Северные рассказы и повести - Эльдар Ахадов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот оно заходит за горизонт и сияет оттуда, из–под земли, цепляется лучами–пальцами за ускользающее истаивающее аметистовое небо. А вот — не заходит совсем. На Севере. Не заходит — и всё. О, какое упрямое! С характером!
Живое солнце. Обидчивое. Зимой ему холодно. Покраснеет от мороза, уйдёт с горизонта и греется где–то на юге. Вот же нежное какое! Вообще до весны может не выглядывать. В южные края подается, вместе с птицами. Там хорошо.
Там всегда лето.
Живое солнце. Очень живое. В руки не дается. Вечно перекатывается. Вечно торопится куда–то. Мир посмотреть. Себя показать. В мире ведь всё живое. Всё живёт. Всё дышит. Всё чувствует. Всё понимает. Всему больно. Ото всего радостно. Ничему нет конца…
В ДАЛЕКОЙ СЕВЕРНОЙ СТРАНЕ…
(маленькая сказка)
В одной далекой–предалекой северной стране, где всю осень и всю весну над заснеженной землей сияет двурогое солнце, а нескончаемой зимней звёздно–морозной ночью молчаливое небо полыхает всеми цветами радуги, живут маленькие человечки сихиртя. Там, посреди бескрайней тундры, из одиноких ледяных холмов по древнему обычаю каждый день они выводят на прогулку покрытых рыжевато–коричневой длинной шерстью мамонтов с очами сияющими, как летящие голоса журавлиного клина.
Сихиртя — смешные, суетливые человечки, заглядывают в эти глаза, словно в темные тундровые озера с мшистыми бурыми берегами, и умолкают. И проплывает над застывшими белоснежными облаками высокое серебристое небо. И поют сихиртя свои волшебные песни. И ездят они верхом на мамонтах по широкой, раскрытой, как ладонь доброго человека, земле.
А потом, когда мамонты нагуляются, а двурогое солнце отправится отдыхать туда, где кончается небо, маленькие бабушки и дедушки сихиртя собирают вокруг себя внучат и начинают рассказывать им волшебные сказки о далеких–предалеких южных странах, где растут пальмы, кричат попугаи и шумит теплое изумрудное море.
Ребятишки сидят у костра, слушают сказки и смотрят, как в отблесках пламени возникают и вновь исчезают диковинные огненные картины: то ли тигры рычат, то ли верблюды бредут по пустыне, то ли ещё что–то…
И слушают. И засыпают.
Удивительное это место — земля. Всё у неё есть: и небо живое, и солнце двурогое, и страны — дальние, диковинные…
ЗАЯЦ-ДРАЧУН
Ехал я как–то на попутной машине с речки Панимбы мимо Старой Еруды с её дражными полигонами да золотоносными отвалами на север, в Северо — Енисейск. Горно–таежная река Еруда протекает по северной части Енисейского кряжа, а начало своё берет с восточного склона Енашимского Полкана, высокую гордую голову которого хорошо видно с любого самолёта, когда летишь из Красноярска в Северо — Енисейск.
Полкан, а по–другому Китоврас — получеловек–полуконь славянской мифологии, аналог древнегреческого кентавра — древний хранитель славянских поселений. Селились полканы рядом с людьми, дружили с ними, по–соседски помогали, даже воевали с врагами плечом к плечу. Мифы эти были настолько стойки, что даже в XIV веке на монетах, чеканившихся в Серпуховско — Боровском княжестве изображался Полкан- кентавр…
Так что пусть не смущает никого то, что самая крупная гора в Северо — Енисейском районе носит такое «странное» имя. Людей она хранит и защищает.
«МАЗ», на котором я ехал, в те времена был одним из самых распространенных грузовых автомобилей в стране. О нем ещё у Высоцкого хорошая песня есть «МАЗ — 500». Её все шофера в Сибири одно время знали. Не гоночная машина, конечно, далеко до того, неходкая, зато надежная. А если и ненадежная, то всё равно — выбора особого–то не было.
Вот сидим мы с водителем в кабине, болтаем о чем–то помаленьку, смеркается. Дело было в начале осени. Деревья в тех местах рано начинают рыжеть, но все листочки, все лиственничные хвоинки ещё на месте, ещё не опали. И, слава Богу, сухо, дождя нет. Красивая тайга стоит, краски сочные, яркие: от тёмно–бордового до ярко–рыжего и золотистого. Всех оттенков. В общем, есть на что засмотреться.
Водитель включил фары, но в принципе дорогу ещё было видно — сумерки. И вот во время нашей неспешной дорожной беседы, как говорится, краем глаза я заметил, что между колёс что–то мелькнуло. Что именно — я, конечно, не разглядел. И, слегка растерявшись, мы с шофером остановили машину не сразу, а удалившись метров на 150 от неопознанного объекта.
Я отправился пешком по дороге в обратную сторону и, действительно, вскоре начал различать посредине неё некий предмет, вблизи оказавшийся зайцем. Зверёк стоял на задних ногах и был неподвижен, как искусное чучело. Судя по нему можно было сказать, что зайцы этим летом явно не голодали. Упитанный зайчик, очень приличный. Я поравнялся с ним и, поразмышляв мгновение, решил взять его за уши, закинуть, как вещмешок, через плечо и таким вот образом доставить в кабину МАЗа.
Увы, с этого момента ситуация вышла из–под контроля. Поднятая за уши тушка зайца внезапно ожила и заорала мне в лицо совершенно диким образом. Крик был ужасно громким и протяжным. Мало того: заяц резко и очень больно долбанул меня своими крепкими задними ногами в грудь. Удар и крик были такой силы, что заставили меня отпустить заячьи уши. Упавшее на землю животное огромными прыжками двинулось по середине дороги прямо на наш злосчастный МАЗ.
Сбитый с толку водитель, остававшийся возле машины, забеспокоился, не зная что предпринять. Заяц приближался. В смятении я почему–то крикнул ему: «Берегись!». Шофёр засуетился ещё больше. Озверевший заяц тем временем доскакал до задних колёс большегрузной машины и на мгновение замер на месте. Затем он сделал полный разворот и… ринулся теперь уже в мою сторону!
Деваться мне было некуда. Я продолжал стоять, мужественно поджидая стремительно приближающегося оппонента. Заяц, словно торнадо над прериями или самум в пустыне, промчался мимо меня по прямому, как стрела, участку лесной дороги и, так же неуклонно, никуда не сворачивая, бросился в кусты — там, где дорога делала поворот.
Позднее, обсуждая ситуацию, мы с водителем пришли к выводу, что косой просто впал в состояние столбняка в тот момент, когда над ним по дороге пронёсся наш МАЗ. А болевые ощущения, от поднятия за уши, привели его в чувство. Вот и вся история.
С той поры много воды утекло в Панимбе и Еруде. Многое в жизни изменилось. Исчезло с лица земли целое государство — Советский Союз. Дети мои выросли. Но мне до сих пор не встретилось никого, кому удавалось бы вот так же, в живой дикой природе, держать за уши живого здорового неручного недрессированного таёжного зайца.
ПЛЫЛО СЕНО ПО РЕКЕ…
Вечерело. На дебаркадере возле поселка Бор, что находится в месте слияния Подкаменной Тунгуски и Енисея, собралась толпа пассажиров и встречающих. Собрался народ в ожидании теплохода, который должен был уже вот–вот появиться на горизонте. Были здесь и туристы, были и местные. Куда люди спешат–торопятся? Какая надобность их в путь–дорогу направила? У каждого свои причины…
Вот она, Подкаменная Тунгуска, рядом, почти напротив — за недальним лесным увалом! Широка в устье, раздольна, как песня. Не то, что в среднем течении, у поселков Усть — Камо, Куюмба, Ошарово, где доводилось бывать мне прежде.
Туда сейчас, в конце июля, ни одна баржа не поднимется: спала вода весенняя, следа не осталось от былого половодья. Весь завоз в те места проходит в короткий период конца весны, в навигацию — по высокой воде: продукты, товары всякие, запчасти. Два–три дня навигации — и вся команда, доставляющая баржами груз, становится смуглолицей, прожаренной солнцем не хуже, чем на черноморских курортах в разгар сезона. Возвращаются домой вроде как не после тяжелой круглосуточной вахты, а откуда–нибудь с Сейшельских островов. Только уставшие почему–то.
Народ тем временем уже волноваться начал. Теплоход явно запаздывал. Впрочем, волновались в основном туристы, которых легко было отличить от местного населения не только по поведению, но и по одежде. У местных, поселковых она бедноватей, скромней, но такая, в которой люди здесь обычно здесь и ходят. А у туристов — пафосная в двух диаметрально противоположных направлениях. У одних настолько «походная», маскхалатно–боевая, унисексно–луноходная, как будто они не по родной земле собрались путешествовать, а по стране динозавров и людоедов. Другие, наоборот, одеты настолько легкомысленно, чуть ли не в вечерних платьях, будто едут не в простую сибирскую глубинку со всеми вытекающими последствиями, а на концерт Пласидо Доминго или Монтсеррат Кабалье в «Ла Скала».
В конце концов, и то, и другое — красноречивей любых пояснений указывает: кто тут городские и каковы их представления о жизни за чертой города на основании телевизионно–новостной «лапши» и личных выездов «на шашлыки» на ближайшую дачу.
