Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

В ответном письме Кузмину от 28 ноября 1933 года Бонч-Бруевич пообещал: «О тех трех томах Вашего сборника, которые у Вас исчезли, я буду хлопотать и надеюсь, что мы их в конце концов добудем»[20]. Вряд ли мы ошибемся, если предположим, что здесь подразумеваются именно изъятые ГПУ три тетради дневника Кузмина. (К слову: подобная наивная «конспирация» — довольно характерная черта в переписке директора ГЛМ, время от времени оказывавшегося в щекотливом положении, когда его интерес в отношении той или иной рукописи пересекался со специфическим интересом репрессивных органов к ее автору или владельцу.) Однако и по сегодняшний день эти части дневника Кузмина отсутствуют в открытых архивах, из чего следует, что предпринятые Бонч-Бруевичем меры по их розыску и возвращению из ОГПУ — НКВД оказались недостаточными.

Более того, уже 1 февраля 1934 года помощник начальника Секретно-политического отдела ОГПУ М. С. Горб запросил к себе «для изучения» архив и дневник Кузмина, а также воспоминания бывшего начальника Корпуса жандармов и министра внутренних дел В. Ф. Джунковского, незадолго до того приобретенные Гослитмузеем. Вероятно, музей информировал соответствующие службы ОГПУ о составе своих приобретений, — иначе нельзя объяснить осведомленность Горба. Но об этом чуть ниже, когда пойдет речь о попытках директора музея Бонч-Бруевича добиться возвращения архивных материалов с Лубянки.

28 апреля 1934 года специальная комиссия Культурно-пропагандистского отдела ЦК ВКП(б) проверяла работу Гослитмузея. Особенное внимание было обращено на расходование музеем средств на приобретение рукописей. Не видя самого дневника, который находился у М. Горба, комиссия лишь на основании сдаточной описи и платежной ведомости резко отрицательно расценила приобретение дневника, дав также заочную оценку содержанию всего архива писателя. О характере докладной записки, направленной в Политбюро ЦК ВКП(б), можно до некоторой степени судить по письму Бонч-Бруевича наркому просвещения А. С. Бубнову от 20 мая 1934 года:

«Дорогой Андрей Сергеевич, считаю необходимым дать Вам точное объяснение по поводу известной Вам бумаги, направленной в Политбюро[21], и приложить к моим объяснениям исчерпывающие документы.

1. На 2-й странице говорится, что нами „куплен архив поэта Кузмина за 25 000 рублей. Архив содержит в себе записи, по преимуществу, на гомосексуальные темы, музейной и литературной ценности не представляет".

Вы уже знаете из моего письма к Ягоде, которое я Вам передал, что все это совершенно неверно. Прежде всего, этот архив представляет собой большую музейную и литературную ценность, так как в него входят неопубликованные рукописи самого Кузмина. <…> Кроме того, Вы найдете в описи № 500, при сём Вам прилагаемой, 19 томов дневника самого Кузмина[22], где, конечно, много всевозможных литературных сведений. Дневник наполнен также и гомосексуальными мотивами, как и вообще все творчество Кузмина и его школы, но, повторяю, есть много ценного и важного для изучения <и> понимания того направления левого символизма, к которому Кузмин принадлежал и которое является ярким выражением разложившегося нашего буржуазного общества в конце 19-го и особенно начале 20-го века»[23].

Вряд ли Кузмин догадывался о степени «интереса» к его дневнику зловещих органов, о высоких рангах советских сановников, в той или иной степени причастных к возне вокруг его рукописных томиков: дневник «изучался» в ОГПУ на протяжении целых шести лет. Представится ли когда-нибудь возможность выяснить, в какой степени те или иные аресты либо чекистский шантаж на основании извлеченных «компрометирующих сведений» основывались на его содержании? Вместе с тем то, что его дневник опасен (а для 1930-х годов — опасен смертельно), Кузмин не знать не мог. И вот, уставший от постоянного безденежья, он собственноручно вручает «домашнюю энциклопедию целой литературной эпохи» представителям государственного учреждения. О сущности этого государства ни малейших иллюзий у Кузмина не было, и тем не менее… «Не стал ли Кузмин убийцей (в метафизическом, разумеется, смысле) своего любимого друга и многих других подававших надежды прозаиков и поэтов? И вероятно, уже никто не узнает, сколько таких косвенных убийств лежит на совести этого изящного человека, в котором совсем не хочется видеть — в унисон с ахматовской концепцией „Поэмы без героя" (где он выведен в маске сеющего зло Калиостро) — посланника Ада, толкующего о „страсти нежной" и увлекательной дружбе-любви…» — пишет А. Г. Тимофеев[24]. Думается, версию о том, что на основании дневника были произведены десятки арестов, документально подтвердить или опровергнуть никогда уже не удастся, но известные методы, которыми действовали органы НКВД, делают такое предположение вполне вероятным.

28 июня 1939 года Бонч-Бруевич, обеспокоенный судьбой приобретенных материалов, обратился к недавно назначенному наркому внутренних дел Л. П. Берия с таким письмом:

«Дорогой Лаврентий Павлович, еще 1-го февраля 1934 г. следователь, пом<ощник> нач<альника> СПО ОГПУ М. Горб, ведя какое-то дело, заинтересовался архивом поэта, писателя и переводчика Кузмина, который находился в нашем Музее, а также воспоминаниями В. Ф. Джунковского и просил ему доставить эти материалы на просмотр, что я, конечно, сейчас же и сделал. В получении этих материалов он выдал мне следующую расписку, подлинник которой сохраняется у меня в сейфе в с<екретной> переписке: Архив М. А. Кузмина по описи № 500, всего 17942 листа, а также архив Джунковского за № 1233, четыре папки, мною получен и из Лит. Музея от тов. Бонч-Бруевича получил.

ПОМ. НАЧ. СПО ОГПУ

М. ГОРБ

11/II-1934

Так как этот архив и воспоминания числятся у меня на балансе, то мне неоднократно указывалось руководящими органами, что я должен выяснить судьбу этих материалов и просить их как можно скорее вернуть в архив. Я много раз звонил по всевозможным телефонам и, в том числе, в былое время этому М. Горбу, просил вернуть эти материалы, или дать официальную расписку в том, что эти материалы задержаны ОГПУ для своих надобностей. Мне все время было обещано, что вот-вот эти материалы будут возвращены, но до сих пор их так и не вернули. <…>

Очень прошу Вас приказать сделать это возможно скорее, так как я совершенно обязан перед контролирующими органами в течение 3-го квартала этот вопрос выяснить и исчерпать его до конца, чтобы дать отчет по этому вопросу вышестоящим над нашим Музеем контролирующим органам»[25].

Однако ждать возвращения дневника и архива Кузмина в Гослитмузей пришлось до 5 марта 1940 года, причем вернули не все: 32 единицы хранения, общим объемом в 339 листов, пришлось списать как безвозвратно утраченные.