По ту сторону холма - Лев Славин

– Анекдот, а не дерево, верно? – обратился к Нарбутасу сосед.

Кузнец отвернулся и быстро пошел. Он почти и не видел пальмы. Но он хорошо разглядел крюк, к которому она была подвешена.

Это был его крюк, один из тех, которые он ковал своими руками. Раз он не может больше делать их, он и видеть их не хочет! С этой жизнью покончено. Он уйдет на пенсию. Да, да, подальше от кузни! Подальше от Вильнюса! Он вспомнил, что у него были дальние родственники где-то в Укмерге. Правда, они могли оттуда уехать. Но он их разыщет. Да, решено, он поселится в Укмерге или еще там где-то, будет копаться в огороде, качать на колене малых ребят и медленно угасать.

Но крюки словно сговорились не отставать от него. В городе много строили, и всюду торчали ажурные ручищи подъемных кранов. Крюками, изогнутыми как кисти рук, они хватали ящики с кирпичами, бадьи с раствором, балки, бетонные плиты. Нарбутас никогда не замечал, что их так много, этих железных ладоней, повисших в воздухе над городом. Измученный, забрался он в старинные переулки. Здесь ничего не строили. Он углубился в тесную, как расщелина, улицу Гедрио и побрел по лабиринту старого Вильно.

Закат еще не померк, но первые звезды уже загорались на узких полосках неба над стенами старых домов. Тут было темновато, почти безлюдно. Идти бы так вечно в этом полумраке, не привлекая ничьих взглядов и самому никого не трогая, шагать без мыслей, без цели, не тревожа надломленного сердца.

Коленчатый переулок неожиданно вывел кузнеца на шумную улицу. Она была налита доверху музыкой и машинным грохотом. Гудели автомобили, где-то заливалось радио, мотоциклы проносились с пулеметным треском, в окнах надсаживались патефоны. Люди сталкивались, расходились, смеялись, спорили, толпились у витрин, где ослепительно трепетало голубоватое химическое зарево газосветных ламп.

Ах, как любил прежде Нарбутас этот бойкий квартал, нескончаемое снование прохожих, хлопающие двери пивных, смутный уличный гам, тонкие силуэты женщин, казавшихся неотразимо прекрасными в этот сладко-томительный вечерний час! Еще вчера, смыв с себя копоть и распустив по ветру цветастый галстук, гулял он здесь, беспечный, счастливый.

Сейчас, с поникшей головой, кузнец тащился вдоль стен, мечтая об одном: поскорее вынырнуть из этого веселого кипения жизни. Он все прислушивался к чему-то внутри себя. Ему казалось, что он не может заглотать в грудь достаточно воздуха. Он приложил руку к сердцу. Но, услышав его мягкие частые толчки, тотчас отдернул ладонь. Сердце ужасало Нарбутаса своей неподвластностью его воле. А вдруг этому самостоятельному существу наскучит его однообразная стукотня и оно вздумает остановиться? Может быть, это произойдет в следующую минуту, а?

Кузнец замер на месте и с пугливой мольбой повел глазами по сторонам. Но никто не видит его, он стоит под кленом на краю тротуара, дерево прикрыло его своей широкой тенью.

Кто-то рядом грубо выругался.

Нарбутас машинально повернул голову.

У ворот, прислонившись к стене, стояли три парня. Молчаливые, неподвижные, с руками в карманах, они пренебрежительно оглядывали прохожих и иногда отпускали им вслед издевательское или бранное словцо. Люди поспешно проходили мимо, стараясь не смотреть на парней.

Нарбутас оперся о дерево. Ему показалось, что в груди у него что-то стеснилось. Он зажмурился в тоскливом предчувствии: вот-вот она опять вонзится в сердце, эта проклятая длинная игла. Ему чудилось, что он уже чувствует ее холодное колкое острие.

Рядом кто-то сказал:

– Оставьте меня! Ну пустите же!

Девушка лет семнадцати, тоненькая, с косицами, уложенными вокруг головы, с книжками в руках, видно, школьница, металась по тротуару. Один из парней, посмеиваясь, не давал ей пройти. Это был стройный белокурый юноша, хорошенький, с бледным и нежным лицом алебастрового херувимчика. Расставив руки, он преграждал девушке дорогу: она направо – и он направо, она налево – и он туда же. Двое других, прислонившись к стене, дымя сигаретками, с усмешкой наблюдали и изредка разражались поощрительными возгласами.

– Брось ломаться, пойдем с нами, – говорил херувимчик, оттесняя девушку к стене.

Другой, сутуловатый верзила с впалой грудью, с утиным носом на истасканном лице, выплюнул окурок и сказал негромко:

– Чего там с ней цацкаться. Хватай ее за то самое и тащи во двор.

Херувимчик рассмеялся и притянул к себе девушку. Она вскрикнула и рванулась. На тротуар посыпались книги, тетрадки, покатилась ручка, запятнанная чернилами. Темные косы разметались. Девушка беспомощно озиралась. А юноша не выпускал ее плечика, сияя своим нежным, точеным лицом, уверенный, что он не может не нравиться.

Вдруг девушка наклонила голову и укусила его в руку.

Херувимчик выругался. Он грубо обхватил ее и поволок к полутемному подъезду. Другой рукой он зажимал ей рот.

Нарбутас вышел из тени. Все его горе, все его сердечные муки вдруг пропали. Сейчас он чувствовал одно: бешеную ярость. Так могла бы чувствовать бомба за секунду до взрыва.

Он схватил херувимчика за шиворот и сильно тряхнул его. Тот вырвался и отскочил. Жестокая гримаса, искажавшая его красивое лицо, сменилась удивленным выражением. Он поправил воротничок, усмехнулся и посмотрел на приятелей. Они переглянулись. Потом все трое неспешно с разных сторон стали приближаться к кузнецу, окружая его.

Внезапно верзила с утиным носом толкнул Нарбутаса. Он попал в объятия херувимчика, который отшвырнул его к третьему парню. Это был щеголь с напомаженной головой, низким лбом и круглой спиной, похожий на элегантную обезьяну. С неожиданной в таком щуплом человеке прытью он толкнул Нарбутаса в грудь. Кузнец влетел в подъезд. Вся эта операция была проделана бесшумно и молниеносно. Нарбутас понял, что он дал провести себя: они загнали его в темную подворотню, как шар в лузу, и здесь возьмутся за него.

Он хотел сказать: «Ребята, что ж это за мода такая: втроем на одного?…»

Но надо было дать девушке время исчезнуть. Отступая в глубь арки, он видел, как она подобрала книги, оглянулась и опрометью побежала вдоль по улице.

Кузнец, расставив ноги пошире, опустил подбородок к груди, выдвинул левое плечо. Кулаками он прикрыл лицо, локтями – сердце и печень.

Парни не заставили ждать себя. Они ринулись на него разом.

Нарбутас отразил удар напомаженной обезьяны и увернулся от кулака херувимчика, нырнув ему под руку. Но его настиг верзила. Правда, удар пришелся в ухо, а не в сонную артерию, куда, видно, тот метил. Все же в голове у кузнеца сильно загудело, и по щеке тепло заструилась кровь.

Нарбутасу опять захотелось попросить: «А может, хватит, ребята? Я инвалид все же…» Но гордость не позволила ему сказать это.

А вскоре он и вовсе забыл о своей болезни. Он никогда не мог делать два дела сразу. Болеть так болеть. А уж драться так драться.

Он дрался расчетливо. Он не нападал, а только старался отражать удары. Он вертелся между тремя парнями с такой быстротой, что всюду, куда они ни совались, они встречали сухие и твердые кулаки кузнеца. Он бился покуда вполсилы. Он берег себя. Он стремился выиграть время. Он надеялся, что девушка приведет милицию. Не может быть, чтобы она бросила его на растерзание хулиганам.

Слышалось тяжелое сопение, шарканье ног, глухой хряск ударов. Дрались молча. Только херувимчик натужно ухал, замахиваясь. Люди, проходившие по улице, косились на тени, мечущиеся в подъезде, и ускоряли шаги.

Нарбутас старался подобраться к стене. Путь к ней преграждал верзила с утиным носом.

Кузнец внезапно атаковал его, не обращая внимания на двух других. Он едва доходил верзиле до плеча. Хулиган поначалу опешил под яростным натиском этого неистового маленького старика. Но быстро оправился и сильным тычком в грудь швырнул кузнеца наземь. Нарбутас тотчас вскочил, но все же успел получить несколько чувствительных ударов. Один из них, в темя, был настолько болезненным, что у кузнеца на несколько секунд помутилось в голове.

Тем не менее он решил завоевать стену во что бы то ни стало. Он переменил тактику и стал действовать хитростью. Он оставил верзилу и накинулся на того, кто казался ему слабейшим из трех – на обезьяноподобного франтика, державшегося несколько позади. Двое других, как Нарбутас и ожидал, тотчас бросились на помощь франтику.

Тогда кузнец повернулся на сто восемьдесят градусов и, описав рукой крутую молниеносную дугу, всадил верзиле кулак под самую грудинную кость, в солнечное сплетение.

Хулиган бессильно вскинул руки, сделал несколько неверных шагов и грохнулся наземь.

Теперь Нарбутас стоял у стены. В голове у него продолжало гудеть, из расплющенного уха капала кровь. Но, в общем, стало легче. Очевидно, это ощущение на миг притупило бдительность Нарбутаса, потому что в тот же момент он получил увесистый удар в зубы от херувимчика.