Абракадабра - Эдуард Ковчун

В «М» и «Ж» третьего, четвертого и пятого этажей было малолюдно, их использовали по назначению только посетители исполкома, и тоне все, а только те из них, которые считали, что главная власть в городе — советская. Но, очевидно, для того, чтобы и они знали, какая настоящая власть, на период заседания бюро горкома поступала команда со второго этажа закрыть все «М» и «Ж» на всех этажах выше второго.

Вот теперь, когда мы четко определились, какая же была настоящая городская власть в застойные времена, необходимо добавить, что в различных городах власть власти рознь.

Одно дело город Старороссийск или Кармавир. Тут Первый секретарь единоправный царь и бог. Другое дело краевой или областной центр, тот же Зеленодар. Здесь городской власти жить и руководить намного сложнее. В краевом центре есть крайком партии и его секретари. Проедет или пройдет в порядке утреннего моциона один из них по городу или даже сам Первый и тут же городского Первого на ковер: «Это почему же в Вашем городе Доска почета запущена? Это почему же в Вашем городе возле моей квартиры крышка канализационного люка на дороге хлопает после проезда каждой автомашины и не дает мне отдыхать? Это почему же опять в Вашем городе возле здания крайкома гуляют собаки?» И так далее, и так далее.

Поэтому, очевидно, как компенсация за вредность, вроде спецмолока, первые секретари горкомов областных и краевых центров обязательно еще и назначались депутатами Верховного Совета России с вытекающими отсюда финансовыми льготами неплохой депутатской надбавки и все такое прочее. Председатели же городских исполкомов краевых и областных центров, или, по-сегодняшнему, по–демократически — мэры, которым в конечном счете доставались все вышестоящие «почему», такой чести не удостаивались.

Некоторые мне могут поставить в упрек, что я применил глагол «назначать» в депутаты, а не «выбирать». Но я не оговорился. Один мой очень мудрый и умный друг адыг Эмбер Грахов, который на каждое событие или явление имеет свое философское толкование, выборы в застойные времена охарактеризовал бы так:

«Одному из наших бывших генеральных секретарей очень понравился огромный арбуз, который нес один узбек.

— Тэбе нравится? — говорит узбек. — Выбирай!

— Не понимаю, как выбирай, арбуз ведь один? — говорит Секретарь.

— Дарагой! Как ты такой умный, нэ понымаешь? Ты у нас один, мы же тебья выбыраэм!»

Необходимо еще добавить, что, кроме Первого секретаря горкома для создания видимости коллективного руководства и ухода от конкретной ответственности Зс. промахи, при горкоме создавалось еще бюро горкома.

Что это такое — можно судить по реакции побывавших на заседаниях бюро: «Каждый член бюро в отдельности вроде хороший человек, но, когда они собираются вместе во главе с Первым секретарем, — это уже ого–го! Страх!»

Заседания бюро в те времена начинались в 15 часов раз в две недели и затягивались, бывало, далеко за полночь. Вся масса всевозможных вопросов, которые рассматривались и обсуждались на заседаниях бюро, сводилась практически к одному — исключить из партии, а значит, и снять с работы провинившегося или плохо слушающегося руководителя завода, фабрики, объединения, исполкома или объявить ему выговор? И если выговор, то какой?

С занесением в учетную карточку или без занесения? И простой выговор или строгий?

Игра шла в одни ворота, противоположные стороны были явно в разных весовых категориях, и всю картину инквизиторского заседания мой мудрый друг Эмбер Грахов изобразил бы так:

«В Зеленодарском цирке аншлаг на единственный в мире аттракцион «Говорящая лошадь». На арену выводится скромная работящая лошадка, ее окружают шесть — восемь мощных атлетов с длинными, толщиной в руку, кнутами и под барабанную дробь начинают ее хлестать «с протягом». После первой серии ударов лошадка покрывается потом, но молчит. После второй серии — падает на передние ноги, дрожит, но молчит! После третьего захода, с ударами под брюхо, лошадка садится на опилки арены, складывает на груди крест–накрест передние копыта, поднимает вверх, как воющая собака, морду и громко говорит: — Эх, е–мое, мать!»

Заседания бюро выбивались из регламента, шли мучительно долго. Очередные жертвы очередного выговора или исключения скапливались в предбаннике приемной и терпеливо, по 2 — 4 часа, ожидали своей участи. И если, к примеру, кто‑нибудь из оптимистов подбадривал остальных — дескать, ничего, уже скоро наш вопрос, то другой, из реалистов, отвечал ему: «Когда еще до революции одна барыня вывела на прогулку во двор свою любимую болонку по кличке Минутка и здоровенный дворовый кобель начал заниматься с ней конкретной любовью, то барыня растерялась — и Минутку жалко, и самой явно неудобно стоять с поводком в толпе выскочивших на развлечение во двор дворников, кухарок и их детей.

— Подержи Минутку, я тебе целый рубль дам! — просит барыня кухаркиного сына.

— Не, барыня, не пойдет! Рубля мало! — отвечает тот, — это первый кобель нашего двора, я его способности знаю, у него процесс идет не меньше часа».

Заседание бюро горкома продолжается.

Мост или шерше ля фам

«Мост — сооружение, по которому проложена дорога через к. — л. препятствие. Важнейшие элементы моста — быки…»

(СЭС, 1984 г., стр. 840).

Мосты строить для городских властей во все времена было не просто. Особенно если не в Москве, а на периферии.

Правда, сейчас, при демократах, стало намного проще. Захотели — и построили. Были бы деньги. Вот только цены выросли уже в 1000 раз и продолжают расти. И денег уже на строительство не стало. Но если б были — то сейчас ничего не стоит мост построить.

А тогда, в застойные времена, все было намного сложнее. Ведь тогда местные власти ничего не решали. Им не доверялось самостоятельно, без санкции сверху, построить, извините за выражение, даже общественный туалет на одно очко. А тем более мост! Все тогда замыкалось на Москву.

В те времена, чтобы построить какой‑нибудь объект, необходимо было преодолеть десятки бюрократических барьеров в московских различных уровней и мастей государственных контролирующих и распределяющих конторах и учреждениях, основной принцип работы которых мой друг адыг Эмбер Грахов, поднаторевший на московских командировках и имеющий на все свое философское толкование, изобразил бы так:

— Хочешь конфетку?

— Хочу!

— Нету!

На всевозможные согласования, увязки, утряски, экспертизы и тому подобное уходило как минимум 6 — 7 лет. Требовалось собрать свыше 300 виз московских чиновников разных рангов и категорий.

Для этого соответствующее число чиновников соответствующих категорий и рангов местных властей регулярно челночными рейсами направлялось в Москву с солидным запасом «сувениров», которые стыдливо назывались местными дарами природы и представляли собой, как правило, рыбные и мясные деликатесы с большим объемом спиртных напитков местного оригинального разлива и названия. Особым спросом пользовалась икра. Красная и черная. Это сейчас, при демократах и рыночной экономике, это слово исчезает из нашего лексикона. Сейчас икру чаще называют «рыбьи яйца» — рублей штука. А тогда, в застойные времена, икра называлась еще икрой. Красной или черной.

В губернском городе Зеленодаре новый мост просился давно. Без всяких расчетов, научных и проектных обоснований было ясно, что существующий один–единственный узкий автомобильный переход через омывающую южную часть города реку Лубань давно не обеспечивал выполнения своих транспортных функций и постоянно создавал плотные затяжные пробки, особенно с мая по октябрь — в период самого интенсивного движения многочисленных автотуристов со всего бывшего СССР к побережью Черного моря и обратно.

Поэтому зеленодарские городские власти, переправив в Москву не одну тонну «сувениров», включая, конечно, и рыбьи яйца, в удивительно для тех бюрократических лет короткий срок — всего через каких‑то пять лет, сумели почти закончить прохождение всех этапов и согласований по строительству нового моста. Оставалось немного, не самое важное, но муторное — Госстрой и самое главное — Госплан.

На завершающую стадию в Москву, уже в который раз, был снова направлен Георгий Ковальчук, зампредгорисполкома, ведающий всеми коммунальными городскими делами, включая мосты.

В вестибюле Госстроя Ковальчуку в первую очередь бросился в глаза огромный щит, на котором крупными, типографским способом отпечатанными буквами был размещен пространный перечень фамилий, имен и отчеств работников, которые должны в текущем году отметить свой юбилей и соответственно получить подарки.

Перечень был четко разграничен: 85 лет — 12 фамилий, 80 — 46 фамилий. Самый обширный список — 75 — 70 лет и самый скромный, всего 6 фамилий — 65 лет. Юбиляров в 60 лет не было, так как основной персонал этого учреждения состоял из кадров, отработавших к своему 60–летию в центральных партийных и других управленческих структурах и затем направленных для усиления работы сюда.