Иная реальность Часть I - Максим Шейко

Однако Фортуна, видимо посчитала, что уже достаточно поиздевалась над Гансом и его подчиненными, отправив их вместо ровенских кабаков в житомирские леса. В результате ночь прошла спокойно, а на следующий день, ближе к обеду капризная богиня и вовсе сделала группе «Нойнер» подарок — передовой дозор взял первых пленных. Впрочем, до обеда эсэсовцам пришлось еще немало попотеть.

После девяти утра группа «встала на след», то есть вышла на дорогу, по которой партизаны прошли вчера. Об этом свидетельствовали как многочисленные отпечатки подков и колес на размокшей, разбитой дороге, так и стремительно бледнеющие при виде эсэсовцев лица жителей придорожных сел и хуторов. Расспрос этих самых жителей подтвердил расчеты Ганса — партизаны прошли здесь накануне, ближе к вечеру. У них много повозок, много нестроевых, а фора всего километров двадцать, значит, разрыв между ними и полностью моторизованной группой Нойнера будет быстро сокращаться.

Не смотря на явный соблазн догнать отступающую партизанскую колонну одним рывком, Ганс, памятуя свою основную задачу, решил не форсировать события. Мотоциклисты, составлявшие его авангард, получили приказ усилить меры предосторожности. Темп продвижения упал, но осторожность окупилась сторицей, когда неизбежная встреча с противником все же состоялась.

Ближе к полудню, когда Ганс уже собирался командовать остановку на обед, из, двигавшейся в авангарде, мотоциклетной роты пришло долгожданное сообщение: контакт с противником установлен. Оберштурмфюрер Дитрих Волль, командовавший авангардом, пояснил подъехавшему Нойнеру как было дело:

— Когда наш передовой дозор вышел на опушку, эти лопухи были как раз на середине той луговины, что ты проехал по дороге сюда. Мои парни обошли их по перелеску и устроили засаду. Взяли без особого шума.

Ганс окинул взглядом четверых разномастно одетых неказистых мужиков, лежащих под сосной — не похожи на кадровых диверсантов, скорее всего местные ополченцы. Затем перевел взгляд на сложенное в кучку оружие: карабин, две трехлинейки, наган и… немецкий МП18 — уже далеко не новая, но вполне рабочая машинка, довольно массово поступавшая на вооружение частей второй линии. При виде этого трофея, Ганс сразу подобрался.

— Что они здесь делали?

— Судя по всему, отстали от колонны. Может повозка сломалась или лошадь захромала.

— Их могут хватиться.

— Знаю. Охранение выставлено. Но вряд ли. Им сейчас не до того.

Ганс кивнул, соглашаясь с выводами мотоциклиста, после чего подошел к пленным и пнул лежащего с краю бородатого мужика, одетого чуть лучше остальных:

— Начни вот с этого, похоже, он у них главный. Сейчас будет остановка на обед и отдых, значит, у тебя есть час. Приступай, Дитер.

Мотоциклист хмыкнул:

— Мне и получаса хватит.

— Ну и отлично, значит, успеешь еще и пожрать вместе со всеми.

Дитрих хвалился не зря. Когда Ганс, дожевывая тушенку, вернулся к импровизированной допросной минут через пятьдесят после предыдущего разговора, улыбающийся Волль сообщил ему исчерпывающие сведения о противнике:

— Их отряд сильно растянулся. Боевое ядро из кадровых военных ушло далеко вперед, а обоз тащится сзади. С обозом прутся ополченцы, нестроевые и прочий сброд, включая баб. Эти четверо отстали от обоза. У их телеги отвалилось колесо, а бросать ее они не захотели. Чинились больше часа, а тут и мы подоспели. Движутся обозники медленно, так что форы у них всего часа два, не больше.

— Сколько человек с обозом, какое тяжелое вооружение?

Дитрих довольно оскалился:

— А вот это — самое интересное! Тяжелого вооружения с обозом нет. Артбатарею, минометы и взвод бронебойщиков забрали с собой вояки из авангарда. Легкие повозки с боеприпасами тоже идут вместе с авангардом. С обозом остались только деревенские обалдуи с винтовками, ну еще несколько пулеметов наберется и всё. Их человек 500–600, вместе с бабами и ездовыми. В том числе до сотни больных и раненых. Точнее эти лопухи не знают. — Дитрих небрежно кивнул на четыре тела, два из которых еще подавали признаки жизни. Ганс проследил за его кивком и задумчиво выдал:

— Похоже, их командование решило уйти в отрыв с наиболее мобильными и боеспособными частями, пожертвовав своими тылами.

— Именно. Это самое разумное, что они могут сейчас сделать.

— И как далеко они уже оторвались?

— Насколько я понял, 30–40 километров от нас, точнее не скажу, так как эти четверо последний раз видели свой авангард еще позавчера, сразу после пересечения железной дороги.

— Интересно… А когда они становятся на ночевку?

Мотоциклист снова усмехнулся.

— Где-то за час-полтора до заката.

— Где будут ночевать сегодня?

Дитер назвал какое-то село, название которого Нойнер даже не стал запоминать. Ганс тут же полез за картой, Волль уверенно ткнул пальцем в надпись на карте, обозначавшую довольно крупное придорожное село. Нойнер задумался, прикидывая все «за» и «против», затем уверенно выдал вердикт:

— Вечером атакуем. Продвигаться вперед осторожно, когда приблизимся к селу, пойдешь в обход. Получишь на усиление минометы. Уйти не должен никто. И посматривай, чтобы партизанский авангард не вернулся в самый неподходящий момент.

Дитрих широко улыбнулся:

— Это будет проще простого.

* * *

Волль не ошибся и на этот раз — выдвижение и сама атака прошли как по писаному. Мотоциклисты и минометчики, описав приличный крюк по редколесью, перекрыли дальний выход из села, скрытно развернувшись на опушке. Саперы, при поддержке самоходок и взвода 15-см пехотных орудий подтянулись по дороге и сходу атаковали. Нойнер не принимал в атаке непосредственного участия, оставшись со своей самоходкой и связистами у опушки леса, слева от дороги. Собственно, его участие и не требовалось — младшие офицеры и гренадеры и так знали, что нужно делать. Внезапность, выучка и подавляющий огневой перевес были на стороне атакующих, в результате бой очень быстро превратился в бойню.

Шум моторов и лязг гусениц приближающегося штурмового отряда заставили всполошиться располагающихся на ночлег партизан. Они даже попытались организовать оборону и стали вновь запрягать лошадей в повозки, видимо намереваясь продержаться до темноты, а затем уйти из села. Но первые же снаряды, обрушившиеся на крайние хаты, перечеркнули все их надежды. Самоходчики Ганса, нагло развернувшись по обе стороны дороги, прямой наводкой снесли несколько пулеметов, попытавшихся дать отпор, после чего саперы ринулись на штурм. Наименее стойкая (или напротив — более сообразительная?) часть партизан, поняв, что отбиться не получится, попыталась спастись бегством, бросившись в сторону темнеющего невдалеке леса, но эта попытка была заранее обречена на неудачу. Мотоциклисты спокойно подпустили бегущих метров на сто, после чего открыли ураганный огонь, буквально выкашивая беглецов. После этого всякое подобие организованного сопротивления было окончательно сломлено.

Штурмовые группы саперов уверенно продвигались вперед, расстреливая всё, что движется, и методично подавляя любое сопротивление с помощью ранцевых огнеметов и большого количества ручных гранат. Прочные дома, в которых обороняющимся удавалось наладить более-менее организованное сопротивление, разносились в щепы из приданных пехотных орудий. От попадания без малого сорокакилограммового снаряда бревенчатый дом взлетал на воздух целиком, от трубы до подполья, осыпаясь затем на землю грудой бесформенного мусора.

Ганс, прислонившись к теплой стенке моторного отсека своей самоходки, следил в бинокль за беспорядочно мечущимися среди пылающих хат и сараев людьми. Кто-то пытался ползком выбраться из села и пробраться к лесу, кто-то отстреливался, многие прятались в погреба… Среди бегающих людей были и вооруженные и безоружные, мужчины и женщины, но одеты все были примерно одинаково — ватники, какие-то телогрейки… Отличить пришлых партизан от местных обитателей было проблематично. Ганс усмехнулся, вспомнив вопрос щекастого саперного унтерштурмфюрера, заданный во время обсуждения деталей атаки: «как поступать с гражданскими?». Сам Нойнер и оба оберштурмфюрера уставились тогда на коллегу, прибывшего в роту с очередным пополнением уже после Сталинграда, как на умалишенного. Лишь секунд через двадцать Ганс, переборов изумление, произнес нейтральным тоном:

— Уничтожить всех, пусть на небесах разбираются: кто там партизаны, а кто нет.

Именно так и поступали сейчас его гренадеры, забрасывая гранатами погреба, с набившимися туда людьми и пристреливая всех, кто выскакивал из подожженных домов и сараев. Пощады не давали никому.

Когда низкое ноябрьское солнце скрылось за лесом, раскинув на расчистившемся от облаков небе кровавое покрывало заката, стрельба уже стихла, но вечерняя тишина, предшествующая наступлению ночи, так и не установилась. Треск горящих домов, грохот обрушающейся кровли и стен, шум моторов, рев перепуганной скотины, ржание лошадей, топот ног, звяканье амуниции и резкие, гортанные команды унтеров нарушали тихое очарование мягких вечерних сумерек. В этот на удивление ясный и тихий вечер, полыхавший на небе, закат дополнялся отблесками пожара, бросавшими причудливые тени на стоящие за селом стога и застывшие между ними самоходки второго взвода. Окинув еще раз взглядом всю окружающую панораму, Ганс опустил бинокль и, издав вздох сожаления, повернулся к радисту — пора было снова браться за работу: