Любовная атака - Ронда Грей

– Но когда? Когда? Да, я хочу, чтобы вы взглянули на дерево, и хочу, чтобы хотя бы подумали о скульптуре, которую, как я надеялась, могли бы для меня сделать. Но время имеет для меня решающее значение: приближается семидесятипятилетний юбилей моего отца, а скульптуру я хотела подарить ему…

– Когда?

Вопрос словно бритвой срезал волну гнева и разочарования, которую Лайза собиралась облечь в слова.

– Когда что?

– Когда день рождения вашего отца? – Голос звучал медленно и терпеливо, словно он разговаривал с ребенком. – Тот день рождения, по случаю которого вы хотели преподнести подарок?

Лайза назвала дату. Последовало краткое молчание, затем Харрис заговорил:

– Так это еще через пять месяцев. Вы считаете, что ваш… э-э… заказ займет так много времени?

– Нет, но, как вы сами сказали, вы художник, – объяснила Лайза. – Может, это и наивно, но мне показалось, что чем больше у вас будет времени, тем лучше.

– Хмм.

– Это значит, что вы подумаете? – после новой продолжительной паузы спросила девушка.

– Это значит «хмм», и все, – сердито буркнул Харрис.

И снова наступило молчание. В этот раз Лайза решила больше не прибегать к уловкам: если Джек Харрис желает сохранить лицо человека, которому никто не указ, – ради Бога.

Впрочем, неплохо было бы знать, о чем он сейчас думает. Подозрительно просто, если окажется, что она сумела заставить художника изменить свое мнение, всего лишь отведя ему на выполнение заказа много времени, и все же…

– Хорошо, – неожиданно объявил Харрис. – Карандаш под рукой? – И, не дожидаясь ответа, стал диктовать длинный список дорожных примет, начиная от пивной в Брэкнеле.

– Не знаю, надо ли тебе было соглашаться, старина, – пробормотал себе под нос Харрис, кладя трубку. – Тебе придется иметь дело с женщиной, хорошо умеющей убеждать, и, судя по ее чувству юмора, она сама может выглядеть еще более убедительно.

Он лениво протянул руку, чтобы почесать за ухом большого золотисто-рыжего пса, и был вознагражден признательным сопением.

– А как ты считаешь, дружок? – спросил Харрис у собаки. – Я правильно поступил или попался на крючок из хуонской сосны? Если это, конечно, хуонская сосна. Начать с того, что я не знаю, как она сумела распознать породу дерева и тем более как у нее оказалось такое его количество. Однако взглянуть стоит.

Взглянуть стоило, это он знал точно. Хуонская сосна высокого качества, особенно такого размера, как описала эта Лайза Нортон, была огромной редкостью. Хотя Харрис, имея хорошие источники снабжения, предпочитал для своих работ более впечатляющий материал. Как, например, черный сассафрас, в котором он сейчас искал образ сирены, морской нимфы-соблазнительницы из древних мифов, заманивавшей моряков навстречу гибели. Она была там, в дереве: он знал это, почти видел ее лицо, уже нашел ее волосы в изгибах древесины.

– Но заказов мы не берем, правда, дружок? – сообщил Харрис рыжему псу. – Не брали и брать не собираемся.

Один-единственный раз за свою долгую карьеру он согласился создать образ конкретного человека в дереве, и, хотя успех работы был бесспорным, последствия этого поступка навсегда отбили у него охоту браться за заказы. При мысли о Марион, позировавшей ему для скульптуры, сильные пальцы Харриса крепче сомкнулись на загривке пса. Марион была устрашающе хороша собой и еще более страшная в безумии, исковеркавшем ее душу.

Ей требовалось от Харриса нечто гораздо большее, чем мастерство скульптора, и он отказал ей – так мягко, как смог, но, оказалось, недостаточно твердо. И когда его талант раскрыл сущность Марион – проявился его тогда еще неосознанный дар воплощать истинный характер человека в редких породах тасманийских деревьев, – она обрушилась на него со всей мстительностью поврежденного рассудка.

– Семь лет назад, – пробормотал художник. – И только теперь все уладилось – по крайней мере, насколько это возможно.

Джек Харрис отправился в студию и уселся, молча созерцая начатую сирену, чье лицо еще было скрыто от него в сердце черного сассафраса. Со временем он его увидит. Он это знал. И чувствовал, что это лицо будет прекрасно.

А пока…

– Нет, – сказал он и вышел, чтобы заняться чем-нибудь другим.

Вся эта возня с телефоном и Лайзой Нортон заинтриговала Харриса, и он был достаточно честен, чтобы признаться себе в этом.

Поразительное чувство юмора – причудливое, может, даже чересчур, подумал Джек. И расхохотался – над самим собой. Она ведь всего-навсего отреагировала на его подход к современной технологии. Харрис признавал преимущества магнитофона, однако в глубине души ему это не нравилось. Слишком безлико, слишком отстраненно – вот он и придал записи некую индивидуальность в кощунственной попытке сделать ответ на звонки хоть чуть-чуть человечнее.

– А ведь мисс тонко все уловила, – пробормотал он. – Или она прирожденный коммерсант, это тоже не исключено. И имя какое-то знакомое – Нортон.

Харрис порылся в памяти – безуспешно. Но он знал, что со временем вспомнит. Когда она приедет, основным предметом переговоров будет не ее имя и даже не чувство юмора.

– Никаких заказов, – повторил он сидевшему рядом рыжему псу. – Напоминай мне об этом постоянно, малыш Задира. Заказов не берем.

– Пропади все пропадом! – снова и снова повторяла Лайза, мчась по дороге вдоль залива на запад, по направлению к Лиффи, в отчаянной попытке следовать указаниям Джека Харриса. Сама по себе дорога была нетрудной, но Лайза была ошарашена быстротой развития событий, а точные – миля за милей – указания Харриса только усложняли дело.

– Вы должны уложиться меньше чем в час, – заявил скульптор, отметая протесты Лайзы, что не может же она вот так все бросить и мчаться к нему из Лонсестона сию минуту. – Еще как можете! Просто швыряйте свои огромные бревна в машину, прыгайте в нее сами и двигайте в Каррик, а оттуда – в Брэкнел, а там тщательно следуйте моим указаниям и доберетесь как раз вовремя. Что может быть проще?

– Действительно, что? Не считая обеда, который мне придется отменить, и двух встреч после обеда, и того несущественного факта, что я тоже работаю, – пробурчала Лайза себе под нос, поскольку Харрис без лишних слов повесил трубку.

Сейчас девушка сосредоточила все свое внимание на дорожных разметках и указателях, размышляя, не нарочно ли ее отправили «на деревню к дедушке». Вокруг не было никаких признаков жилья… и вдруг – вот он, знак!

Впрочем, это был не знак как таковой, а всего лишь грунтовая и явно редко используемая дорога, совершенно не подходящая для низкой спортивной машины Лайзы. Здесь не было ни почтового ящика, ни вывески, ни ворот, ни линии электропередачи, казалось, дорога просто ответвлялась от основного шоссе и исчезала за холмом.