Годы странствий - Максимилиан Волошин

1903

Коктебель

II. AMORI ARASACRUM[3]

Маргарите Васильевне Сабашниковой

«Я ждал страданья столько лет…»

Я ждал страданья столько летВсей цельностью несознанного счастья.И боль пришла, как тихий синий свет,И обвила вкруг сердца, как запястье.

Желанный луч с собой принесТакие жгучие, мучительные ласки.Сквозь влажную лучистость слезПо миру разлились невиданные краски.

И сердце стало из стекла,И в нем так тонко пела рана:«О, боль, когда бы ни пришла,Всегда приходит слишком рано».

Декабрь 1903

Москва

«О, как чутко, о, как звонко…»

О, как чутко, о, как звонкоЗдесь шаги мои звучат!Легкой поступью ребенкаЯ вхожу в знакомый сад…Слышишь, сказки шелестят?После долгих лет скитаньяНити темного познаньяПривели меня назад…

<1903>

«Спустилась ночь. Погасли краски…»

Спустилась ночь. Погасли краски.Сияет мысль. В душе светло.С какою силой ожилоВсё обаянье детской ласки,Поблекший мир далеких дней,Когда в зеленой мгле аллейБлуждали сны, толпились сказки,И время тихо, тихо шло,Дни развивались и свивались,И всё, чего мы ни касались,Благоухало и цвело.И тусклый мир, где нас держали,И стены пасмурной тюрьмыОдною силой жизни мыПеред собою раздвигали.

<Май 1902>

ПОРТРЕТ

Я вся — тона жемчужной акварели,Я бледный стебель ландыша лесного,Я легкость стройная обвисшей мягкой ели,Я изморозь зари, мерцанье дна морского.

Там, где фиалки и бледное золотоСкованы в зори ударами молота,В старых церквах, где полет тишиныПолон сухим ароматом сосны, —

Я жидкий блеск икон в дрожащих струйках дыма,Я шелест старины, скользящей мимо,Я струйки белые угаснувшей метели,Я бледные тона жемчужной акварели.

1903

Москва

«Пройдемте по миру, как дети…»

Пройдемте по миру, как дети,Полюбим шуршанье осок,И терпкость прошедших столетий,И едкого знания сок.

Таинственный рой сновиденийОвеял расцвет наших дней.Ребенок — непризнанный генийСредь буднично-серых людей.

1903

«Сквозь сеть алмазную зазеленел восток…»

Сквозь сеть алмазную зазеленел восток.Вдаль по земле таинственной и строгойЛучатся тысячи тропинок и дорог.О, если б нам пройти чрез мир одной дорогой!

Всё видеть, всё понять, всё знать, всё пережить,Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,Пройти по всей земле горящими ступнями,Всё воспринять и снова воплотить.

1904

Париж

ПИСЬМО

Я соблюдаю обещаньеИ замыкаю в четкий стихМое далекое посланье.Пусть будет он как вечер тих,Как стих «Онегина» прозрачен,Порою слаб, порой удачен,Пусть звук речей журчит ярчей,Чем быстро шепчущий ручей…Вот я опять один в ПарижеВ кругу привычной старины…Кто видел вместе те же сны,Становится невольно ближе.В туманах памяти отсельПоет знакомый ритурнель.

Вот цепь промчавшихся мгновенийЯ мог бы снова воссоздать:И робость медленных движений,И жест, чтоб ножик иль тетрадьСдержать неловкими руками,И Вашу шляпку с васильками,Покатость Ваших детских плеч,И Вашу медленную речь,И платье цвета эвкалипта,И ту же линию в губах,Что у статуи Таиах,Царицы древнего Египта,И в глубине печальных глаз —Осенний цвет листвы — топаз.

Рассвет. Я только что вернулся.На веках — ночь. В ушах — слова.И сон в душе, как кот, свернулся…Письмо… От Вас?              Едва-едваВ неясном свете вижу почерк —Кривых каракуль смелый очерк.Зажег огонь. При свете свечГлазами слышу Вашу речь.Вы снова здесь? О, говорите ж.Мне нужен самый звук речей…В озерах памяти моейОпять гудит подводный Китеж,И легкий шелест дальних словПевуч, как гул колоколов.

Гляжу в окно сквозь воздух мглистый.Прозрачна Сена… Тюильри…Монмартр и синий, и лучистый.Как желтый жемчуг — фонари.Хрустальный хаос серых зданий…И аромат воспоминаний,Как запах тлеющих цветов,Меня пьянит. Чу! Шум шагов…Вот тяжкой грудью пароходаРазбилось тонкое стекло,Заволновалось, потекло…Донесся дальний гул народа;В провалах улиц мгла и тишь.То день идет… Гудит Париж.

Для нас Париж был ряд преддверийВ просторы всех веков и стран,Легенд, историй и поверий.Как мутно-серый океан,Париж властительно и строгоШумел у нашего порога.Мы отдавались, как во сне,Его ласкающей волне.Мгновенья полные, как годы…Как жезл сухой, расцвел музей…Прохладный мрак больших церквей…Орган… Готические своды…Толпа: потоки глаз и лиц…Припасть к земле… Склониться ниц…

Любить без слез, без сожаленья,Любить, не веруя в возврат…Чтоб было каждое мгновеньеПоследним в жизни. Чтоб назадНас не влекло неудержимо,Чтоб жизнь скользнула в кольцах дыма,Прошла, развеялась… И пустьВечерне-радостная грустьОбнимет нас своим запястьем.Смотреть, как тают без следаОстатки грез, и никогдаНе расставаться с грустным счастьем,И, подойдя к концу пути,Вздохнуть и радостно уйти.

Здесь всё теперь воспоминанье,Здесь всё мы видели вдвоем,Здесь наши мысли, как журчаньеДвух струй, бегущих в водоем.Я слышу Вашими ушами,Я вижу Вашими глазами,Звук Вашей речи на устах,Ваш робкий жест в моих руках.Я б из себя все впечатленьяХотел по-Вашему понять,Певучей рифмой их связатьИ в стих вковать их отраженье.Но только нет… Продленный мигЕсть ложь… И беден мой язык.

И всё мне снится день в Версале,Тропинка в парке между туй,Прозрачный холод синей дали,Безмолвье мраморных статуй,Фонтан и кони Аполлона.Затишье парка Трианона,Шероховатость старых плит, —(Там мрамор сер и мхом покрыт).Закат, как отблеск пышной славыДавно отшедшей красоты,И в вазах каменных цветы,И глыбой стройно-величавой —Дворец: пустынных окон рядИ в стеклах пурпурный закат.

Я помню тоже утро в Hall'e,Когда у Лувра на мостуВ рассветной дымке мы стояли.Я помню рынка суету,Собора слизистые стены,Капуста, словно сгустки пены,«Как солнца» тыквы и морковь,Густые, черные, как кровь,Корзины пурпурной клубники,И океан живых цветов —Гортензий, лилий, васильков,И незабудок, и гвоздики,И серебристо-сизый тон,Обнявший нас со всех сторон.

Я буду помнить Лувра залы,Картины, золото, паркет,Статуи, тусклые зеркала,И шелест ног, и пыльный свет.Для нас был Грёз смешон и сладок,Но нам так нравился затоСкрипучий шелк чеканных складокТемно-зеленого Ватто.Буше — изящный, тонкий, лживый,Шарден — интимный и простой,Коро — жемчужный и седой,Милле — закат над желтой нивой,Веселый лев — Делакруа,И в Saint-Germain l'Auxerroy —

Vitreaux[4] — камней прозрачный слиток:И аметисты, и агат.Там, ангел держит длинный свиток,Вперяя долу грустный взгляд.Vitreaux мерцают, точно крыльяВечерней бабочки во мгле…Склоняя голову в бессильи,Святая клонится к землеВ безумьи счастья и экстаза…Tete Inconnue![5] Когда и ктоНашел и выразил в ней тоВ движеньи плеч, в разрезе глаза,Что так меня волнует в ней,Как и в Джоконде, но сильней?

Леса готической скульптуры!Как жутко всё и близко в ней.Колонны, строгие фигурыСибилл, пророков, королей…Мир фантастических растений,Окаменелых привидений,Драконов, магов и химер.Здесь всё есть символ, знак, пример.Какую повесть зла и мук выЗдесь разберете на стенах?Как в этих сложных письменахПонять значенье каждой буквы?Их взгляд, как взгляд змеи, тягуч…Закрыта дверь. Потерян ключ.

Мир шел искать себе обитель,Но на распутьи всех дорогСтоял лукавый Соблазнитель.На нем хитон, на нем венок,В нем правда мудрости звериной:С свиной улыбкой взгляд змеиный.Призывно пальцем щелкнул он,И мир, как Ева, соблазнен.И этот мир — Христа Невеста —Она решилась и идет:В ней всё дрожит, в ней всё поет,В ней робость и бесстыдство жеста,Желанье, скрытое стыдом,И упоение грехом.

Есть беспощадность в примитивах.У них для правды нет границ —Ряды позорно некрасивых,Разоблаченных кистью лиц.В них дышит жизнью каждый атом:Фуке — безжалостный анатом —Их душу взял и расчленил,Спокойно взвесил, осудилИ распял их в своих портретах.Его портреты казнь и месть,И что-то дьявольское естьВ их окружающих предметахИ в хрящеватости ушей,В глазах и в линии ноздрей.

Им мир Рэдона так созвучен…В нем крик камней, в нем скорбь земли,Но саван мысли сер и скучен.Он змей, свернувшийся в пыли.Рисунок грубый, неискусный…Вот Дьявол — кроткий, странный, грустный.Антоний видит бег планет:«Но где же цель?»              — Здесь цели нет…Струится мрак и шепчет что-то,Легло молчанье, как кольцо,Мерцает бледное лицоСредь ядовитого болота,И солнце, черное как ночь,Вбирая свет, уходит прочь.

Как горек вкус земного лавра…Родэн навеки заковалВ полубезумный жест КентавраНесовместимость двух начал.В безумьи заломивши руки,Он бьется в безысходной муке,Земля и стонет и гудитПод тяжкой судоргой копыт.Но мне понятна беспредельность,Я в мире знаю только цельность,Во мне зеркальность тихих вод,Моя душа как небо звездна,Кругом поет родная бездна, —Я весь и ржанье, и полет!

Я поклоняюсь вам, кристаллы,Морские звезды и цветы,Растенья, раковины, скалы(Окаменелые мечтыБезмолвно грезящей природы),Стихии мира: Воздух, Воды,И Мать-Земля и Царь-Огонь!Я духом Бог, я телом конь.Я чую дрожь предчувствий вещих,Я слышу гул идущих дней,Я полон ужаса вещей,Враждебных, мертвых и зловещих,И вызывают мой испугСкелет, машина и паук.

Есть злая власть в душе предметов,Рожденных судоргой машин.В них грех нарушенных запретов,В них месть рабов, в них бред стремнин.Для всех людей одни вериги:Асфальты, рельсы, платья, книги,И не спасется ни одинОт власти липких паутин.Но мы, свободные кентавры,Мы мудрый и бессмертный род,В иные дни у брега водЛаскались к нам ихтиозавры.И мир мельчал. Но мы росли.В нас бег планет, в нас мысль Земли!

Май 1904