Новоземельские рассказы - Яков Кальницкий

Мать стала трясти его:

— Бежим сынок! Бежим, родненький! Гляди, чтоб нам тут не поморозиться... Бежать домой надо, домой, сынок!

С трудом двинулся Санька. Марья набросила на него ватник, обняла, прижала к себе и поволокла к дому, теперь уже напрямик

Горы были в куреве. По небу метались облака. Солнце светило мутно. Снег стал липким. Собаки плелись шагом. Полозья скрипели точно жаловались. Ефим подгонял собак и, поглядывая на небо, на далекие горы, неодобрительно качал головой. Он вставал с саней, чтобы облегчить собакам труд, и садился, когда дорога становилась лучше. Но он не переставал торопить упряжку:

— Ля, ля, милые... Погода собирается... Ля, ля...

Они находились посреди залива, когда налетел первый порыв шторма. Сразу стало серо, мрачно, поползли потоки снега по льду, поднялись потом стеною, и так эти стремительные снеговые наметы. провожали Ефима весь его путь. Ухало, крякало, выло и гремело. Горизонты плясали перед носом. Где что находится, куда ехать — сразу не разобрать. А под дрожащим льдом, у Ефима под ногами — полтора километра воды, отделенной от него только двухметровым пластом льда.

Спасение было теперь в быстроте. До любого берега тридцать километров. Прямо на юге, если удастся выбраться на берег, можно укрыться в этапной избушке. В прошлом году Ефим и дров там оставил, на всякий случай. Если не удастся дойти до избушки, можно залечь где-нибудь меж скалами, на берегу лишь бы добраться.

Он прыгнул в сани, крикнул:

— Эх, милые! Ля! Ля! — и стал тыкать хореем невидимых в вихре собак.

Точно понимая опасность, собаки рванули и понесли. Куда девалась усталость! Собаки мчались, как бешеные. Ни сугробы, ни повалившиеся торосы, ни трещины — ничто, казалось, уже не могло задержать их. Сани ныряли, переваливались с боку на бок, прыгали... Ефим напрягал все силы, чтобы не сорваться. В таком шуме голосом собак не остановить, а отстать от упряжки — погибнешь.

Ефим рад был бы вернуться домой. Но до этапной избушки и до дома было одинаковое расстояние. Домой идти — против ветра, к этапной избушке — ветер боковой, даже помогает.

— Ля! Ля! Выручайте, родные!

Сани все прыгали, прыгали и ничего не было видно. Точно в черной бездонной яме висит он на доске, а кто-то невидимый дергает изо всей силы веревку, и болтается он, Ефим Бусыгин, во все стороны, то и дело ударяясь о невидимые стены.

— Ля! Ля, касатики! Выручайте, други верные!

Вдруг сани подпрыгнули, дернулись и остановились. Ефим взмахнул хореем:

— А, проклятые! Чтоб вас! Пошли, разорви вас ветер! Ля! Ля!

Он бил собак, вкладывая в каждый удар всю жажду жизни. Собак не было видно, но всякий раз, когда хорей попадал в мягкое, Ефиму казалось, что сквозь вой и грохот шторма он слышит жалобное скуление, плач своих псов. Что мог он сделать?! Двигаться нужно, двигаться как можно скорее! И оттого, что ему жалко было собак, он озлоблялся еще больше:

— Пойдете у меня! Пойдете, проклятые! Я вас... Ля! Ля! Лорд, ля! Наконец упряжка двинулась вперед. Теперь сани шли медленно.

Какой-то странный грунт... Плещется вокруг. Ефим опустил руку и тотчас же отдернул ноги. Вокруг была вода. Зря заставил он честных псов войти в полынью.

Что же теперь делать? Какова здесь глубина? Велика ли полынья? Ефим не мог найти ответа ни на один из этих вопросов. Но и поворачивать было поздно. Неизвестно, какова глубина сбоку, к тому же сзади ветер наседает, точно стеной ломит...

— Спасайте, песики! Спасайте, родные! Ля, ля!

Снова полозья пошли по твердому, даже заедать стало. Значит, полынья кончилась. Чудится Ефиму, плачут его псы, мокрые на таком ветру морозном. Остановил он упряжку, держась за шлею, стал ползком к собакам пробираться. Нащупал горячее тело мокрого Еремки. Обнял за шею, прижался лицом к его морде...

— Эх, голубь ты мой ...

Псы сбились над хозяином, каждый, забыв обиды, норовил лизнуть его в нос. Как мог, вытер Ефим рукавицей собакам лапы, грудь. Теперь, если не двигаться, не найти укрытия, пропали псы, — отморозят лапы, а потом и ему, Ефиму, конец. Куда же в такой шторм без собак, без запасов?!

Опять несутся собаки в хаосе льда, снега, подгоняемые бурей. Опять кричит изо всех сил Ефим:

— Ля! Ля, родные! Выручайте!

А ветер все крепчает. Трещит все кругом, и под ногами лед трещит... Ничего не видно. Ефим угадывает направление чутьем охотника, но он уже начинает сомневаться, правильно ли едет.

Во второй раз сани наехали на собак и стали. Ефим не стал подгонять собак. Тихонько пополз он вперед, держа вожжу в руке. Так и есть — вода! Сзади полынья, впереди полынья. Подумал, подумал Ефим и решил во второй раз не рисковать, — повернул собак на восток и поехал прямо к острову, вдоль полыньи. Не может ведь она до самого берега тянуться. Авось удастся объехать.

Он ехал теперь медленно, то и дело опуская хорей в воду справа. Полынья то придвигалась, и собаки сами брали влево, то отодвигалась, и Ефим, втайне надеясь, что она кончилась, спешил повернуть собак по старому курсу, вправо, на юг. Но он ошибался, всякий раз полынья снова преграждала им путь.

В третий раз перед ними возникла вода. Это была трещина, тянувшаяся вдоль берега, с юга на север. Вскоре Ефим убедился, что она под углом соединяется с полыньей, вдоль которой он ехал на восток. Вероятно, она смыкается и с той полыньей, которую они проехали днем. Ефим сел на сани, опустил голову, потом кликнул собак. Двигаться дальше некуда. Они окружили его, точно спрашивали приказаний, а Ефим поглаживая то ту, то другую, ласково говорил:

— Поработали, други! Не робейте, не пропадем... Шторма вечные не бывают.

Он взял за ошейник Еремку и повел упряжку обратно, подальше от воды. И где-то в центре квадрата, очерченного с севера, юга и востока трещинами, а на западе примыкающего к открытому морю, он решил укрыться от шторма. Его не смущало ни то, что лед под ним трещит, что ничего вокруг не видно, что материалов строительных нет... Не впервые приходилось Ефиму пережидать бурю на морском льду.

Он нашел огромную ледяную скалу, прислонил к ней с подветренной стороны свои сани, накрыл их шкурами, шкурами же застлал и вымостил пол на снегу, под санями, приготовил примус, собрал вокруг собак и стали они под санями дожидаться, пока не засыплет их снегом.

Ждать пришлось не долго. Через двадцать минут стало тихо, тепло, даже душно. Они были погребены под снежным холмом. Ефим пробил хореем дыры в потолке, спиной раздвинул стены, — стало даже просторно. Тогда он достал из-за малицы спички, разжег примус, набил в котелок снегу прямо со стены и вскипятил чай. Попил, поел, собакам дал по куску сушеной рыбы и лег спать. А собаки, взобравшись к нему на ноги и окружив его тесным кольцом, тотчас же захрапели.

Этапная избушка была завалена снегом по самую трубу. Тропинка к ней, вьющаяся меж скал, завалена снегом вровень со скалами Это не мешало двигаться к избушке каравану собачьих упряжек. Два человека вели четыре упряжки к избушке. Шли они с юга. На санях громоздилась кладь. Собаки с трудом волокли тяжело груженые сани. Люди шли пешком, помогая собакам.

Они с трудом отыскали во мраке бури избушку, достали с саней лопаты, откопали дверь и вошли, присвечивая фонарями. Один из путников был высокого роста, светловолосый, с очками на носу. Он тотчас же стал заделывать оленьей шкурой дыру в потолке, служившем и крышей. Другой освободил избушку от набившегося в нее снега и развел в печи огонь. Сухих дров было достаточно в печи и подле нее.

Единственная комнатушка приобрела жилой, даже уютный вид. Керосиновая лампа светила мигающим желтым светом. Но после мрака шторма свет этот казался ярким, радостным. От печи падали на пол багровые отсветы, и это тоже делало комнату приветливей.

Путники приспособили под стол бочонок, стоявший в углу, вместо стульев воспользовались привезенными на санях ящиками и принялись ужинать. Незатейливая провизия в тех условиях могла показаться роскошью. И высокий так и сказал:

— Ну, и ужин сегодня у нас — роскошный...

Они подогрели в печи консервы, размочили в горячей воде сухари и выпили по кружке чаю, сдобренного коньяком. Поужинав, они постлали оленьи шкуры на нары и легли отдыхать.

Когда высокий захрапел на всю избушку, меньший поднялся, встал, одел малицу и вышел из дому.

По-прежнему скандалил ветер. Ничего не было видно. Он ощупью нашел на санях нужный ему ящик и внес его в дом. В ящике была небольшая приемопередаточная радиостанция с аккумуляторами, с раздвижной антенной и наушниками.

Он установил станцию, проверил детекторную лампу, — все в порядке. Но больше всего возни было с антенной. Несколько раз ветер сбрасывал ее с крыши. Хорошо, что снегу было навалено по самую трубу. Но вот антенна уже стоит, опираясь на туго натянутые оттяжки. И стальная проволока звенит на ветру, как струна. Такая музыка, хоть уши затыкай.