Центурии. Книга пророчеств - Мишель Нострадамус

Таким образом, правила поэзии помогают переводить пророчества Нострадамуса.

В целом как поэту Нострадамусу было тесно в рамках классического стиха. Он часто пренебрегал некоторыми поэтическими правилами, и в то же время нередко им «командовала» строфа, и он сокращал строку в угоду размеру, подбирал неадекватные синонимы и проч. Язык Нострадамуса перегружен латинизмами, оксюморонами (противоречащими себе определениями вроде «близко-далеко», «рано-поздно»), варваризмами (словами, заимствованными из иностранных языков), словесными играми, парадоксами, прозвищами и топонимами, которые нелегко идентифицировать. В то же время язык его нельзя назвать тяжеловесным; он не распластывает читателя под тяжестью архаизмов, и иногда даже вызывает восхищение удачно найденными образами и яркими картинами, уместившимися в четырех строках:

1-67

Великий голод, приближение которого я чувствую,Будет часто отступать, затем станет всемирным,Таким великими и долгим, что будут отрыватьКорни от деревьев и младенца от соска.

10–97

Триремы полны пленников всех возрастов.Время, доброе для зла, сладкое для горечи.Добыча слишком рано поторопится к варварам,Алчно глядящим, как жалуется перо на ветру.

Однако «Пророчества» Нострадамуса не принадлежат к классике поэзии. Виной этому и их специфическая тематика, и общее несоответствие поэтической традиции XVI в.; экспрессивный и сжатый до «телеграфности» стиль Нострадамуса мог быть органично воспринят в XX вв., но не в эпохи Возрождения, Просвещения и классицизма:

2-66

С большими опасностями пленник сбежит,Чуть позже великий – фортуна изменила —Схвачен во дворце народом.Согласно доброму знамению, город осажден.

9-29

Когда тот, кто никому не уступал место,Пожелает оставить занятое – не занятое место,Огонь на корабле, по болотам, [горящая] нефть в Шарлье.Будут отбиты [Сен-]Кантен, Кале.

Более того, строки многих катренов похожи скорее на заголовки сенсационных новостей, вынесенные на первые полосы современных газет:

1-10

Змеи впущены в железную клетку,Где томятся семеро королевских пажей,Старики и отцы выйдут из глубины ада,Умрут после того, как увидят смерть и крики своих плодов.

9-31

Землетрясение в Мортаре,Остов [церкви] Св. Георгия наполовину ушел в землю.Мир уснул, проснется война.В храме на Пасху разверзнутся пропасти, –

или же на драматические любовные истории:

6-59

Дама, в исступлении от ярости адюльтера,Будет заклинать своего принца не говорить [о нем никому].Но вскоре о позоре узнают,Так что 17 будут подвергнуты мукам.

10–35

Младший королевич, пылающий горячим влечением,Чтобы овладеть двоюродной сестрой,В женской одежде по дороге в храм АртемидыБудет убит незнакомцем из Мена.

Стихи Нострадамуса в значительной степени обнаруживают следование новым принципам поэзии, провозглашенным участниками группы «Плеяда». Эта группа была создана в 1548 г. учениками Жана Дора Пьером Ронсаром и Жоашеном дю Белле. Свою цель поэты видели в обновлении французского поэтического языка и создании национальной поэтической школы. Согласно дю Белле и Ронсару, язык принадлежит к числе искусств, а вышей формой языка является поэзия. Для «Плеяды» было характерно активное словотворчество, обращение к латыни и греческому как к источнику материала для совершенствования французского языка. Очевидно, Нострадамусу также была близка идея активного словотворчества как средства развития родного языка. Многие слова, использованные им в «Пророчествах», в других источниках XVI в. не зафиксированы.

Кроме того, Пьер Ронсар писал, что «для первого мудреца поэзия была не чем иным, как аллегорической теологией»[12]. В древние времена поэзия ходила рука об руку с пророчеством, облекая в поэтическую форму скупые и запутанные оракулы, изрекаемые пророками. Поэт – посредник между высшими силами и народом, и его ремесло имеет государственное значение. Его нельзя подкупить, его нельзя подвергать гонениям за созданное, ибо, как учит Платон, «поэт – это существо легкое, крылатое и священное; и он может творить лишь тогда, когда сделается вдохновенным и исступленным и не будет в нем более рассудка; а пока у человека есть этот дар, он не способен творить и пророчествовать» («Ион», 534 b).

Исступление, «творческий энтузиазм», утрата связи между логикой и полетом фантазии как необходимое условие для творчества в античной Греции действительно считалось обязательным условием как пророчества, так и стихосложения.

Кроме мысли о неподсудности поэта мирским властям, «Плеяда» настаивала на расширении традиционной тематики поэзии, выход ее за привычные рамки любовной лирики и воспевания красот природы.

Примечательно, что и Пьер Ронсар, и Жан Дора были в первых рядах почитателей Нострадамуса: пророк-стихотворец в их глазах представал «недостающим звеном», живым подтверждением их теории о божественной сущности поэзии. Другой участник «Плеяды», канцлер Мишель Лопиталь, отнесся к Нострадамусу негативно; однако здесь им двигали политические, а не поэтические соображения. Жан Дора, например, по свидетельству современников, занимался толкованием «Пророчеств»:

Все ученые люди немало почитают пророчества упомянутого Нострадамуса, и среди них я назову господина Дора, королевского поэта, столь почитаемого своим веком и настолько удачливого толмача или толкователя этих катренов, или пророчеств упомянутого Нострадамуса, что он кажется гением упомянутого автора, как бы подпророком, какового греки называли Гипофитом[13]… [он] говорил, что они были продиктованы написавшему их Мишелю Нотрдаму ангелом[14].

Именно Дора направил Нострадамусу своего ученика Жана-Эме де Шевиньи, которого пророк принял на работу в качестве секратаря по рекомендации поэта. Учеником Дора был и родственник де Шевиньи, Жан де Шавиньи, автор первой книги с толкованиями предсказаний Нострадамуса[15].

Ронсар же, по-видимому, лично встречался с Нострадамусом. Широкую известность обрела апология пророка, помещенная «королем французских поэтов» в 1560 г. в «Элегии Гийому Дезотелю». Обращаясь к Франции, поэт говорит:

И столь же ты глуха к пророкам, что ГосподьИзбрал меж чад своих и коим кровь и плотьДал в сем краю, чтоб здесь твою беду пророчитьГрядущую, но ты спешишь их опорочить.Да, может быть, смогла миров Господних высьЧрез Нострадамуса с пророчеством срастись,Иль мужем демон злой иль добрый дух владеет,Иль от при роды он душой взмывать умеет,Засим среди небес сей смертный муж парит,Пророчества свои нам сверху говорит,Иль мрачный ум его, томясь глухой тоскою,От жидкостей густых стал сочинять такое:Но он таков, как есть: что ни тверди мы, все жНеясные слова, что в нас вселяют дрожь,Как встарь у эллинов оракул, многократно,Предсказывали нам весь ход судьбы превратной.И я б не верил им, коль Неба, что даетНам зло или добро, я в них не видел ход[16].

Гораздо менее известны строки Ронсара, написанные в 1567 г., уже после смерти Нострадамуса, в разгар Религиозных войн во Франции, где поэт говорит о наследии пророка как о том, чем не следует увлекаться, пока душа молода и не отягощена печалями. Обращаясь к де Вердену, королевскому секретарю и советнику, Ронсар наставляет его:

Будь веселым, здоровым и радостным,Ни завистливым, ни озабоченнымМатериями, которые гложут душу.Беги ото всех скорбейИ не беспокойся о несчастьях,Предсказанных Нострадамом[17].

При своей жизни Нострадамус очень часто становился героем стихотворений. Канцлер Мишель де л’Опиталь, сопровождавший принцессу Маргариту (сестру покойного Генриха II, по условиям мира Като-Камбрези вышедшую замуж за герцога Савойского) во время ее поездки в Ниццу (в ходе которой она встречалась с Нострадамусом), писал в 1560 г. в своем поэтическом отчете об этом путешествии: