Произведение искусства - Алексей Калугин

Улыбнувшись вполне счастливо, я достал из кармана дистанционный пульт управления и передал роботам команду начинать разборку строительных лесов. В уме я уже прикидывал, что если роботы справятся с работой за пять-шесть часов, то вечером я смогу взлететь – погрузка займет не больше часа. Таким образом, я верну Жеке Пселу его оборудование почти на сутки раньше оговоренного срока. Вот так!

Так думал я. Но эмерслейкеры, как оказалось, полагали иначе.

Я не сразу обратил внимание на то, что среди собравшихся вокруг стройки зевак началось какое-то странное волнение. Что-то не в порядке, подумал я лишь после того, как один из аборигенов наступил мне на ногу. Эмерслейкеры никогда не допускали таких оплошностей, следовательно, сделано это было умышленно. Но почему? Мне было ясно, что происходит что-то необычное, но я даже представить себе не мог подлинную причину охватившего эмерслейкеров беспокойства. Хотя «беспокойство» – это не совсем то слово, которое может точно описать состояние окружавших меня гигантских слизней, – все тот же пресловутый языковый барьер! Короче говоря, у меня создалось впечатление, что эмерслейкеры собираются с духом, чтобы всем скопом наброситься на меня, при этом убивать они меня не станут, но что-нибудь весьма неприятное, о чем я потом буду вспоминать до конца своих дней, наверняка сотворят. И, как на зло, рядом не было ни одного аборигена с имплантированным ретранслятором, который хотя бы в самых общих чертах мог объяснить мне, что происходит с его собратьями.

Честно признаюсь, я немного струхнул. Я был единственным гуманоидом на планете, населенной гигантскими разумными слизнями, которая – заметь! – все еще официально не вступила в Галактическую Лигу. То есть юридические нормы Лиги на Эмерслейке не действовали, и ежели выяснится, что я по незнанию или по недомыслию совершил какую-то фатальную ошибку, то и судить меня будут по местным законам. В этот момент я почему-то вспомнил третью планету системы Дас, власти которой столь рьяно следили за чистотой, что за плевок на улице провинившемуся под корень отрезали язык. Который, впрочем, через пару дней благополучно отрастал, и злостный нарушитель закона мог продолжать заниматься своим грязным делом. И, не стану лгать, вздохнул я почти с облегчением, когда узнал в целеустремленно пробирающемся ко мне сквозь плотную толпу эмерслейкере местного художника-примитивиста.

Но вместо того, чтобы объяснить мне, что происходит, мой старый приятель – мы были знакомы без малого две недели! – набросился на меня с упреками. Я бы даже сказал – заорал, но, по счастью, мой электронный переводчик не реагировал на степень накала эмоций аборигена, весьма образную речь которого ему приходилось транслировать на упрощенный галактос.

– Вандал!.. Варвар!.. Безумец!.. Грязь марсианская!.. Нехристь!.. Лишенец!.. Олигофрен!.. Сын бешеной обезьяны!.. Да будет проклят род твой до седьмого колена!..

Переводчику пришлось перебрать все имевшиеся в его памяти непристойные слова и оскорбительные выражения для того, чтобы донести смысл того, что хотел сказать эмерслейкер.

Я все это внимательно слушал, пытаясь отыскать в потоке проклятий какое-нибудь ключевое слово, которое дало бы мне возможность понять, что происходит, в конце-то концов! Но тщетно!

Как ты понимаешь, эмерслейкеру не нужно было делать вдох для того, чтобы перейти к очередному блоку проклятий, поэтому я опасался, что так и не дождусь паузы, чтобы вставить в нее свое слово. Но словарный запас моего собеседника истощился минут через десять – до общегалактического рекорда ему было далеко, а в закрытом первенстве Земли его бы не допустили к участию даже в конкурсе для домохозяек-любительниц.

– Прошу прощения, друг мой, – произнес я, как можно спокойнее, дружелюбнее и ласковее, надеясь, что эмерслейкер и без электронного переводчика сумеет считать мой эмоциональный профиль. – Но я не могу понять, с чем связана царящая вокруг суета? Да и вы сами, как мне кажется, несколько возбуждены.

– Возбужден? – Будь скульптор человеком, он бы непременно с надрывным визгом выкрикнул свой короткий вопрос. – Да я вне себя от негодования! И только врожденная порядочность удерживает меня от желания метнуть вам в лицо комок слизи из туртеля!

Однако! Если учесть то, что выделения туртеля способны расплавить песок, можно представить, во что превратил бы он мой профиль, который и без того далек от классического. И ведь каков администратор Сената Галактической Лиги – ни слова не сказал об агрессивных наклонностях эмерслейкеров!

– Друг мой! – не теряя оптимизма и жизнелюбия, вновь обратился я к разгневанному скульптору. – Что же повергло вас в сей гнев праведный?

На этот раз, как мне показалось, прежде чем ответить на вопрос, эмерслейкер попытался собраться с мыслями и совладать с хлещущими через край эмоциями.

– Я слышал, что на Земле есть художники, которые уничтожают свои работы сразу после их завершения. Это так?

– Ну, да, – кивнул я немного растерянно, подозревая, что мой электронный дружок снова напортачил с переводом. – Обычно такие фокусы проделывают ремесленники, не блещущие особым талантом и мастерством.

– Но вы же гений! – вскричал мысленно мой собеседник.

– Ну да, – вынужден был снова согласиться я. – Так я же… Ничего такого…

На всякий случай я щелкнул ногтем по лежавшей в кармане коробочке электронного переводчика, а то он что-то совсем уж заврался. – Почему? Ответьте мне, почему вы уничтожаете величайшее из своих творений?!

В растерянности прикусив верхнюю губу, я посмотрел на стройку. Все как будто было в полном порядке. Купол посольского здания стоит на своем месте – новенький, поблескивающий серебристым покрытием, любо-дорого посмотреть. Роботы бойко бегают по лесам, развинчивая сочленения балок и аккуратно опуская детали конструкции на землю, – уже до второго этажа добрались, молодцы.

– О, ужас! – простонал (так это можно было себе представить) распластавшийся рядом со мной на песке скульптор-эмерслейкер.

И тут я все понял! Эмерслейкеров не интересовал возведенный мною купол, – он был похож на одну из их нор, которую вытащили из-под земли. В восторг их привели окружавшие купол строительные леса, имевшие форму правильного куба! С острыми углами и прямыми гранями! На их глазах я совершил невозможное, создал то, в реальность чего они прежде не верили. Теперь же я на их глазах разрушал то, что эмерслейкеры приняли за величайшее произведение искусства всех времен и народов. Бедняги, как же жестоко они заблуждались!

Хотя, если подумать, для греков Парфенон был всего лишь храмом, одним из многих. При сменивших их турках храм и вовсе превратился в склад для боеприпасов. А вот когда от него почти ничего не осталось, тогда-то Парфенон и стал классическим образцом дорической архитектуры. И, как ни странно, подобные случаи совсем не редки. По крайней мере, на моей исторической родине. Если в рукописи утеряна глава – значит, это были лучшие страницы книги; если картина осталась незаконченной – вне всяких сомнений, она должна была стать величайшим полотном художника; у статуи нет рук – мы бы просто ума лишились, увидев, что она ими вытворяла!

Кроме шуток, мне было искренне жаль разочаровывать общественность, успевшую причислить сборные строительные леса, возведенные четверкой исполнительных роботов, к художественным шедеврам. И, будь на то моя воля, я бы с превеликой радостью подарил эмерслейкерам весь набор – и балки с кронштейнами, и зажимы с крепежами, и листовые настилы, и даже роботов, способных собрать из такого конструктора не только куб, но практически все, что душа возжелает, – однако сие имущество принадлежало не мне, а Жеке Пселу. И этим было сказано все. Для того чтобы в срок вернуть Жеке его собственность, я бы разрушил не только строительные леса, но даже сады Семирамиды.

Эмерслейкеры были возмущены тем, что я вытворял, но при этом никаких насильственных действий в отношении меня предпринято не было. Обещание местного скульптора забрызгать меня едкими выделениями туртеля, как оказалось, было не более чем пустой угрозой. Видимо, любые формы насилия противоречили самой природе эмерслейкеров. Самое большее, на что они оказались способны, – это выказывать свое презрение, то и дело наступая мне на ноги. Но с этим я мог смириться.

Думаешь, на этом история заканчивается?

Какое там!

С отдавленными ногами, но в остальном целый и невредимый, прибыл я следующим днем на таможенную станцию, имея на борту два контейнера со строительным мусором, шесть контейнеров с разобранными строительными лесами и четырех роботов-строителей. Таможенник – не тот, что неделю назад пропускал меня на Эмерслейк; хотя, по мне, так все таможенники похожи друг на друга, как пара кузнечиков на лугу в знойный полдень, – внимательно изучил таможенную декларацию, пожевал таможенные губы, потыкал пальцем в клавиши таможенного компа, почесал гладкий таможенный затылок… Он двигался медленнее мухи, завязшей в меде. Глядя на него, можно было подумать, что Вселенная расширилась до границы красного смещения и время вот-вот остановится.