Зерно истины - Анджей Сапковский

— Ага. Пожалуй, не будет нетактично, если я спрошу, кем ты в таком случае являешься?

— Ведуном.

— Ага, — повторил Нивеллен немного погодя. — Если я хорошо помню, ведуны любопытным способом зарабатывают на жизнь. Они убивают за плату разных чудовищ.

— Ты хорошо помнишь.

Снова наступила тишина. Огоньки свеч пульсировали, взлетали вверх тонкими усиками пламени, сверкали в резном хрустале бокалов, в каскадах воска, стекающего по подсвечнику. Нивеллен сидел неподвижно, слегка пошевеливая огромными ушами.

— Допустим, — сказал он наконец, — что ты успеешь вытащить меч раньше, чем я на тебя брошусь. Допустим, что даже успеешь меня рубануть. С моим телом это меня не удержит — я свалю тебя с ног одной инерцией. А уж потом все решат зубы. Как думаешь, ведун, у кого из нас больше шансов, если дело дойдет до перегрызания глоток?

Геральт, придерживая большим пальцем оловянный колпачок графина, налил себе вина, отпил глоток и откинулся на спинку кресла. Он смотрел на чудище улыбаясь, и улыбка эта была исключительно скверной.

— Та-ак, — протяжно сказал Нивеллен, ковыряя когтями в уголке пасти. — Надо признать, ты умеешь ответить на вопрос, не употребляя много слов. Интересно, как ты управишься со следующим, который я тебе задам. Кто тебе за меня заплатил?

— Никто. Я здесь случайно.

— А ты не врешь?

— Не в моем обычае врать.

— А что в твоем обычае? Мне рассказывали о ведунах. Я запомнил, что ведуны похищают маленьких детей, которых кормят потом волшебными травами. Те, кто после этого выживут, сами становятся ведунами, колдунами с нечеловеческими способностями. Их учат убивать, искореняют все человеческие чувства и порывы. Из них делают чудовищ, которые должны убивать других чудовищ. Я слышал, как говорили, что сейчас самое время для того, чтобы кто-нибудь начал охотиться на ведунов. Потому что чудищ становится все меньше, а ведунов все больше. Съешь куропатку, пока совсем не остыла.

Нивеллен взял с тарелки куропатку, целиком сунул ее в пасть и хрупал, как сухарик, треща перемалываемыми мелкими костями.

— Почему ты ничего не говоришь? — неразборчиво спросил он, глотая. — Что из того, что о вас говорят, правда?

— Почти ничего.

— А что вранье?

— То, что чудищ становится все меньше.

— Факт. Их немало, — оскалил клыки Нивеллен. — Одно из них как раз сидит перед тобой и размышляет, хорошо ли оно сделало, пригласив тебя. Мне сразу не понравился твой цеховой знак, гость.

— Ты никакое не чудовище, Нивеллен, — сухо заметил ведун.

— А, зараза, это что-то новое. Так кто я такой, по-твоему? Кисель из клюквы? Косяк диких гусей, улетающих на юг грустным ноябрьским утром? Нет? Так, может, невинность, утраченная грудастой дочкой мельника у родника? Ну, Геральт, скажи мне, кто я. Не видишь разве, что я так и дрожу от любопытства?

— Ты не чудовище. Иначе ты не мог бы прикасаться к этому серебряному подносу. И уж ни в коем случае не взял бы в руку мой медальон.

— Ха! — гаркнул Нивеллен так, что пламя свечей на мгновение приняло горизонтальное положение. — Сегодня явно день открытия жутких тайн. Сейчас я узнаю, что эти уши выросли у меня потому, что ребенком я не любил овсянки с молоком!

— Нет, Нивеллен, — спокойно произнес Геральт. — Это результат колдовства. Я уверен, что ты знаешь, кто тебя заколдовал.

— А если и знаю, то что?

— Чары можно снять. Во многих случаях.

— Ты, как ведун, конечно, умеешь расколдовывать. Во многих случаях?

— Умею. Хочешь, чтобы я попробовал?

— Нет. Не хочу.

Чудище открыло пасть и вывесило красный язык, длиной в две пяди.

— Ты что, онемел, а?

— Онемел, — признался Геральт.

Чудище захихикало, развалясь в кресле.

— Я знал, что ты онемеешь, — сказало оно. — Налей себе еще и сядь поудобнее. Я расскажу тебе всю эту историю. Ведун не ведун, но по лицу видно, что ты хороший человек, а мне хочется поболтать. Налей себе.

— Уже нечего.

— А, зараза, — чудище кашлянуло, после чего снова треснуло лапой об стол. Рядом с двумя пустыми кувшинами появилась неизвестно откуда порядочная бутыль в плетеной корзинке. Нивеллен зубами сорвал восковую печать.

— Как ты, очевидно, заметил, — начал он, наливая напиток, — окрестности довольно безлюдны. До ближайших поселений порядочное расстояние. Ибо, видишь ли, мой папуля, да и мой дедуля в свое время не давали лишнего повода для любви ни соседям, ни купцам, проезжающим по тракту. Любой, кто сюда добирался, в лучшем случае терял свое имущество, если папуля замечал его с башни. А несколько ближайших поселков сгорели, ибо папуля посчитал, что дань выплачивается ими нерадиво. Мало кто любил моего папулю. Кроме меня, конечно. Я страшно плакал, когда однажды на телеге привезли то, что осталось от моего папули после удара двуручным мечом. Дедуля к тому времени не занимался активным разбоем, ибо с того дня, когда получил по черепу железной «утренней звездой», ужасно заикался, пускал слюни и редко когда успевал вовремя в уборную. Вышло так, что, как наследник, я должен был возглавить отряд.

— Молодой я тогда был, — продолжал Нивеллен, — настоящий молокосос, так что парни из отряда мигом обвели меня вокруг пальца. Я руководил ими, как ты догадываешься, в той же степени, в какой жирный поросенок может руководить волчьей стаей. Вскоре мы стали делать вещи, которые папуля, если бы был жив, никогда не позволил бы. Избавлю тебя от подробностей, перейду сразу к делу. Однажды мы отправились до самого Гелибола, под Мирт, и ограбили храм. В довершение ко всему там была также молодая жрица.

— Что это был за храм, Нивеллен?

— Одна зараза знает, Геральт. Но это, вероятно, был нехороший храм. Помню, на алтаре лежали черепа и кости, горел зеленый огонь. Воняло, как несчастье. Но к делу. Парни схватили жрицу и сорвали с нее одежду, после чего сказали, что я должен возмужать. Ну, я возмужал, сопля дурная. Во время возмужания жрица плюнула мне в рожу и что-то прокричала.

— Что именно?

— Что я чудовище в человеческой шкуре, что я буду чудовищем в звериной, что-то про кровь, про любовь, не помню. Кинжальчик, маленький такой, был у нее, наверно, в волосах. Она покончила с собой, и тогда… Говорю тебе, Геральт, мы удирали оттуда так, что чуть не загнали лошадей. Это был нехороший храм.

— Рассказывай дальше.

— Дальше было так, как сказала жрица. Через пару дней просыпаюсь я утром, а прислуга, как только меня увидит, в крик — и дай бог ноги. Я к зеркалу… Видишь ли, Геральт, я впал в панику, со мной случился какой-то припадок, помню все как сквозь туман. Короче говоря, были трупы. Несколько. Я хватал все, что попадало под руку, вдруг сделавшись очень сильным. А дом помогал, как мог — хлопали двери, в воздухе летала домашняя утварь, полыхало пламя. Кто успел, в панике бежал: тетушка, кузина, парни из отряда Да что говорить, сбежали даже собаки, с воем и поджав хвосты. Убежала и моя кошка Обжорка. От страха удар хватил даже тетушкиного попугая. Скоро я остался один, рыча, воя, безумствуя, разбивая что попало, в первую очередь зеркала.