Мой батюшка Серафим - Владислав Дорофеев

Довольно, забудь эту светскую суету под названием работа, ремесло, профессия, заработок, хотя, конечно, несмотря на то, что она не задевает меня глубоко, она отвлекает, но ведь она же и дает какие-то деньги, без которых невозможно продолжать жизнь. Жизнь на компромиссе замешана.

Я понимаю, почему я не могу играть в шахматы жизни, заниматься всякой суетой, под названием журналистика, деньгами и властью, – я переживаю страшное по напряжению устремление вперед, поэтому я не могу и не хочу задерживаться хотя бы на чем-то. Неинтересно, отвлекает, кажется незначительным и странным.

Господи! Дай мне устремление к пониманию моего устремления, дай мне смирение и понимание правильной грани, за которой нужно воспрепятствовать насилию и агрессию, глупости и пошлости, за которой нужно перестать жалеть и сочувствовать.

Я с детьми во Пскове. На вокзале – сумасшедшее открытие: во Пскове состоялось отречение от престола в феврале 1917 года последнего русского императора Николая II. Отречение произошло 2 марта 1917 года. 79 лет назад. Практически в годину роковую мы приехали на станцию, с которой начался разрыв России. А ведь, наверное, если бы Николай II спросил, что же делать, отче, у кого-нибудь из святых людей, ему бы отсоветовали сделать то, что он сотворил.

Абсолютно не торжественно, неброско, простая какая-то доска, внутри здания вокзала, справа от входной двери (затрапезной двери, будто в спальню, или, вот, в гостиную, которая начинается с вокзала, а продолжается всем миром), на которую наклеены блеклые черно-белые старые фотографии, сверху обтянутые полиэтиленовой пленкой. Все просто. А какая какофония и музыка угрозы прозвучала с неба. О! Боже!

Я смотрел на щит со старыми, блеклыми фотографиями Николая II, и думал о том, что прежде для власть имущих Россия была более своею, яснее, может быть и ближе, естественнее.

Одна главнейших тому причин – властная элита. Долгое время во главе России была аристократия. Затем партийная номенклатура КПСС, которая по партийному признаку была близка власти и друг другу – это была советская аристократия.

Монархическая и партийная аристократия служила ведь не только носителю и держателю власти, но и поневоле стране, народу, причем, служила не только в Москве, даже не столько в столице, но и повсюду, и это было не зазорно. Это было нормально, поскольку власть, как и армия, была равноправна для всех своих членов, во всех своих частях. Поэтому престижно и почетно было служить – отправлять власть – в любом месте. Важно, что была всегда награда в конце жизни, и соответствующий уровень жизни при жизни.

Сейчас пока не будут заложены основы новой властной элиты, класса власти – ничего не выйдет. Со всеми необходимыми признаками класса власти.

А еще этот странный герб города Пскова – рычащий, бьющий себя от злости хвостом, барс, и с неба, из сгущенных в кучу облаков, указующая перстом на барса твердая рука. Твердость, воля, устремленность и готовность к бою – вот изначальный образ Пскова. Гербовый барс – это честолюбие и храбрость, этот город никогда не брали приступом враги, а рука с неба – это отметина Бога.

Я не увиделся с отцом Иоанном, он болен, отвечает лишь на записки, передаваемые через келейницу. Я получил ответ, который знал сам. Я не узнал ничего нового о себе. Он рассматривает некую данность в границах мира под названием – христианин, а точнее верующий, православный, русский.

Отец Иоанн все обстоятельства, которые ему указывают, принимает за некую данность/данности, и эти данности он кладет в основание каждого нового объяснения, каждой новой теории, которую являет собой каждый новый человек, который предстает пред его очами.

В этом его сильная сторона: каждый человек – новая теория, каждый человек – это огромный и новый мир, неповторимый и необычный; при том что всякий новый мир построен из одних и тех же кирпичей, которые отцу Иоанну (Крестьянкину) известны наперечет. Ничего нового он мне не открыл, жаль, ничего, все его слова (из записанных его келейницей) – я их знал. Его объяснения и умозаключения точны и верны, но они не дают ответа, как решить. У него есть один ясный ответ – как не решить. Это я и сам, увы, знаю.

Право, не знаю, как и быть. Я не хочу терять их всех. И я не понимаю, почему одна религия дает ответ и решение, а остальные нет, почему, мусульманство более естественно, нежели православие, которое сильно идеологизировано, и в своем духовном плане сильно напоминает социализм в его экономическом и политическом плане.

Жизнь богаче и значительнее православия. И жизнь должна мне дать ответ, который окажется выше ответа по канонам православия. Жизнь богаче и значительнее и мудрее, потому как она вне канонов, она выше канонов. Руководствуясь жизнью, я найду ответ. И не только на эти вопросы.

Я не ухожу от Бога, я ухожу от православия, я ухожу не от православия, я ухожу от канонов и от идеологии религиозной. Я перестаю жить канонами религии. Я начинаю вновь жить естественными законами жизни. Я возвращаюсь к своим предкам. Я найду решение в жизни. Моя жизнь – это медведь в лесу, а не медведь в салоне.

Спасибо отцу Иоанну (Крестьянкину) за одно. Жена моя останется живой в следующих в моей жизни родах. Но кто будет эта жена? Да, у нее имя моей нынешней жены. Но это и имя моей суженой.

Псково-Печерский монастырь на меня не произвел никакого впечатления, суховат, занят своей жизнью, не очень-то открыт для людей, хотя, наверное, монастырь устал от людей. Мне не понравилось, что храмы все закрыты, что открытые храмы малы. Русских лиц практически не было видно – чернявые все, какие-то внешне плюгавенькие, хотя и цельные. И была блаженная, с удивительно чистым, привлекательным лицом, глубокими и ясными глазами.

Не православие определяет цельность человека, а человек определяет свою цельность, он выбирает приемы и законы и условия, которые позволят оставаться и быть цельным.

Конечно, для ясного понимания ситуации нужно пожить в монастыре, поработать, поговорить, помолиться, посмотреть на них.

И это нужно сделать, поскольку, не ясно до конца, что нужно и, как делать для прославления и вхождения церкви в жизнь, да и нужно ли – вот вопрос.

Может быть все же общее впечатление – что побывал в заповеднике, в который возврата нет. В заповеднике времени. Красиво, нежно, родным отдает, тянет к себе, но возврат к нему, точнее в него, невозможен.

Я не уверен, а распространят ли свое влияние заповедники времени на современность. Станут ли заповедники настоящим знанием.

Видимо, нет. Там нет главного, нет формулы успеха.

Православие ничего общего не имеет с успехом, с развитием. Изначальная формула православие, даже просто перевод с греческого, ортодоксальная церковь, отпугивает, делая развитие человека невозможным. В учении, в проповедях, в том, что мы слышим и видим, нет ничего, что можно было бы взять на вооружение в повседневном бизнесе, в повседневных делах и заботах, говорится только и исключительно о страданиях в настоящей жизни: вся земная жизнь – это исключительно страдание, а вознаграждение – суть загробная жизнь. Но это и есть коммунизм, а главное, что – это советский социализм, из которого мы все выросли.

Я выбираю не православие. Я больше не выбираю православие.

Но ведь я же выбираю православие.

Кстати, в своих ответах и своей позицией отец Иоанн подтвердил, что в православии человек значительно на втором месте. Я не прав, запретив в свое время жене рожать, я был не прав в своем испуге за ее жизнь. Я должен был отправить ее на смерть, что вовсе не означало бы, что она умерла.

Православие не видит людей самих по себе, православие видит человека только в приложении к какой-то идее.

Мне не кажется эта позиция единственно правильной и единственно ясной, единственно соразмерной. Я ищу иной подход. Более того, моя будто слабость в общении с людьми – это как раз поиск новых форм общения, это строительство нового общения, я в яме между православным и жестоким общением, и естественным, но еще не выясненным стилем поведения по отношению к людям.

Милый отец Иоанн. Что же мне делать? Проще простого сделать то, что ты мне предлагаешь. И я знаю, как это сделать, я был даже не на полдороге, я был практически у конца пути.

Милый мой, отец Иоанн, я ехал к тебе, как брату, но я не нашел ответа. Мне твой ответ не кажется ясным и не кажется трудным и точным. Это решение самое простое, но я никогда не верил в самые простые решения. Может быть в этом все мои ошибки.

На обратном пути из монастыря в Псков мы заехали в Изборск, старую крепость 13–14 вв. Производит сильное впечатление, мощнейшие башни, мощнейшие стены. Ясность и твердость решения, точность расчета и сила желания. На высоком холме – страж всей округи. Я стоял с внешней стороны угловой башни, над откосом, и печалью наполнилось сердце; за этими стенами когда-то бурлила жизнь, бряцало оружие и доспехи, пахло человеческим потом и порохом, лошадьми и навозом, страхом и болью, мужеством, волей и славой. И вот ничего не осталось, или осталось, но где? Сердце сжимает от тления и от всесилия времени, неотвратимости. Где же выход?