Мой хозяин. Я не твоя собственность - Алиса Ковалевская

смотрела на неё, ища внутри себя что-то, что подсказало бы мне — это она.

— Вы… Вы Ангелина? Ангелина Зотова?

— Что вам нужно? – на этот раз вопрос прозвучал грубее.

Вьющиеся у висков тёмные волосы, бледная кожа. Мы не были похожи, как две капли воды. Нет. Но мы были похожи, как могли быть похожи мать и дочь. В почти неуловимых мелочах. Завиток волос у её шеи лежал так же, как у меня. Я уставилась на него. Это была она. Последние сомнения отпали, по телу пробежала дрожь.

— Меня зовут Милана, — каждое слово приходилось буквально выталкивать из себя. Зачем-то я повернула руку вверх запястьем, показала ей высеченный клевер. – Я ваша дочь.

Глаза женщины резко потемнели. Она посмотрела на мою кисть, потом в лицо. Глаза у неё были тёмно-серые, скулы высокие. Красивая, породистая. Красивее меня. В её красоте была надменность, тогда как в моей оттенок простоты.

— Мама! – донеслось из квартиры. Вновь раздавшийся лай резанул по ушам. В коридор, тявкая, вывалился коротколапый мопс.

— Мам, кто там? – вслед за ним появился мальчик лет пятнадцати.

На нём была футболка с принтом модного бренда и джинсы. Чуть длиннее среднего каштановые волосы, те же высокие скулы.

— Иди в комнату, — велела Ангелина, повернувшись к нему. – И забери Карла.

— Кто это, мам?

— Иди в комнату, — повторила она. – Это ко мне.

Мальчик был недоволен, но послушался. Подозвал собаку и скрылся из вида. Почти сразу же из комнаты раздалась громкая музыка. Тяжёлый металл, давящий на уши гитарными рифами.

— Зачем ты пришла? – в квартиру Ангелина войти мне не предложила. Наоборот, вышла на лестницу и прикрыла за собой дверь.

Музыка стала тише. Её взгляд немного смягчился, но в нём не появилось ни намёка на то, что она рада мне. Никакого намёка на чувства. Я шевельнула губами. Зачем я приехала? Как она может спрашивать такое?!

— Как зачем? Я же… Я ваша дочь. Я…

— Я поняла, кто ты. От меня ты чего хочешь?__Продолжение сегодня в 18-00 по мск.)

2.2

Второй раз за сегодняшний день я почувствовала себя так, словно меня ударили в солнечное сплетение. Всматривалась в лицо Ангелины, всё ещё на что-то надеясь. Всю свою осознанную жизнь я, связанная осознанием, что родителей нет в живых, представляла, как бы это могло быть. Какой бы могла быть наша встреча. Представляла себе маму, её глаза, руки. Особенно острым стала моя потребность знать, какая она была, когда я сама стала матерью. Порой я даже нарочито стирала реальность и представляла, как найду маму, как она обнимет меня, едва взглянув. Как она узнает меня без объяснений, как…

— Тебе всё равно? – спросила тихо, с дрожью в голосе.

Она вздохнула. Устало и с некоторым раздражением.  Между нами повисла немая пауза. К глазам подступали слёзы, губы начинали подрагивать.

— Когда я родила тебя, — наконец заговорила она, — мне было девятнадцать. Ребёнок мне был не нужен, Милана. Но аборт врачи делать не советовали. Существовала большая вероятность, что в этом случае родить я больше не смогу.

— И ты решила родить, а потом отдать меня в детский дом, — с горьким осознанием правды выговорила я.

— Там тебе дали больше, чем могла дать я.

— Откуда ты знаешь? – голос задрожал ещё сильнее.

Сдавливающие грудь слёзы выступили на глазах. За спиной родившей меня женщины была обтянутая светлой обивкой дверь с номером квартиры, из которой звучала музыка. Волосы её были ухоженными, как и руки. Всё в ней говорило пусть не о богатстве, но о достатке, и вряд ли достаток этот появился только сейчас. Что-то подсказывало мне, что не только.

— Я не хотела тебя, — выговорила она жёстко, глядя мне в глаза. – Пойми. Так бывает.

— Как можно не хотеть собственного ребёнка? – уже сквозь слёзы, качая головой. – Как, мама?!

— Я тебе не мама. Тебе не нужно было приезжать, Милана. Я уже всё сказала твоему мужу. У тебя своя жизнь, у меня своя. Всё. Разговаривать нам не о чем. Уезжай и, пожалуйста, не появляйся больше.

Она было хотела вернуться в квартиру. Я схватила её за руку, сама не зная, что ещё мне нужно. Ангелина остановилась.

— Неужели ты ничего не чувствуешь? – просипела я с надломом. – Тебе даже не интересно, как я живу, как…

— Нет, — оборвала она меня, не дав договорить. – Двадцать пять лет назад я написала отказ. Перед тем, как я это сделала, мне предложили посмотреть на тебя. Медсестра надеялась, что я увижу тебя и передумаю, — она ненадолго замолчала, не сводя с меня холодного взгляда. Я сглотнула и в тот момент, когда выпустила её руку, услышала: — Я не передумала. Уезжай.

— А отец? – выпалила я. – Он тоже не хотел? Кто он?!

Она ничего не говорила, всё продолжала смотреть, и подкованного снисходительностью раздражения в ней становилось больше. В отчаянии, пытаясь ухватиться за осколки собственных детских грёз, я пыталась добиться хотя бы крупицы информации. – Он ведь жив, да? Он знал, что ты беременна?! Знал?! Потрахались в своё удовольствие, а потом… потом как от котёнка решили избавиться?! Кто он?! Скажи!

— Никто.

Почти неслышный хлопок двери оглушил меня. На мгновение музыка стала громче, а потом практически затихла. Глотая слёзы, я развернулась к лестнице, убыстряя шаг до тех пор, пока не перешла на бег. Дожидаться лифта не было сил. Мне нужно было как можно быстрее уйти отсюда – из этого подъезда, этого дома. Горькое чувство предательства было таким всеобъемлющим, что я казалась себе перепачканной им. Оно въедалось в кожу, в лёгкие с каждым вдохом сырого воздуха.

Сбежав на несколько пролётов, я услышала звук приближающихся шагов. Ещё одна площадка между лестницами, новые ступени…

Внезапно передо мной оказался Вандор. Я замерла вверху марша, он остановился на площадке возле лифта.

Ожесточение, с которым он смотрел, не сулило ничего хорошего. Глаза были наполнены гневом, на скулах ходили желваки. Мы смотрели друг на друга до тех пор, пока я, уже медленно, не подошла к нему.

— Давно? – спросила, не пытаясь скрыть горечь.

Он не ответил. Я всё-таки наивная дура. Какой была, когда мы только встретились, такой и осталась. Теперь всё встало на свои места. Вот