой посетитель заведения. Они заказали много блюд; Крим предпочитал хлеб с сыром, который запивал пивом или джином, а также яйца ржанки и другие деликатесы, имевшиеся в меню. Он рассказывал, как ему нравилось посещать городские мюзик-холлы, говорил о деньгах и, казалось, был одержим ядами. И все же бо́льшую часть времени он говорил о женщинах[3].

«Его высказывания о них были далеки от терпимых или приятных», – вынужден был признать его компаньон по обеду.

У Крима с собой имелась коллекция порнографических фотографий, которые он с удовольствием показывал новому знакомому и другим посетителям.

Он был беспокойным и суетливым: не мог усидеть на месте, даже когда пил в баре ресторана, и всегда что-то жевал: жвачку, табак или кончик сигары; его челюсти «двигались механически, как у коровы, жующей траву». Он настороженно относился к каждому, кто приближался к его столику, будь то проходящий мимо посетитель или официант. Он редко улыбался, и его смех звучал натянуто и фальшиво, как будто он играл злодея в дешевой мелодраме. Более того, люди не могли не заметить, что его левый глаз косил – это придавало ему безумный, зловещий вид. Позже Крим утверждал, что приехал в Лондон, чтобы проконсультироваться с окулистом, и после прибытия он действительно посетил кабинет оптика на Флит-стрит. Джеймс Эйтчисон определил его заболевание как гиперметропию, или дальнозоркость: его глаза неправильно фокусировались, затуманивая зрение и вызывая сильные головные боли. Эйтчисон пришел к выводу, что Крим страдал этим заболеванием с детства, а потому уже давно нуждался в очках, и снабдил его двумя парами очков.

Чем больше товарищ по обеду узнавал о Криме, тем больше беспокоился. «Он был чрезвычайно порочен и, казалось, жил только для удовлетворения своих страстей[4], – вспоминал он. – Его вкусы и привычки были самого извращенного порядка». Крим не скрывал, что употребляет наркотики: по его словам, он постоянно принимал по три-четыре таблетки, содержащие кокаин, морфин и стрихнин – смертельный яд, в малых дозах используемый в качестве стимулятора. Таблетки облегчали его головные боли. Кроме того, он с удовольствием отмечал, что они обладают свойствами афродизиака.

Достать наркотики и яды в Лондоне, как выяснил Крим, было несложно.

Он зашел в аптеку на Парламент-стрит – прямо за углом от новой штаб-квартиры Скотленд-Ярда – и представился врачом из Америки, приехавшим в город, чтобы пройти курсы в больнице Святого Томаса. Помощник аптекаря Джон Киркби не смог найти имя Томаса Нила в реестре лицензированных врачей магазина. «У меня нет привычки продавать яды лицам, чьих имен нет в реестре», – сказал он позже. Доступ к ядам был ограничен законом, и, если Крим не мог доказать, что является врачом, кто-то из знакомых фармацевтов должен был поручиться за него. Однако Киркби сделал исключение и поверил новому клиенту на слово. Той осенью он несколько раз продал Криму опиум и стрихнин, а когда Крим попросил пустые желатиновые капсулы такого размера, который обычно не используется в Великобритании, Киркби услужливо разыскал их у поставщика. Такие капсулы наполняли лекарствами, которые были слишком горькими на вкус, чтобы принимать их в виде порошка или таблеток.

Крим не сказал, как намеревался использовать стрихнин или труднодоступные капсулы. А Киркби его не спрашивал.

Глава 2. Сыскная лихорадка

«Чувствуете ли вы неприятный жар в желудке, сэр, и прескверное колотье на вашей макушке? – спрашивает Габриэль Беттередж, главный слуга в доме леди Вериндер, другого персонажа романа 1868 года «Лунный камень». – А! Нет еще! Ну, так это случится с вами… Я называю это сыскной лихорадкой…»

История интриги Уилки Коллинза и бесценного украденного бриллианта («лунный камень» в названии) познакомила мир с одним из первых профессиональных детективов в английской литературе – сержантом лондонской полиции Каффом. «Крупнейший сыщик в Англии», – уверяют читателей. Его первое задание в «Лунном камне» – тщательный осмотр комнаты, где хранился драгоценный минерал. «Во всех моих странствованиях по грязным закоулкам этого грязного света я еще не встречался с тем, что можно назвать пустяками». «Я не подозреваю, – уверенно заявляет он на другом этапе своего расследования. – Я знаю». Беттередж, который наблюдает за Каффом во время расспросов, вскоре заражается сыскной лихорадкой.

Как и викторианская публика. Преступления и убийства были навязчивой идеей на протяжении всего XIX века. «Ничто, – провозгласил один лондонский новостной агент, – не сравнится с ошеломляюще хорошим убийством». Читатели жаждали «сенсаций» и опосредованного трепета, потому что это позволяло заглянуть в пучину зла и скандалов с безопасного расстояния. Один социальный историк из Великобритании сравнил это с формой порнографии – преступным удовольствием,