Записки хроноскописта - Игорь Забелин

Подготовить хроноскоп к работе было для Березкина делом нескольких минут. Я устроился напротив экрана и приготовился смотреть. Немножко нервничая, я хотел, чтобы Березкин как можно быстрее дал задание хроноскопу. Но Березкин, как назло, медлил; видимо, он тоже волновался и в десятый раз проверял самого себя. Наконец он тяжело опустился на стул.

— Посидим. — Березкин улыбнулся чуть смущенной улыбкой и добавил: — Как перед дальней дорогой.

В сущности, мы даже сами до сих пор не подозревали, до какой степени мы неопытные хроноскописты. Сидя в абсолютной тишине в кабинете Березкина, я вдруг подумал, что мы хотим выпусить из бутылки джина, который потом закабалит нас, привяжет к себе, а то и поставит перед нами неразрешимые задачи. В самом деле, нельзя же было надеяться, что хроноскоп самостоятельно развернет этакую киноленту событий, избавит нас от анализа, и нам останется лишь роль пассивных наблюдателей. Плохо ли, хорошо ли, на хроноскопия потребует от нас полного напряжения умственных и духовных сил, полного раскрытия отпущенного нам исследовательского дара…

— С чего начнем? — спросил Березкин, вставая, спросил, хотя только и думал об этом последнее время.

— Посмотрим, как он писал, — имея в виду Зальцмана, предложил я.

Березкин безропотно согласился.

Он включил хроноскоп, сформулировав задание. Несколько мгновений, показавшихся нам бесконечно долгими, экран оставался совершенно темным, затем он посветлел, но изображение получилось не сразу, а когда получилось, мы увидели ту самую тетрадь, что подвергли хроноскопии, плохо заточенный карандаш и худые, изможденные руки.

Мы еще плохо знали свой аппарат, и потому не смогли бы сразу сказать, как хроноскоп определил, что руки принадлежали человеку, не занимавшемуся физическим трудом. Последнее обстоятельство не вызывало, однако, никаких сомнений, и тем неожиданней было какое-то неумелое обращение рук с карандашом и тетрадью.

— В неудобной позе лежит, наверное, — предположил Березкин и внес в задание уточнение.

Сразу же после этого на экране появилась условная человеческая фигура, неудобно полулежавшая на чем-то жестком — на досках, так решили мы.

Березкин снова подошел к хроноскопу.

— И болен, наверное, Зальцман, — сказал я. — Гражданская война все-таки, разруха…

Про себя я подумал: «Тиф» — и хотел сказать это вслух, но внезапно раздался глухой голос. Он прозвучал так неожиданно, что я невольно вздрогнул. У меня создалась полная иллюзия, что говорит больной, но говорил, конечно, не он: выполняя новое задание Березкина, хроноскоп произносил расшифрованные строчки.

«Нельзя предать забвению… Мучения… Совесть… Все должны знать… Обрекли на гибель… Спаситель… — равнодушно выговаривал металлический голос хроноскопа, и снова: — Совесть… Совесть… Правы или нет? Кто скажет?..Так нельзя дальше жить… Правы или нет?.. Спас, он же всех спас…» Пока хроноскоп старательно выговаривал последние слова, за которыми скрывалась какая-то трагедия, не высказанная ранее боль, измучившая душу, изможденные руки человека на экране еще продолжали что-то писать, но движения их слабели с каждой секундой…

Равнодушный голос хроноскопа еще раз повторил: «Правы или нет?» И вдруг после короткого перерыва произнес имя: «Черкешин», и звукоусилительная установка выключилась… Руки на экране с трудом сложили тетрадь и сделали слабую попытку засунуть ее под что-то плотное. Потом руки замерли. Все проблемы, даже последняя, самая жгучая, перестали существовать для Зальцмана.

Изображение на экране исчезло. Хроноскоп сделал все, что мог.

Некоторое время мы с Березкиным продолжали сидеть в темноте. Нам приходилось в какой-то степени домысливать за хроноскоп, и я, как живого, видел перед собою исхудавшего, измученного болезнями и сомнениями человека с тонким лицом, растрепанной седеющей бородкой…

Я спросил Березкина, нельзя ли уточнить портретную характеристику Зальцмана, и сказал, каким вижу его.

Березкин пожал плечами. Он еще раз подошел к хроноскопу, поколдовал около него некоторое время, и тогда на экране появился тот Зальцман, которого я представил себе мысленно.

— Уточнение произошло за счет дополнительных формулировок задания, — сказал Березкин. — Так что портрет Зальцмана — на твою ответственность.

А новый, уточненный Зальцман проделал на экране то же, что и его условный предшественник: руки на экране, после неудачной попытки запрятать тетрадь под нечто плотное, беспомощно замерли.

— Умер он или впал в забытье? — спросил Березкин, зажигая свет.

— Сыпняк, наверное, — ответил я. — Штука серьезная… Каждый из нас в этот момент думал не только о самом Зальцмане, не только о первом удачном испытании хроноскопа. Нас волновала тайна, которую стремился передать людям тяжелобольной человек, но мы были сломлены колоссальным нервным напряжением, понимали, что так, сразу, не сможем ее разгадать, и разговор скользил по поверхности, не затрагивая самого главного.

— Все-таки выживали, — не согласился со мной Березкин. — Кто был в девятнадцатом году в Краснодаре? Деникин? Что там мог делать Зальцман?

— Все что угодно. — Я пожал плечами. — И жить, и воевать, и скрываться…

— Да мы ж ничего не знаем о нем… А вдруг он жив? Ведь тетради могли пропасть!

— Зальцмана нет в живых. К сожалению, это бесспорно. Иначе он рассказал бы про экспедицию.

Березкин согласился со мной.

Мы ушли из института и по тихим ночным улицам Москвы побрели домой.

— А хроноскоп здорово сработал! — с гордостью сказал Березкин.

— Здорово, — подтвердил я.

Когда мы прощалисъ, Березкин спросил:

— Почему он вспомнил одного Черкешина?

— Постараемся выяснить это завтра, — ответил я. — Видимо, история исчезнувшей экспедиции сложнее, чем я думал. Во всяком случае, последние страницы дневника Зальцмана ровным счетом ничего не прояснили,

— Запутали даже.

— Придется нам, не откладывая, браться за расшифровку записей в первой тетрадке. Мы с тобой немножко погорячились. Нужно идти по цепи последовательно, не пропуская ни одного звена…

Глава третья

в которой рассказывается, что удалось узнать из тетрадей Зальцмана, какие новые разочарования поджидали нас, а также приводятся некоторые сведения исторического характера

Дней через пять, когда значительная часть записей Зальцмана была уже прочитана, позвонил Данилевский. Его-интересовало, беремся ли мы за расследование. Я ответил, что беремся и постараемся выяснить судьбу экспедиции. Я сказал это бодрым тоном, но оснований для оптимизма было пока очень мало.

Расшифровка тетрадей Зальцмана продвигалась сравнительно успешно, количество карточек с прочитанными и перепечатанными строками непрерывно возрастало, но и меня и Березкина не покидало странное чувство неудовлетворенности: словно мы читали не то, что надеялись прочитать. Это было тем более необъяснимо, что наши сведения об экспедиции постепенно пополнялись. Мы уже знали, как попал в экспедицию Зальцман, что сталось с доктором Десницким, что делала экспедиция в Якутске, кто такой Розанов, и все-таки…

— Как-то неконкретно он пишет, — сказал мне однажды Березкин. — Будто с чужих слов. Может быть, прихвастнул он? Услышал от кого-нибудь и записал?

Березкин сам тут же отказался от этого предположения — оно было слишком неправдоподобно.

— Вот что, — не выдержал я. — Пусть хроноскоп проиллюстрирует нам записи. Зрительное восприятие, знаешь ли. И потом, раз уж аппарат существует…

Березкина не пришлось уговаривать. Мы опять заперлись у него в кабинете, и хроноскоп получил задание. В ожидании новых волнующих сцен мы пристально вглядывались в экран, но… хроноскоп отказался иллюстрировать записи, «окно в прошлое» упорно не открывалось. Впрочем, это не совсем точно: «окно в прошлое» приоткрылось, но не так широко, как мы рассчитывали. Записи, которые должен был оживить хроноскоп, рассказывали о разных событиях, а на экране сидел и неторопливо писал худой человек с острыми локтями. Березкин вновь и вновь повторял задание хроноскопу, вкладывал новые страницы, десятки раз производил настройку, но результат получался один и тот же. Мы промучились до вечера, и в конце концов Березкин сдался.

— Чертова машина, — устало сказал он и опустился в свое кресло. — Никуда она еще не годится. Ее надо совершенствовать, а мы за расследование взялись.

— Мне почему-то кажется, что дело тут не в хроноскопе, — возразил я, чтобы немного успокоить и поддержать Березкина.

— Думаешь, в тетрадях?

— И это не исключено

— На зеркало пеняем..

— Возникло же у нас с тобой при чтении чувство неудовлетворенности. Тут, вероятно, есть какая-то взаимосвязь.