Голод - Уитли Стрибер

Смех вырвался из нее подобно лезвию. Он вскинул голову, уронил руки. В глазах ее было что-то настолько похотливое, настолько издевательское и торжествующее, что страсть его внезапно сменилась страхом. Этот взгляд... он уже видел его.

Да, у пантеры – индийцы демонстрировали ее в Воксхолл-Гарденз.

Светлые яростные глаза пантеры.

Как могут быть такие глаза столь восхитительно прекрасными?

Длилось это не больше минуты. Все это время отец Джона стоял, будто прикованный к месту, подняв брови, с растущим изумлением на лице.

– Сэр! – наконец вырвалось у него. – Но позвольте, сэр!

Джон с трудом взял себя в руки. Не подобает джентльмену так позориться перед собственным отцом.

– Не сердитесь на него, лорд Хэдли, – сказала Мириам. – Вы и представить себе не можете, сколь мне это лестно. Такой порыв! Такая горячность-Голос ее был мягок и нежен, но, казалось, заполнил всю комнату своей вибрирующей энергией. Слова, быть может, и не понравились отцу Джона, но ему пришлось подавить свое недовольство. Старый лорд изящно поклонился и предложил даме руку. Они вместе прошлись по огромной комнате, задержавшись перед камином. Джон, на вид исполненный почтения, двигался за ними, однако все в нем клокотало. Манеры и внешность этой женщины поразили его: никогда прежде не встречал он подобного чуда, более того – он даже вообразить себе такого не мог. Чудесный аромат роз невидимым шлейфом тянулся за ней. На нежной коже играли отблески пламени в камине, и красота ее согрела своим сиянием старую комнату, изгнав промозглость осеннего вечера.

По сигналу отца на балконе заиграл волынщик. Мелодия возбуждала, волновала кровь – что-то шотландское, красивое и неистовое одновременно. Мириам обернулась и посмотрела вверх.

– Что это за инструмент?

– Волынка, – ответил Джон, опережая отца. – Это шотландский инструмент.

– Также и бретонский, – резко бросил отец. – Это бретонский волынщик. В доме Хэдли шотландцев не бывает.

Джон знал, что это не так, но не решился противоречить отцу.

Они съели пару куропаток, затем последовали телятина, пудинг и бисквиты. Джон хорошо запомнил этот обед – ведь Мириам не отведала ни одного блюда. Все, что ей подавали, оставалось нетронутым. С их стороны было бы невежливо интересоваться причинами ее невнимания к еде, и к концу обеда отец Джона погрузился в некоторое уныние. Лишь когда она выпила немного портвейна, он повеселел.

Отца, несомненно, мучили опасения относительно собственной внешности – вдруг гостья, сочтя его достаточно непривлекательным, не останется на ночь, а соберется и уедет?.. Джон чуть не рассмеялся вслух, увидев, как воодушевился его отец, когда она стала пить; его слабо державшиеся вставные челюсти, осклабившиеся в плотоядной гримасе, являли собой весьма неприятное зрелище.

Во время обеда Мириам дважды посмотрела на Джона, и оба раза взгляд ее был таким теплым и приглашающим, что он и сам изрядно воодушевился.

Когда вечер закончился, он вернулся в свои покои, полный нетерпеливого ожидания. Он сразу же отпустил Уильямса, сбросил одежду, отшвырнул парик и остался обнаженным. Подойдя к каминной решетке, он постоял у огня, затем прыгнул в постель, согретую теплыми кирпичами. Он лежал без сна, поражаясь тому, что залез в кровать без ночной рубашки, полный небывалого возбуждения. На столике рядом в свете свечи сверкали три золотых соверена.

Он лежал, прислушиваясь к шуму дождя и ветра, в тепле и уюте, под стегаными одеялами, и ждал. Медленно тянулись часы. Тело его, напряженно вытянувшееся на постели, затекло, заныло от долгого ожидания.

Сам того не заметив, он наконец заснул. Пробуждение было внезапным, ему снилась она. Поискав на столике, он нашел свои часы и открыл крышку. Было почти пять часов утра.

Она не собиралась приходить. Он сел. Несомненно, любая разумная шлюха поняла бы значение взглядов, которыми они обменялись. Три соверена лежали нетронутыми. Эта дура не явилась за тем, что могла бы получить.

Отец давно уже должен был с ней закончить. Поежившись от холода, он отбросил одеяло и встал с кровати. Он не знал, где Уильямс держал его одежду, поэтому надел брюки и рубашку, которые были на нем вечером. Схватив золотые монеты, он заспешил по коридору.

Яркий огонь пылал в камине комнаты для гостей. На кровати кто-то лежал. Она... Джон подошел и мягко положил руку ей на щеку.

Он скорее почувствовал, чем увидел, как она улыбнулась. Не было ни замешательства, ни сонливости во взгляде.

– Я все думала, придешь ли ты, – сказала она.

– Бог ты мой, ты должна была прийти ко мне!

Она рассмеялась.

– Вряд ли я смогла бы это сделать. Но раз уж ты здесь, смотри, не простудись – и приглашающим жестом приподняла одеяло.

Он стремился сдержать дрожь, но не мог. Он словно лежал с дочерью величайшего правителя мира. В ней не было ничего от шлюхи, совершенно ничего. Все шлюхи грубы, глаза их выстужены горечью пережитого – как будто всё они знают и нет для них ничего святого. Но здесь были только невинность, трепетная чистота – и ужасающая похоть.

Она позволила ему себя раздеть. Обнаженная, она привлекла его к себе, сняла с него одежду.

– Пошли, – она встала с кровати.

– Пошли?

– К камину. – Обняв друг друга за талию, они подошли к огню. В комнате было тепло; ее служанка, очевидно, развела огонь не более часа назад. – Скажи правду, – заговорила она. – Я первая?

– В каком смысле?

– Первая, в которую ты по-настоящему влюбился. – Она коснулась его – столь бесстыдно и столь чудесно.

Он взглянул вниз, на ее руку, поражаясь тому, что этот простой жест может принести такое удовольствие. Он еле держался на ногах.

– Да! Я люблю тебя!

Он стоял, застыв, потрясенный, не в силах оторвать взгляд от ее дивного тела, дерзкого и страстного в своей наготе. Она подняла лицо, обвила руками его шею; губы ее раскрылись. Он поцеловал ее, он припал губами к ее рту – и ощутил кисловатое, до странности холодное дыхание.

– Вернемся в постель, – бросила она и повела его от камина, взяв за руку; затем вдруг остановилась и, удерживая его на расстоянии вытянутой руки, уставилась на него своим пристальным взглядом. – Дай-ка мне на тебя посмотреть. – Руки ее пробежали по его груди, легко коснулись мускулистого живота и без стеснения стали исследовать интимные части. – Ты когда-нибудь болел? – спросила она.

– Конечно нет! – Его поразила эта бесцеремонность. Что ей за дело до его болезней?

– Эта болезнь передается от тела к телу, – отрешенно сказала она. Она, конечно, говорила ерунду. – Но это неважно. Меня интересовало общее состояние твоего здоровья.

– Я в полном порядке, мадам. – Он мрачно прошел мимо нее и улегся на кровать. Она посмотрела на него сверху вниз, легко рассмеялась и закружилась по комнате; тело ее было преисполнено грации и красоты юности. Джон зачарованно следил за ней взглядом – в нем росло нетерпение.