Калевала - Элиас Лённрот

«Калевана», герои которой ездят в Похьелу за невестами, насыщена этой поэзией трудных заданий. Но что же трудного в том, чтобы обточить камень? В новом переводе это место, надеемся, передано адекватно: «За тебя, быть может, выйду, коль сдерешь ты с камня лыко, изо льда жердей наколешь».

Авторы нового перевода стремились точно передать этнографические детали, названия предметов материальной культуры. Ведь зачастую неверно воспроизведенная деталь искажала общую картину события, деяния. Предлагаем для сравнения два фрагмента переводов 5-й песни (строки 45–52):

Приготовился к уженью,Леску длинную расправил,Повернул уду рукою.Вот крючок закинул в воду,Стал удить, таща за леску.Медь удилища дрожала,Серебро шуршало в леске,И в шнурке шумело злато.

(Перевод Л. Бельского)

Это рыболов искусный,ловко лескою владевший,рыбу сеткой поднимавший,опускает лавню в воду,поджидает, подсекает.Медная уда трясется,нить серебряная свищет,золотой звенит шнурочек.

(Новый перевод)

Вяйнямёйнен ловит рыбу не просто удочкой, но рыболовным (и охотничьим) приспособлением, в котором вместо крючка внутрь наживки вводилась заостренная с обоих концов сигарообразная палочка или кость, поворачивающаяся при заглатывании рыбой поперек ее горла или пищевода (лавня — Iavnis). Мы считали необходимым сохранить этот предмет в переводе, тем более что лавня — лишь одно из приспособлений для ловли рыбы, перечисленных в оригинале. У Бельского речь идет только об удочке.

Большой осторожности требуют при переводе строки, в которых отражены разного рода древние поверья, магические действия. Такими моментами особенно богата 46-я песнь, где рассказывается об охоте на медведя. Древние охотники не должны были произносить название зверя, а пользовались эвфемизмами — словами или выражениями, дающими описание зверя, на которого они шли охотиться, и действий, которые им приходилось совершать. Даже принеся добычу домой, охотники избегают слов, могущих повредить отношениям охотника и зверя. Совершенно недопустимы в переводе такие строки:

Помоги добыть удачу,пособи убить медведя!

Не помешкал Вяйнямёйнен,он содрал с медведя шубуи на жердь повесил в клети,мясо он в котел отправил…

(Перевод Н. Лайне и М. Тарасова)

Л. Бельский перевел эти строки ближе к оригиналу:

Помоги, пошли мне счастье.Чтоб красу лесов поймал я!

(Песнь 46, 55–56)

Тотчас старый ВейнемейненШубу снял с того медведя,Тут же спрятал в кладовую,Положил в котел он мясо…

(Песнь 46, 298–302)

Однако в оригинале первые две цитируемые строки не столь описательны. Обращаемся к новому переводу:

Дай, судьба, мне взять добычу,завалить красавца леса!Тут уж старый Вяйнямёйненшубу снять велел с любимца,вынес на поветь амбара,положил вариться мясо.

Как видите, в данном случае медведь сам становится гостем в доме охотника. Для него ставят вариться мясо, а потом его же садят с почетом за стол.

Поэтическая структура «Калевалы» — это цепь параллелизмов (прием, при котором последующая строка повторяет другими словами то, что сказано в предыдущей). Строки довольно часто аналогичны и синтаксически, и морфологически («Лисьи коготки — в кармане, в пазухе — медвежьи крючья», «В панцире мужчина крепче, муж уверенней в кольчуге», «Дева бурного порога, дочка быстрого потока». «Лодку к луде направляет, к берегу челнок подводит»). Такая структура придает тексту «Калевалы» зримую красоту и благозвучие. Мы стремились к более адекватной передаче этой калевальской формы:

Как у нашей свахи славнойв золотых кружочках шея,в золотых тесемках кудри,в золотых браслетах руки,в золотых колечках пальцы,в золотых сережках уши,в золотых подвесках брови,в скатном жемчуге реснички.

(Песнь 25, 635–647)

Гораздо труднее было соблюдать внутристрочные параллелизмы. Но во многих случаях, как нам кажется, мы добивались адекватности и здесь: «Сделал ноги, руки сделал», «слово молвил, так заметил», «спрашивает, вопрошает», «думу думает, гадает».

Другая особенность «Калевалы» — аллитерации (повторение первых звуков слов в строке). В связи с тем, что в финском языке ударение силовое и падает оно на первый и далее на каждый непарный слог, аллитерация является своего рода рифмой, но не в конце слов, а в начале. В русском языке такая передача аллитерации привела бы к искусственности звучания. Поэтому мы так же, как и другие переводчики, пользовались такого рода озвучиванием строк редко, чаше же всего прибегали к звукописи, свойственной русскому стиху: «песню племени поведать», «рода древнего преданье», «вековечный Вяйнямёйнен по морским плывет просторам», «Есть ли в доме, кто излечит злую рану от железа», «на песок ступил сыпучий».

Точно так же мы старались передать другие особенности стиля «Калевалы» (точные и зримые эпитеты, развернутые сравнения, гиперболы, метонимии). Если Лённрот обнаруживал в народной поэзии такие удачные с его точки зрения приемы, он оставлял эти строки почти без редактуры:

Лыжею скользнул по снегу,словно быстрою гадюкой,полозом сосны болотной —как живучею змеею…

(Песнь 13, 197–200)

Но у Лённрота встречаются и такие сравнения, которые сочинены им самим:

Сам орел низвергся с мачты,в лодку с высоты сорвался,как с березы кополуха,как с еловой ветки белка.

(Песнь 43, 255–258)

Основа метрики «Калевалы» — четырехстопный хорей, который звучит довольно разнообразно, поскольку в устной традиции рунопевцы нарушали ударения в словах в угоду мелодии и музыкальному ритму. Попытка передать это ритмометрическое разнообразие привела бы в переводе к мешанине стихотворных размеров. Авторы нового перевода не отходят от четырехстопного хорея, использованного впервые при переводе карельских рун еще Федором Глинкой, переложившим на русский язык две народные песни «Рождение арфы» и «Вейнамена и Юковайна» в 1827–1828 годах.

Общая тональность нашего перевода, однако, отличается от перевода Бельского, который намеренно героизировал лённротовский эпос, усиливал его героическое начало.

Мы исходили из того, что в «Калевале» отразилось в основном крестьянское миросозерцание. Герои чаще воздействовали на противоположную сторону не мечом, а магическим словом. Лённрот брал в диалоги и монологи огромное количество строк из заклинаний, а также из лирических песен.

Все это придавало оригиналу несколько иную интонацию, чем в переводе Л. Бельского.

Чтобы подчеркнуть поэмный характер «Калевалы», мы изменили и название каждой из ее пятидесяти частей: вместо слова «руна» в нашем переводе сказано слово «песнь» (песнь первая, песнь вторая и т. д.). Напоминаем, что и сам Лённрот пользовался в своей «Перво-Калевале» этим же словом.

Некоторую сложность для русского произношения представляют имена с дифтонгами и долгими гласными. Прежние переводчики писали: Лоухи, Кауко, Кауппи. Между тем, такого рода имена — двуслоговые. Поэтому в нашем переводе эти имена записываются так: Ловхи, Кавко, Кавппи. Название страны, где живет Ловхи, мы записываем также несколько по-другому, а именно Похьела.

Лённротовской полной «Калевале» в 1999 году исполняется 150 лет. За эти годы она была переведена на 45 языков. Сокращенных переводов существует около 150.

Во многих странах учеными и критиками написаны о «Калевале» горы литературы. В поисках вдохновения к ней во всем мире обращаются поэты, художники, композиторы. Под влиянием «Калевалы» Э. Леннрота в период национального пробуждения народов мира на романтической волне XIX века родились «Калевипоэг» эстонца Ф. Крейцвальда и «Песнь о Гайавате» американца Г. Лонгфелло. «Калевала» оказала свое воздействие и на латышский эпос «Лачплесис» А. Пумпура.

Финский и карельский народы, гордясь лённротовской «Калевалой», воспринимают ее как национальное достояние, но каждый народ по-своему. Для финнов — это национальный эпос, который выполнил свою главную роль: пробуждение национального самосознания, формирования нации. Финляндия в 1917 году стала суверенным государством. И когда возникала опасность утраты этой суверенности в двух войнах с Советским Союзом, «Калевала» снова поддерживала национальный дух славным прошлым.