Гражданский спецназ - Альберт Байкалов

От этих слов Курмачов завыл еще громче. Ноги его не выдержали и подкосились, словно на плечи доктора опустили неподъемный груз. Загребая под себя зловонную жижу, он начал нечленораздельно причитать.

Эдуард Юрьевич не мог знать, что в планы бандитов не входило убивать его. Просто это была умело подготовленная комбинация, состоящая из специально подстроенных случайностей, которые тщательным образом продумал Бобер и частично осуществил его «заплечных дел мастер» Скоробогатов.

Даже скоротечный романчик с Ольгой, которая давно надоела Александру Михайловичу, своими пьяными выходками подмачивая его репутацию на разного рода мероприятиях, был частью его хорошо продуманного плана.

Когда после пятидневного пребывания в стенах профилактория он сказал Ольге, что ей придется охмурить доктора, она закатила ему скандал.

– Ты не любишь меня! – повторяла она сквозь слезы. – Ты просто хочешь использовать мое тело для своих грязных дел, а после всего выбросишь меня на улицу!

Пожалуй, самым трудным при подготовке этого спектакля было убедить Ольгу. Но и тут он все предусмотрел, оставив ей в качестве отступных липовые документы на якобы открытый на нее счет в одном из банков Германии…

Немного еще постояв, Бобров оглядел окрестности и едва заметно кивнул Скорому. Тот в свою очередь толкнул в бок стоящего рядом с ним коренастого парня с серьгой в ухе.

– Ты хочешь жить? – присев на корточки перед ямой, спросил тот врача.

Все еще не веря обнадеживающему вопросу, Курмачов сначала затих, а потом медленно поднял на него затравленный и полный отчаяния взгляд.

– Вылазь, – скомандовал парень, не дожидаясь ответа, зная, что жить хотят все.

Несмотря на видимое бессилие, доктор проворно покинул собственную могилу и преданно посмотрел в глаза своему спасителю.

Достав нож, тот старательно вытер его носовым платком и протянул Курмачову:

– Убей этого недоноска.

Все расступились, давая возможность Эдуарду Юрьевичу подойти к бомжу. В руках у одного из бандитов появилась видеокамера, которую тот принялся пристраивать на перевернутой вверх дном старой стиральной машине.

Неожиданно проявив невероятную прыть, Костя вскочил и бросился бежать, но, сделав несколько шагов, был остановлен подсечкой Скорого.

– Я сделаю из тебя маньяка, – пользуясь заминкой, вызванной тем, что несчастного бездомного тащили обратно, ближе к яме, обратился Бобер к Курмачову. – Выглядеть это будет забавно. В свободное от работы время врач-нарколог, мечтой всей жизни которого было стать патологоанатомом, воплощает ее в жизнь, убивая проституток и бомжей, при этом все скрупулезно фиксируя на видео.

– Зачем это? – осмелившись, спросил бледный как мел Эдуард Юрьевич.

– Ты будешь делать то, что я тебе буду говорить, а если откажешься, эта кассета и вещдоки, которые скоро тоже появятся, попадут вместе с точным описанием места захоронения этого человека куда следует.

– Как… Я не могу. – Курмачова вновь затрясло. Он попятился, переводя испуганный взгляд с Бобра на Скорого.

– Ты хочешь обратно в яму? – усмехнулся Скоробогатов. – Так прыгай! Мы его по—любому замочим, – он кивнул на бомжа. – В первом случае ты убьешь его своими руками и сохранишь свою поганую жизнь, во втором мы убьем тебя как не принявшего наши условия, а затем и его как ненужного свидетеля твоей смерти.

– Шевели мозгами, мудак, – поторопил Курмачова кто-то из стоящих парней. – Вадим тебе дело говорит.

Спустя несколько минут, отмыв лицо и руки доктора от грязи минеральной водой и зафиксировав видеокамеру так, чтобы она запечатлела сцену с новоиспеченным маньяком, они встали таким образом, чтобы не попасть в кадр.

Как ни странно, скованный ужасом мужичок практически не сопротивлялся.

Криво усмехаясь, с опаской поглядывая по сторонам, парни, приехавшие со Скорым, наблюдали, как доктор двумя ударами ножа в шею и грудь убил бедолагу, а затем, расчленив труп топором, кинул его в яму. Закончив, Курмачов развернулся к видеокамере лицом:

– Я не могу чувствовать себя спокойно, пока эта мразь ходит по земле и мешает нам жить.

Топорик, нож и перепачканная кровью несчастного куртка врача были аккуратно уложены в полиэтиленовые мешки, превратившись в вещественные доказательства.

– Что я должен делать? – уже возле машины едва слышно спросил Курмачов у Боброва.

– Пока ничего, – равнодушно ответил тот, ковыряясь спичкой в зубах, – если не считать того, что мою потаскушку тоже придется убрать, но уже по-другому.

Целую неделю Эдуарда Юрьевича не покидали чувства, которые, наверное, испытывает лишь человек, приговоренный к смерти без шансов на помилование.

Виновница его неприятностей была выписана на следующий день после кошмара, который ему пришлось пережить среди гор мусора близ Рубежного.

Передав ей документы через санитара, он долго сидел в своем кабинете, глядя в угол ничего не выражающим взглядом. По договоренности с Бобром, через неделю ничего не подозревающую девушку повторно доставят в больницу, откуда она уже не должна выйти. В ушах Курмачова вновь прозвучали слова Боброва, когда тот уже садился в машину: «Ты должен на ее примере продемонстрировать мне, как лучше избавляться от людей, мешающих жить. Причем все должно быть чисто и правдиво, чтобы не привлекать внимания ни МВД, ни ФСБ».

Вложив в руки Эдуарда Юрьевича конверт с деньгами и посоветовав купить новую куртку, он уехал, а вечером того же дня один из его отморозков прямо домой привез копию злополучной записи.

Сцена выглядела ужасно. Перепачканный грязью, с налипшими на куртку кусками туалетной бумаги и безумным взглядом, врач сначала убивает человека, затем, расчленив его труп, прячет его, зарывая в отходы, и в довершение ко всему, развернувшись лицом к видеокамере, говорит о своей миссии очистить мир.

Надежда на то, что на записи будет видно его состояние и то, что он делал все это под давлением, не имея выбора, рухнула.

На фоне убийства и расчлененки безумный ужас в глазах Эдуарда Юрьевича выглядел как одержимость, ненависть, жажда крови. Он больше походил на золотоискателя, нашедшего самородок величиной с лошадиную голову, нежели на человека, выполняющего чей-то приказ под угрозой смерти.

«Если не пожизненное, то дурка обеспечена», – думал Курмачов, направляясь на работу. Он стал замечать за собой странную особенность – боязнь смотреть людям в глаза. Ему вдруг стало казаться, что все все знают.

Как в каком-то сне прошла неделя.

В заранее оговоренный с Бобровым день Курмачов был сам не свой. Он метался из угла в угол ординаторской, бесцельно ходил по коридорам стационара, натыкаясь на коллег и невпопад отвечая на их вопросы.

Его состояние не было оставлено без внимания, и вскоре его вызвали к главврачу.

– Эдуард Юрьевич, – тот посмотрел на сидящего перед ним подчиненного поверх очков, – вы сегодня, насколько мне известно, дежурите.

Дождавшись, когда Курмачов кивком головы подтвердит сказанное, он неожиданно спросил:

– С вами все в порядке?

– Абсолютно. – Эдуард Юрьевич, набравшись мужества, посмотрел в глаза начальника и скорчил что-то наподобие улыбки. – А в чем, собственно, дело?

– Коллеги ваши обеспокоены, – вздохнул главврач, откинувшись на спинку стула. – Говорят, ходит сам не свой, осунулся весь. Случилось что?

– Деньги потерял, – соврал Курмачов. – Почти все сбережения. Вместе с барсеткой.

– Ну, это в наше время не такая уж и беда. – Хрустнув суставами, главврач поднялся с места и подошел к окну. – Простите, если не секрет, сколько?

– Около пятнадцати тысяч, – продолжал сочинять Эдуард Юрьевич. – Поехал покупать холодильник, и на тебе…

– Если все же неважно себя чувствуете, то я могу вас заменить.

– Нет, что вы, – испуганно залепетал Курмачов, вспомнив слова Бобра: «Любая накладка – и ты либо в могиле, либо в тюрьме». – Я вполне нормально себя чувствую…

– Как хотите, – пожал плечами главврач.

Поняв, что находится на краю нервного срыва, Курмачов, закрывшись в своем кабинете, опустошил полбутылки разведенного спирта.

Просидев остаток дня перед телевизором, он принял дежурство и стал ждать нового испытания.

Ольгу, как и обещал Бобров, он привез в стельку пьяной. Для доказательства того, что у дамочки была пьяная истерика, ей сделали несколько незначительных порезов на запястье.

Александр Михайлович, бледный как мел, метался по коридору приемного отделения, с негодованием рассыпая ругательства в адрес лечивших ее неделю назад врачей.

– Моя крошка… Она закрылась в ванной и затихла, – ломая пальцы, причитал он как заведенный. – Хорошо, что я случайно оказался дома. Она пыталась вскрыть вены! Зачем?

– «Белку» поймала, – усмехнулся один из санитаров, объясняя таким образом попытку суицида.

Закончив оформлять документы и стараясь не глядеть в глаза Бобру, Курмачов взял со стола тонометр и направился в смотровую.