Слезы дракона - Дин Кунц

Невдалеке послышались чьи-то шаги. Тяжелая поступь. Чуть прихрамывающая: отчетливо слышно, как одна ноге слегка скребет по асфальту. Ему знакома была эта поступь. И мгновенно его охватила дрожь. Не поднимая головы, oн закрыл глаза, моля Бога, чтобы шаги не звучали так настойчиво громко, а лучше бы и вовсе удалились. Но шаги раздавались все громче и громче, все ближе и ближе… пока неостановились прямо перед ним.

- Так решил ты или еще не решил?

С недавнего времени этот грубый, густой бас стал звучать в страшных ночных сновидениях Сэмми. Но сейчас он звучал наяву. И перед ним стояло не чудовище из его кошмаров. Перед ним стоял тот, кто был главной причиной его ночных ужасов.

Сэмми нехотя приоткрыл свои воспаленные глаза и медленно поднял голову. Над ним, ухмыляясь, возвышался крысолов.

- Так как, решил или нет?

Огромного роста, плотный, с гривой густых, спутанных волос, с застрявшими в патлатой, запущенной бороде кусками и обрывками предметов непонятного происхождения, на которые невозможно было смотреть без отвращения, крысолов являл собой отвратительное зрелище. В тех местах лица, где борода не росла, оно было сплошь покрыто шрамами и язвами, словно его колотили добела раскаленным паяльником. Огромный нос был крив и крючковат, губы усеяны гноящимися ранками. Из черных, гнилых десен торчали неровные, словно пожелтевшие от времени могильные плиты,зубы.

Густой бас зазвучал громче.

- А может быть, ты и так уже мертв?

Единственным, что не выглядело необычным во внешнем облике крысолова, была его одежда: теннисные туфли, брюки цвета хаки из благотворительного фонда, хлопчатобумажная рубашка и повидавший виды черный плащ, весь сморщенный и сверху донизу заляпанный грязными пятнами. В такие одежды рядились почти все уличные бродяги, попавшие, частично по своей вине, частично по вине других, в щели половиц современного общества и провалившиеся в мрачный, кишащий гадами подпол.

Бас понизился до драматического шепота, когда крысолов нагнулся и приблизил свое лицо к Сэмми.

- Мертв и попал в ад? А? Может такое быть?

Из всего необычного и зловещего в облике крысолова больше всего внушали,ужас его глаза. Странно-зеленые, почти изумрудные, с черными, эллиптической формы, как у кошек или пресмыкающихся, зрачками, глаза эти наводили на мысль, что туловище крысолова было только обыкновенным маскировочным резиновым костюмом, из которого на мир глядело нечто, не поддающееся описанию обыкновенными словами, нечто, явно не принадлежащее земному миру, но всеми силами стремящееся непременно прибрать этот мир к своим рукам.

Шепот стал еле различимым:

- Мертв, в аду, а я демон, приставленный терзать тебя?

Зная по прошлому опыту, что последует за этим, Сэмми сделал попытку встать на ноги. Но крысолов, не дав ему увернуться, быстрым как молния движением пнул его ногой.

Пинок пришелся в плечо, едва не зацепив лицо, и был так силен, словно пнувшая его нога была обута не в легкую туфлю, а в тяжелый ботфорт, или была сплошь из кости, или роговицы, или вещества, из которого черепахи и жуки изготовляют свои панцири. Сэмми свернулся калачиком, подобрав под себя ноги и прикрыв голову руками. Крысолов стал бить его ногами - левой, правой, Снова левой, словно пустился в пляс, выделывая замысловатые па какой-нибудь джиги: раз-удар-пауза-два-удар-пауза-раз-удар-пауза-два, но делал это молча, не изрыгая проклятии, не смеясь с пренебрежением и не сопя от натуги.

Но вот удары прекратились.

Сэмми сжался еще плотнее, превратился в крохотное насекомое, свернувшееся в тугой болевой комочек.

Неестественную тишину аллеи нарушали только негромкие прерывистые рыдания Сэмми, за которые он сам себя ненавидел. Не слышно было даже звуков дорожного движения. Перестал шелестеть листьями на легком ветру куст олеандра за его спиной. Когда Сэмми наконец убедил себя, что должен быть мужчиной, когда сумел усилием воли погасить последние всхлипы, тишина стояла такая, словно он уже был в могиле.

Он решился слегка приоткрыть глаза и в щелочки между пальцами увидел, словно в дымке, дальний конец аллеи. Поморгав глазами, чтобы убрать застилавшие их слезы, он разглядел две машины, неподвижно застывшие прямо на проезжей части улицы, в которую упиралась аллея. Водители их, различимые с его места в виде двух бесформенных пятен, также были неподвижны, словно чего-то выжидали.

Гораздо ближе, прямо напротив своего лица, он заметил на тротуаре уховертку, застывшую в тот момент, когда она пересекала аллею, и странно было видеть это бескрылое насекомое, предпочитающее укромные темные места в глубинах прелой древесины, здесь на свету.

Два выступавших у насекомого сзади отростка были загнуты вверх и выглядели угрожающе, как жалящий хвост скорпиона, хотя на самом деле насекомое было безвредно. Несколько из его шести ножек стояли на асфальте, другие были подняты в воздух. Оно не шевелило даже своими сегментными усиками-щупальцами, словно оцепенело от страха или изготовилось к нападению.

Сэмми перевел взгляд в конец аллеи. На улице те же машины, все так же стоят без движения, на тех же местах, что и раньше. Сидящие в них люди застыли, будто манекены.

Снова насекомое. Никаких признаков жизни. Словно мертвое и приколотое булавкой энтомолога к экспериментальной доске.

Сэмми опасливо убрал с головы руки. Перевернулся, застонав от боли, на спину и с отвращением и страхом посмотрел вверх на своего мучителя.

Крысолов, казалось, застил собой все пространство вокруг. И глядел вниз на Сэмми с нескрываемым интересом ученого-экспериментатора.

- Что, жить-то хочется? - спросил он.

Сэмми удивился, но не вопросу, а тому, что и сам не знал на него ответа. Ибо находился в том промежуточном состоянии души, когда боязнь смерти мирно уживалась в ней с желанием умереть. Каждое утро, просыпаясь, он с удивлением обнаруживал, что еще жив, и каждый вечер, свернувшись калачиком на своей подстилке из тряпок и газет и засыпая, мечтал, чтобы сон этот длился вечность. Но всякий раз, начиная новый день, стремился обеспечить себя пищей, чтобы не умереть с голоду, отыскать местечко потеплее в редкие холодные ночи, когда благодатная калифорнийская погода почему-то капризничала, тщательно укрывался от дождя, чтобы не промокнуть и, не дай Бог, не схватить воспаление легких, а когда переходил улицу, сначала смотрел налево, а затем направо. Видимо, он не столько хотел жить, сколько, живя, нести за это наказание.

- Было бы гораздо интереснее, если бы ты очень хотел жить, - негромко, как бы про себя, проговорил крысолов.

Сердце Сэмми бешено колотилось в груди. И каждый его удар больнее всего отдавался именно в тех местах, которым больше всего досталось от пинков крысолова.