Повесть о двух сестрах и о волшебной стране Мерце - Мариэтта Шагинян

— Розовая, — тихо сказала Лена, поглядев на Машу.

Она была в полном недоумении и не знала, что произойдет дальше.

— Каштановая с голубыми глазами! — крикнула на всю комнату Маша так, что мама, говорившая с тетей, вздрогнула и закрыла уши руками.

— Ну, теперь сидите смирно и глядите обе в окошко. Если кто обернется, тот ничего не получит.

С этими словами крестный вышел из комнаты. Маша и Лена обе глядели в окно; щеки у них пылали от волнения.

— Я знаю, это куклы! Вот увидишь! — шептала Маша.

Крестный вернулся и стал что-то делать на столе. Потом он хлопнул в ладоши — это означало разрешение обернуться. Маша и Лена мгновенно отскочили от окна. Перед ними лежали на столе две картонные коробки, тесемка была с них снята. Одну дядя крестный придвинул Лене, а другую — Маше со словами:

— Вот тебе твоя барышня, а вот тебе — твоя.

Дети осторожно подняли крышки и ахнули. Перед ними были куклы, но какие куклы! У Лены оказалась огромная красивая кукла с длинными белокурыми локонами и черными глазами, в розовом расшитом платье с кармашком, в соломенной шляпе и белых лайковых башмачках; ручки и щечки у нее были розовые и пухленькие. Машина кукла была меньше размером, бледнее и худее. Но зато голубые глаза ее так грустно смотрели из-под длинных черных ресниц, а каштановые локоны падали на платье мягкие, как шелк. Да и вся она была какая-то особенная — грустная и прелестная.

Сестры глядели и не могли наглядеться. Вдруг Маша прошептала:

— Знаешь, Лена, я чувствую, что я ее люблю! Ты себе представить не можешь, до чего я ее люблю!

Так и случилось, что Ленино рождение все-таки не обошлось без подарка.

Глава четвертая. Прогулка с мамой

В одно февральское утро Луиза Антоновна не пришла; слишком рано переменила вязаную юбку на фланелевую и простудилась. А между тем на дворе стояла февральская оттепель — все улицы сверкали и искрились под жидким, свежим солнцем, деревья отряхивались на прохожих, словно мокрый пудель. С крыш тоже капали веселые капли, загоравшиеся под солнцем, как драгоценные камешки, тысячью огоньков.

Маша и Лена сидели в передней уже одетые и ждали, чтоб няня повела их гулять.

Но вместо няни вышла мама и сказала:

— Знаете что, дети? Я сама поведу вас гулять. Если хотите, возьмите с собой кукол.

То-то радость! Куклы выходили гулять в первый раз. Дети боялись, чтоб они не простудились, и надели на них белые пикейные кофты с плюшевыми воротниками, сшитые няней. Лена взяла на руки свою Розу, а Маша — свою Нелли (таковы были теперь их имена).

Трудно сказать, до чего сестры полюбили своих кукол. Лена, как маленькая, больше всего любила играть с Розой «в дочки», раздевать ее, укладывать спать и водить к доктору. Маша уже не находила в такой игре никакого удовольствия. Она по секрету призналась Лене, что любит Нелли, как человека. Не странно ли, что Нелли такая грустная? Ведь куклы все делаются на фабрике по одному образцу и никогда не выходят грустными, а наоборот — румяными и глупо улыбающимися. Почему же Нелли особенная? Даже мама, и та сказала, что Нелли особенная. Может быть, она не простая кукла, а заколдованная? Маша тихонько клала ей в кроватку хлеба и карамелей; когда в гостиной были гости и кто-нибудь играл на рояли. Маша непременно приносила туда и Нелли, чтобы она могла послушать музыку. На ночь она ей шептала тихим голосом: «Не бойся, Нелличка, я все понимаю, я тебя не выдам». И держала себя так странно, будто связана с Нелли тайной.

Обе сестры и нарядная мама вышли на улицу. Мама улыбнулась от удовольствия, когда солнышко захватило ее своим сиянием, прищурилась и сказала:

— Так тепло и сухо, что можно в Петровский парк!

Но на улице вовсе не было сухо. Только булыжник на мостовой да большие камни на тротуарах, пригретые солнцем, успели высохнуть, а в тени либо лежал грязный снег, либо быстро текла вода. На углах улиц в углублении были вделаны в землю железные решетки. Рыжие реки, с шумом несшиеся вдоль тротуаров, по краям мостовой, пролетали вниз, сквозь эту решетку, и там, внизу, исчезали. Маша показала Лене на эти решетки и промолвила:

— Видишь, внизу черное царство. Там живут злые черные люди, они все слепые и покрыты чешуйками, как из чугуна. И они не ходят, а ползают. Сверху кажется, будто это черная вода течет. Видишь?

— А сейчас они не выползут? — с опаской спросила Лена.

— Нет, днем они спят. Ихняя царица выходит. Но ты смотри — не взгляни на нее! Иначе окаменеешь.

— Маша! Скажи, какая она?

— У-ужасная! Все лицо в пятнах, ходит скрючившись и зовут ее… зовут ее колдунья Дэрэвэ.

Маша выговорила это с таким ужасом в голосе, ударяя на последний слог, что Лена вздрогнула и ухватилась свободной рукой за мамину юбку.

— Молчи! Это секрет! — предостерегающе шепнула ей Маша.

И бедная Лена, продолжая держаться за маму, двинулась дальше.

— Полно тебе сочинять, — рассеянно сказала мама, слушавшая краем уха.

А вокруг было так хорошо! Они уже вышли за старые Триумфальные ворота — на месте их теперь широкий проезд — и вступили на узенький, кое-где просохший бульварчик. Солнце грело совсем не по-февральски. Дети разомлели в своих гамашах и шубах. Маме тоже стало жарко. Время от времени она встречала знакомых, кивала им головой. Москвичи, сбитые с толку этой ранней весной, со всех сторон направлялись в Петровский парк. Но вот толпа поредела, дети и мама устали, им захотелось посидеть.

Одна совершенно свободная скамеечка, высушенная солнцем, соблазнила их. Мама сперва потрогала, не сыро ли, а потом разрешила детям сесть и села сама. Мимо проходила какая-то женщина с ребенком на руках. Увидя кукол, ребенок протянул к ним ручонки и засмеялся. Тогда женщина подсела к маме на краешек скамейки и тоже стала глядеть на кукол.

— Ляля! — сказал ребенок в восхищении, высунув из-под старого, рваного платка маленькую ручку, такую худую, как цыплячья лапка.

— Да, миленькая, хорошие чужие ляли. Глянь-ка, платья на них шелковые, а кружевца-то, кружевца! Вот, барыня, уж четвертый годок ей пошел, а не ходит. Такая махонькая да легонькая. Носила к фельдшеру, прописал ей лекарство, а что в нем, в лекарстве? Попила, попила, толку-то все нет, не встает на ножки.

Мама разговорилась с незнакомой женщиной. А Маша и Лена подружились с крохотной девочкой, неотступно глядевшей на кукол. Девочка была так бледна, что все жилки на ее лице просвечивали, глаза обведены были большими синими кругами, а на щеках виднелись две ямочки, обтягивавшие ей кожу при улыбке. Наверно, она была бы прехорошенькая, будь хоть чуточку пополнее. Голосок у нее был серебристый и нежный, как у весенней птицы. Втроем они занялись куклами и принялись их одевать и раздевать.

Пока дети играли, мама разговаривала все оживленней, вынула из сумочки карандаш и бумагу, написала что-то на бумаге и передала незнакомой женщине. А потом вдруг она обернулась к своим детям, и Маша с Леной увидели, что она очень расстроена и глаза у нее полны слез.

— Сядьте-ка поближе, дети, — сказала она очень тихим голосом.

Маша и Лена придвинулись совсем близко к маме.

— Видите вы эту девочку? Подумайте только — когда она родилась, маме ее нужно было каждый день уходить на работу. Девочке вместо молока давали размоченного хлебца в тряпке. Один раз ее положили в корзинку и все ушли из дому, а корзинку кошка сбросила на пол. Вечером приходят домой и видят: девочка лежит в темноте на полу одна-одинешенька…

Мама помолчала, и дети догадались, что ей не хочется показать им своего расстройства.

— Ну вот, ребята, — еще тише продолжала она, — с тех пор девочка и не ходит. А ведь ты, Лена, не на много ее старше, а бегаешь — только за подол тебя держи. И чуть вам подарков нет, начинаете свои капризы. У вас в детской игрушек полным-полно. Сколько у вас дома еще кукол?

Лена тревожно задышала и прижала к себе свою Розу. Маша отодвинулась, ей захотелось встать и убежать. Обе они почувствовали, куда клонит мама. Но это было так ужасно, так обидно, что думать об этом было невыносимо.

— Сегодня эта девочка именинница, — продолжала мама, — вот бы хорошо, если б она вернулась домой с подарком от своих новых подружек!

Маша и Лена покрепче прижали своих кукол. Неизвестная женщина сказала маме:

— Что вы, голубушка, господь с вами! Нешто можно своих ребят обидеть?

Но мама заговорила снова, и таким грустным, укоризненным голосом:

— Что ж, пойдемте домой. Я думала, вы у меня хорошие и сами догадаетесь, что нужно сделать. Но насильно я вас заставлять не хочу. Идемте, идемте, стало холоднее.

Маша взглянула на свою Нелли и поднялась с места. Мама не заставляет… Но уж лучше б она заставила! Уж лучше б насильно взяла и отдала Нелли. Кукла глядела на нее своими голубыми глазами. Вот что означала ее грусть — это была, значит, разлука.