Мракобой - Дино Динаев

вернулся к люку и вставил в наваренные петли тяжелый железный засов, после чего колодец превратился в танк и открыть люк снаружи можно было разве что выдернув колодец из земли целиком.

Колодец короткий, метра 3. Внизу набросаны одеяла. Выделено специальное месте под обувь, мы туда разуваемся, давая отдохнуть натруженным ногам.

Я запаливаю уже керосиновую плитку, ставлю на нее пол-литровую кружку с водой. Когда закипает, часть отливаю в кружки с чаем, в остатке завариваю кашу. Сегодня это овсянка с грушей. Мяса я не видел давно.

Мы ужинаем при свете керосинки. Ууш ест как собака, быстро и неаппетитно. Затем требовательно смотрит на меня.

— Хочешь, чтобы я рассказал, как жил до войны? — спрашиваю.

Он хочет совсем не этого. Он хочет жрать. Иногда я боюсь, что он начнет жрать меня самого. Мне бы давно выгнать это безумное животное. Но на свободе Ууш не протянет и дня. Он наивен словно 5-ти летний ребенок. Он подойдет к любому, протянет свою тарелочку, просительно глянет в глаза, не замечая, что те смотрят на него сквозь прицел.

— Знаешь, о чем я думаю? — спрашиваю я у дурачка.

Тот естественно не знает.

— Что бы я купил сейчас, окажись в обычном продуктовом магазинчике! Чего и сколько! Раньше я все время смеялся над соседями, которые делали запасы. Гречку брали килограммами. Соль. Консервы.

Я мечтательно потягиваюсь на рваных одеялах, но мечты быстро омрачаются суровой реальностью.

— Один хрен у меня все отобрали бы! — зло выпаливаю я.

Так и было. У меня отобрали все и выгнали отовсюду. Сейчас, когда тех, кто это сделал, давно уж нет в живых, я могу вспоминать об этом без истерики.

Я задуваю керосинку, а в темноте передо мной плывут прилавки: колбасные, молочные, выпечки. Продавцов нет, бери что хочешь.

Прилавки сверкают в свете люминесцентных ламп, манят этикетками, обещают рай на земле. Чистота идеальная.

Впереди в галошах идет Ууш. Он оборачивается. Я не пойму, что с его изуродованным пулей лицом. Потом понимаю. Он улыбается.

— Можно кушать прямо здесь! — говорит он.

— Ты умеешь разговаривать? — удивляюсь я.

Он прижимает палец к моему рту. Палец грязный и вонючий.

Я просыпаюсь, а палец по-прежнему прижат к моему рту. Я пытаюсь сбросить и возмутиться. И вдруг слышу, как люк наверху кто-то осторожно потрогал.

Раздался вздох. Кто-то снова попробовал пошевелить люк. Тот не поддался. Засов, загнанный с натугой, даже не дрогнул.

Я покрылся холодным потом. За все время московских каникул я еще так сильно не боялся.

Убыр тем временем разозлился и ударил в неподатливый люк. Ушибся и обозлился еще сильнее.

На некоторое время наступило затишье. Типичная для современной Москвы тишина сыграла дурную шутку. Мы отчетливо слышали, как убыр шатается по округе, ломая кустарник. Пару раз он находил дубину потолще и пытался расковырять крышку, но щели оказались чересчур малыми.

Ужас продолжался несколько часов. Лишь под утро незваный гость убрался. Я зажег керосинку. Ууш сидел весь белый от пережитого.

— Я видел тебя во сне! — сказал я ему.

2. Следователь Вершинин

3 ноября. 89 год Конфликта. Москва. 1-я Тверская-Ямская, 19. Гостиница «Шератон».

Следователя следственного комитета Гапонова убили 3 дня назад, в пятницу. Обычно подобными делами занимается управление собственной безопасности, но мне повезло как утопленнику. Так нарисовалась неожиданная командировка.

До войны Шератон облюбовали богатые арабы и трудолюбивые проститутки. В настоящее время от былого величия не осталось и следа. Некогда шикарное убранство фойе разграблено, и дорогостоящие детали интерьера заменены фанерой.

Там, где пахло духами Жан Пату Джой за 800 талеров за фанфурик, теперь благоухает вакса и пот. В Шератоне расквартирована рота Русгвардии.

Вооруженные солдаты снуют по фойе. Один задел мой чемодан, выругался и недобро посмотрел на гражданского раззяву.

— Савельев! — прикрикнул прапорщик.

Солдат с большим сожалением отвернулся от подвернувшейся забавы. Я вздохнул, поднял чемодан и подошел к ресепшн. Над стойкой висел портрет Вечного с укоризной во взгляде. За стойкой торчали две девичьи головы. Я поздоровался, мне никто не ответил, но мы не гордые.

Одна девица была жутко размалеванная и крашенная в рыжий цвет. Другая — холеная и надменная. Видно, старшая. И видно, что стерва страшная. Обе сделали вид, что жутко занятые.

Я обратился к накрашенной.

— Мне номер должен быть заказан!

Хотя не был ни в чем уверен. Еще ни одной командировки не прошло без эксцессов[2].

Девица уже протянула руку за документами, когда старшая как бы оторвалась от важного дела (проснулась и протерла зенки) и заявила хорошо поставленным стервозным голосом:

— Зоя, что там у тебя?

Это прозвучало как «этот клиент мой, отвали». Зоя безропотно уступила, хотя такие ярко-крашенные бабы отличаются неуступчивостью, но не в этот раз.

Я предъявил командировочное удостоверение и паспорт.

— Едут и едут, не знаю, куда расселять! — проворчала старшая, говоря, как и положено аристократии немного в нос.

— Я знаю! — подсказал я. — В 401-й!

— Ага! С балконом и террасой! — издевательски проговорила администратор.

— Оформляйте! — разрешил я.

Девица хихикнула и обратилась к соседке.

— Слышите, он разрешил!

Та подобострастно ухмыльнулась в ответ.

Ненавижу скандалы, потому что постоянно в них влипаю.

— Могу предложить хоспис на 12 человек! — сделала более чем приемлемое с ее точки зрения предложение администраторша.

— Я жду 401-й номер! — спокойным тоном напомнил я.

Следом должен был последовать момент скандала, который я люблю.

— Бери, что дают и радуйся! — посоветовала девица.

— Зовите старшего администратора! — сказал я.

— Не хулиганьте, гражданин! — вскинулась девица.

— У тебя там кнопка под стойкой, будь добра, нажми ее!

— Почему вы обращаетесь ко мне на ты?

Я так понял, что возникшая лингвистическая проблема относилась к разряду нерешаемых, потому что упрямая девица кнопку так и не нажала. Нажала Зоя, проявив нетипичную для ее поведения активность, или чуя, что назревает ля скандаль на пустом месте.

Из неприметной двери за стойкой появился старший администратор. Нормальный мужик в форме прапорщика с пистолетом в кобуре.

— В чем дело? — спросил он, буравя меня глазами.

Я показал удостоверение. В развернутом виде.

— Центральный аппарат Следственного комитета России. Главное следственное управление. Следователь по особо важным делам Вершинин Евгений Павлович!

Возмущающиеся и выражающие негодование вполголоса девицы за стойкой мгновенно затихли. Если была бы муха, ее полет можно было проследить на слух.

— Извините! Сейчас все сделаем! — молодцевато доложил прапор. — Вы особый номер хотели?

— 401-й!

Прапор переглянулся с дамами.

— Это который… — начала холеная.

— Я помню! — оборвал ее прапор.

В 401-м до самой своей смерти жил Гапонов.

Плохая примета жить в номере покойника, но