Фуга для темной земли - Кристофер Прист

Ответа с судна не было, оно продолжало приближаться к мосту, хотя многие из находившихся на палубах что-то кричали полицейским, не понимая в чем дело.

Нос судна прошел под арку моста метрах в пятнадцати от меня. Я посмотрел вниз. Верхняя палуба была забита людьми от борта до борта. Долго разглядывать мне не пришлось, потому что средняя надстройка судна врезалась в парапет моста. Столкновение произошло при небольшой скорости, послышался отвратительный звук скребущего по камню металла. Я заметил ободранную краску и ржавчину на корпусе и надстройке судна, остекление многих иллюминаторов и окон было разбито.

Посмотрев на реку, я увидел, что полицейские катера и два буксира речных властей пытались развернуть корму старого судна и прижать ее к бетонному причалу Нью-Фреш. По валившему из трубы черному дыму и белой пене за кормой я понял, что машины судна продолжали работать. По мере приближения кормы судна к причалу, металл надстройки то и дело ударялся о мост и скреб по парапету.

На верхних и внутренних палубах возникло движение. Люди бросились в корму. Многие на бегу падали. Едва корма прижалась к бетонному причалу, первые люди стали выпрыгивать на берег.

Судно крепко заклинилось между берегом и мостом; его нос оставался под аркой, надстройка прижалась к парапету, а корма нависла над причалом. Буксиры вертелись вокруг моста, подталкивая судно так, чтобы оно снова не вышло в реку собственным ходом. Полицейские катера были теперь с его левого борта, на палубу забрасывались канаты и веревочные лестницы с металлическими кошками. Спасавшиеся бегством пассажиры мешать полицейским не пытались. Едва удалось закрепить первую лестницу, по ней стали подниматься официальные представители таможни.

Внимание собравшихся на мосту было приковано к покидавшим судно людям: африканцы сходили на берег.

Мы наблюдали за ними с ощущением ужаса и очарования. Мужчины, женщины и дети. Большинство, если не все, в состоянии крайнего голодного истощения. Руки и ноги скелетов, вздувшиеся животы, напоминавшие черепа головы с вылезавшими из орбит глазами; плоские, словно из бумаги, женские груди, укоризненное выражение лиц. Большинство совершенно или почти голые. Многие дети не в состоянии идти самостоятельно. Те, которых никто не взял на руки, остались на судне.

На пассажирской палубе открылись металлические ворота и на причал спустили сходню. Африканцы с нижних палуб тоже повалили на берег.

Некоторые падали на бетон, едва оказавшись на суше, другие бежали к зданиям причала и исчезали либо внутри них, либо между ними. Никто из убегавших ни разу не обернулся ни на нас, стоявших на мосту, ни на тех, кто еще только покидал судно.

Мы ждали и глазели. Казалось, людям на борту судна нет числа.

Со временем все верхние палубы опустели, но люди продолжали и продолжали выливаться на берег из чрева парохода. Я попытался сосчитать количество оставшихся лежать на верхней палубе, мертвых или без сознания. Досчитав до ста, я бросил.

Поднявшиеся на борт люди остановили, наконец, машины и судно было пришвартовано к причалу. Появилось много карет скорой помощи. Наиболее сильно пострадавших погрузили в них и увезли.

Но сотни и сотни брели прочь от причала, подальше от реки, растекаясь по улицам Сити, обитатели которых еще ничего не знали о событиях на берегу.

Позднее я узнал, что полиция и речные власти обнаружили на судне более семисот трупов, большинство детских. Работники социального обеспечения насчитали четыре с половиной тысячи живых, которые попали в больницы и пункты скорой помощи. Определить число остальных было невозможно, хотя я слышал, что с судна ушло примерно три тысячи человек, пожелавших попытаться выжить без посторонней помощи.

Вскоре после отвода судна к причалу полиция прогнала нас с моста, объяснив, что его конструкции опасно повреждены. Однако на следующий день движение по нему снова было открыто.

Вечером я узнал, что стал свидетелем первой высадки афримов.

Полицейская патрульная машина подала нам сигнал остановиться и начались вопросы о том, куда мы направляемся, и обстоятельствах, по которым мы снялись с места. Изобель пыталась рассказать о набеге на соседнюю улицу и убедить полицейских в неотвратимой угрозе нашему дому.

Пока мы ждали разрешения продолжить путь, Салли утешала Изобель, заливавшуюся слезами. Я старался не обращать внимания. Хотя я вполне разделял ее чувства и понимал сколь огорчительно расставание с собственностью подобным образом, за последние несколько месяцев мне пришлось на собственной шкуре убедиться в отсутствии у Изобель силы духа. Вполне понятно, что это доставляло немало неудобств еще когда я работал на фабрике сортировки текстиля, но в сравнении с ситуацией в семьях некоторых моих коллег по колледжу, у нас все было в относительном порядке. Я делал все возможное, чтобы сочувствовать ей и быть терпеливым, но преуспевал лишь в возрождении старых разногласий.

Через несколько минут полицейский вернулся к нашей машине и сообщил, что мы можем продолжать путь, если направимся в лагерь ООН возле Хорсенден-Хиле графства Мидлсекс. Нашим первоначальным намерением было попасть в Бристоль, где теперь жили родители Изобель.

Полицейский сказал, что гражданским лицам не рекомендуются дальние поездки по стране после наступления темноты. Большую часть второй половины дня мы колесили по окрестностям Лондона в попытке найти гараж, где бы нам продали достаточно бензина, чтобы не только полностью заправить бак, но и еще три двадцатилитровые канистры, которые были у меня в багажнике. Ничего удивительного, что уже темнело. Кроме того, мы все трое были голодны.

Я ехал по Западной авеню к Алпертону, сделав большой крюк через Кенсингтон, Фулхэм и Хаммерсмит, чтобы не оказаться возле забаррикадированных афримских анклавов в Ноттинг-Хиле и Северном Кенсингтоне. Сама главная дорога была свободна, хотя мы видели, что каждая боковая и одна или две вспомогательные дороги, пересекавшие основную через определенные интервалы, были забаррикадированы и охранялись вооруженными людьми в штатской одежде. Возле Хангер-Лейн мы свернули на Западную авеню и через Алпертон вышли на указанный полицейским маршрут. Мы увидели припаркованные во многих местах полицейские машины, несколько десятков полицейских в форме и немало ополченцев ООН.

У ворот лагеря нас снова задержали и допросили, но здесь этого следовало ожидать. Нам, в частности, задавали много вопросов о причине, заставившей нас оставить дом и мерах для его защиты на время нашего отсутствия.

Я сказал, что улица, на которой мы жили, забаррикадирована, что мы закрыли и заперли все двери в доме и взяли с собой ключи, что по соседству находятся войска и полиция. Пока я говорил, один из задававших вопросы записывал мои ответы в небольшой блокнот. Нас обязали сообщить подробный адрес и имена людей на баррикаде. Мы ждали в машине, пока полученная от нас информация передавалась по телефону. Наконец нам показали место внутри лагеря почти у самых ворот, где следовало оставить машину. Взяв личные вещи, мы пешком направились в главный приемный пункт.

Здания оказались гораздо дальше от ворот, чем мы ожидали, а когда нашли их, то очень удивились, что это были, главным образом, легкие сборные домики. На фасаде одного из них красовался раскрашенный щит с надписями на нескольких языках. Щит освещался прожектором. Надпись предписывала нам разделиться; мужчинам положено идти к домику под названием "Пункт D", а женщинам и детям – входить в этот.

– Надеюсь, позднее увидимся, – сказал я Изобель.

Она поцеловала меня. Я поцеловал Салли. Они вошли в домик, оставив меня одного с чемоданом.

Я направился в указанном направлении и нашел "Пункт D". Мне было сказано сдать чемодан для обыска и снять одежду. Я подчинился и мою одежду унесли вместе с чемоданом. Затем я получил инструкцию принять горячий душ и вымыться дочиста с мочалкой. Понимая, что это объясняется стремлением свести к минимуму риск для здоровья, я не стал возражать, хотя принимал ванну прошлым вечером перед сном.

Когда я вышел из душа, мне выдали полотенце и одежду из очень грубой ткани. В просьбе вернуть мою одежду было отказано, но мне сказали, что позднее я смогу пользоваться собственной ночной пижамой.

Я оделся и меня проводили в незатейливый зал, где было полно мужчин. Соотношение чернокожих и белых было примерно один к одному. Я постарался не показать свое удивление.

Мужчины сидели за столами на длинных скамейках, ели, курили и разговаривали. Мне показали раздаточное окно, где можно было взять плошку еды. Если одна порция не удовлетворит мой голод, можно взять вторую. Там же можно было получить сигареты. Мне досталась пачка с двадцатью сигаретами.

Отсутствие Изобель и Салли немного беспокоило, но я решил, что они получили такое же обслуживание в другом месте. Мне оставалось только надеяться, что с ними удастся свидеться до отбоя ко сну.