Кораблекрушение у острова Надежды - Константин Бадигин

— Оборотень, — сказал Афанасий Нагой. — Ежели наша возьмет, братьев Щелкаловых со двора гнать да в железа, да в застенок. Пущай порадуются.

Все Нагие были согласны — каждый держал зло на братьев Щелкаловых. Особенную казнь Нагие готовили Федору Писемскому, думному дворянину и опричнику, царскому свату в Англии. Новое сватовство царя Ивана при живой жене — словно занесенный топор над головами Нагих.

— Бориску проклятого подальше услать надобно, а то и вовсе голову снять, — хрипел Федор Нагой. — Вот он мне што устроил, все смотрите! — Старик расстегнул кафтан и поднял исподнюю рубаху, обнажив зарубцевавшиеся раны на груди и на боках. — По его наговору…

— Ладно, отец, прикройся, — остановил разошедшегося старика старший сын. — Наша возьмет — отомстим Бориске.

— По царской духовной грамоте царевича Дмитрия бояре немедля отправят на его удел в город Углич, — на всякий случай припугнул Богдан Бельский. — С царевичем и мать, царицу Марью, и всех вас, Нагих, из Москвы вон. А что дальше будет, одному богу ведомо.

Нагие принялись обсуждать, кого из воевод и наместников надо отстранить от должности, а кого можно оставить и в каком городе. Перебрали все приказы и на каждое видное место нашли своего человека.

Особенно разошелся старший из братьев Нагих, Михайла. Тучный и тяжелый, как, впрочем, многие московские вельможи, каждодневно насыщавшиеся до отвала и спавшие подолгу после обеда, Михайла бахвалился своим дородством и ставил его в достоинство. Он угрожал расправой всем противникам, клялся отомстить Борису Годунову за надругательство над отцом. Перед Нагими открылась возможность стать вершителями судеб Московского государства, и они считали, что вполне созрели для великих дел.

— Будьте вместе, государи, — утомившись в спорах, сказал Богдан Бельский, — не выходите из горницы. Ждите моего знака. Я пойду вызнаю, как и что, не пришло ли время для наших великих дел. — И Бельский покинул заговорщиков.

Вслед за оружничим ушла в свою спальню царица Марья. Она то и дело зевала, закрывая пухлой ладошкой рот.

Дмитрию еще не было и двух лет, а во имя его готовились к грозной схватке большие, сильные люди. Чем все кончится, неизвестно. Однако не у всех судьба будет одинакова. Одни от имени младенца станут править государством, у других полетят головы, а иным придется надолго покинуть царский двор и стольный город Москву. А может быть, совсем наоборот, и всем, кто окружает сейчас младенца, придется плохо. Но все это в будущем, а сейчас мальчишка безмятежно спит.

Его кормилица, красивая полная женщина, сонно напевала грустную песню. Царица Марья остановилась, прислушалась.

Как умру я, мой добрый конь,Ты зарой мое тело белоеСреди поля среди чистого.Побеги потом во святую Русь,Поклонись моим отцу и матери,Благословенье свези нашим детушкам.Да скажи моей молодой вдове,Что женился я на другой жене.Я в приданое взял поле чистое,Была свахою каленая стрела,Положила спать сабля острая,Все друзья-братья меня оставили,Все товарищи разъехались,Лишь один ты, мой добрый конь,Ты служил мне верно до смерти.

Царица подошла к постели, кормилица испуганно вскочила и стала кланяться.

— Сиди, сиди, Оринушка, я к Митеньке прилягу, спать больно захотелось.

Пожалуй, только сейчас, после трех лет замужества, царица почувствовала себя спокойнее. Она устала вопить весь день над телом Ивана Васильевича, показывая великую скорбь. Но этого требовал порядок, а если говорить откровенно, то, кроме отвращения и страха, царица не испытывала к мужу иных чувств. И нельзя сказать, чтобы Марья с радостью шла замуж за царя Ивана. Не раз отцовская плеть гуляла по широкой спине будущей царицы. Она долго упрямилась.

А мерзкое сватовство царя Ивана, ее венчанного мужа, к племяннице английской королевы Марии Гастингс!.. Хотя английские дела держались в тайне, но о них знала вся царская дворня. Одни жалели царицу, другие насмехались над ее горем. Засылать сватов при живой жене! Да есть ли что-нибудь хуже этого?.. Боже милостивый, и это тяжкое оскорбление пришлось ей вынести! А если бы царь не успел умереть и сватовство увенчалось успехом? К приезду в Москву английской невесты царица Марья была бы пострижена в дальний монастырь.

И после всего ей пришлось причитать над покойником, как над любимым мужем, целовать мертвые руки и ноги его.

Царица Марья еще раз от всего сердца поблагодарила бога за то, что он сделал ее вдовой, и спокойно уснула.

Когда Богдан Бельский, выпятив живот, важно шествовал по дворцовым палатам, стояла глухая ночь. Однако во дворце было людно, встречались вооруженные боярские дети из дворцовой охраны, бояре, думные дьяки. В паникадилах и ставниках горели свечи.

Бояре и дети боярские собирались в кучки, разговаривали полушепотом, замолкали, когда кто-нибудь проходил мимо.

— Таковой царь был, не божий слуга, но диавол, и не царь, а мучитель, — услышал Бельский, обладавший острым слухом.

В другое время он знал бы, как поступить с крамольником, сказавшим такие слова, но сейчас…

Из горницы, где стоял гроб с покойным царем, доносился громкий голос попа, четко произносившего слова молитвы.

Оружничий замечал перемену по отношению к себе. Некоторые смотрели на него снисходительно и дерзко. Некоторые вообще не замечали царского любимца. А еще сегодня утром все старались угодить ему, ловили его взгляд.

И во дворце стало неуютно, не так, как раньше. Царь Иван любил тепло, и печи всегда были натоплены. А сейчас со всех сторон дули пронизывающие сквозняки, и в палатах было как на улице. Казалось, кто-то чужой вошел в дом и растворил все двери.

— И этот угождал государю в злодействах и сраме, — донеслось до слуха Бельского, — он тоже в числе неугодных?

— Нет, он дядька царевича Дмитрия и дружок Годунова, его не тронут.

Эти слова сразу заставили оружничего насторожится.

У выхода из Грановитой палаты он столкнулся нос к носу с думным дьяком Андреем Щелкаловым.

После утреннего знаменательного разговора больше они не встречались. Бельский подумал, что с тех пор прошла целая вечность.

— Не стало великого государя, сирые мы! — скорбно, со слезой сказал дьяк.

Богдан Бельский посмотрел на него с удивлением. Хороший-де притвора.

Но дьяк помнил про тайный разговор.

— Пойдем-ка в уголок, — сказал он другим голосом.

Вместе с оружничим они отошли в сторону и уселись на лавку.

— Расскажи, как расправились? — спросил дьяк.

— О чем речь, Андрей Яковлевич?

— Да о том самом. Как царя-батюшку в райские кущи отправил, забыл, что ли?

— Отправил в райские кущи? Да ты что, с ума спятил? — удивился Бельский, да так похоже, что дьяк испугался. Оружничий даже привстал с лавки и вылупил глаза. — Ах, вспомнил теперя! Это ты меня научал нашего государя до времени в райские кущи отправить, да я не таков… Для тайных разговоров здесь место плохое, однако скажу тебе, Андрей Яковлевич, тако: ежели ты меня заденешь, худо мне учинишь, я боярской думе поведаю, как ты меня учил царя со света сжить. И тогда смотри, кабы тебе язык вместе с глоткой не вырвали. Понял меня, Андрей Яковлевич? Коли не поп, так и не суйся в ризы.

Дьяк сразу понял, что произошла осечка.

— Богдан Яковлевич, — со смирением произнес он, — в ризы я не суюсь. Ежели сказал что не так, прости бога для. Не хотел я плохого. И знать ничего не знаю, и ведать не ведаю. — Но подумал: «Уж больно ты хитер, помогать такому не буду».

— Ладно, что было, то прошло, ссоры с тобой не хочу.

— Пойду по делам, Богдан Яковлевич.

Проводив глазами квадратную фигуру дьяка Щелкалова, Бельский снова задумался. Он был уверен в победе.

Никто не ждет удара со стороны Нагих. «Бояре и князья подозревают друг друга, но только не меня. Для них я слишком низок». Нагие вообще не шли в расчет. От них хотели избавиться, отправить подальше, но подозревать, что сегодня ночью они захватят власть в свои руки и посадят на московский престол царевича Дмитрия?! Нет, таких мыслей ни у кого не было. «Сейчас вся власть у меня в руках, стоит пошевелить пальцем».

Богдан Бельский, как оружничий и близкий царю Ивану человек, ведал охраной Кремлевского дворца, и караульные стрельцы были у него под началом. У красного крыльца под Грановитой палатой, в подклетях, находился главный кремлевский караул в числе трехсот стрельцов, а у колымажных ворот еще двести. Караульными стрельцами распоряжался стрелецкий полковник. Увидев неподалеку стрелецкого пятидесятника, он поманил его:

— Ты знаешь, кто я?

— Как не знать, знаю. Ты царский оружничий.

— Так иди в караульную избу и призови ко мне стрелецкого полковника Истому Совина.