Тыква - Любовь Федорова

Нонор поспешил за лисой, а все остальные, включая Датара и Ошку, вслед за Нонором, оставив Мема в одиночестве на середине храма.

Луна уже цеплялась за шпиль обелиска на Гранитном острове, и пустырь виден был весь как на ладони, до самых рыбачьих домов и до того трактира, куда незадачливый Ошка ходил злополучной прошлой ночью за углями. Лис уверенно зацепил носом ниточку застарелых следов и повлек Нонора, а за ним и всех прочих через грязные ручьи к сараям наискось через пустырь.

Мем с самого юного возраста слыл человеком самостоятельным, и еще в детстве пугал этим родителей и нянек. Сейчас Нонор не велел ему следовать за собой. Но и на месте оставаться не сказал. Из этих обстоятельств Мем сделал вывод, что он может вести себя по собственному разумению. Объявив себе: «И чего я тут буду стоять, как дурак?» — он оставил чемоданчик на полу и отправился смотреть, куда выведет Нонора его облезлый поводырь.

Очевидно, лисий нос был тоньше собачьего. Нонора с прочими Мем углядел возле самых лодочных сараев за пустырем — так быстро и уверенно вел их старый следопыт. Мем прибавил шагу, но нагнал всех не сразу. Потеряв из виду свет факелов, он слегка заблудился меж тесно стоящими постройками и забрел один раз в тупик, а другой — в непроходимую грязь. Снег на этой стороне острова съело паром от слитой из бань воды. Потом Мем услышал голоса и нашел дорогу.

Инспектор Нонор стоял возле перевернутой лодки, лежащей прямо на земле без всяких подпорок или навеса. Солдаты с факелами и эргр Датар топтались по другую сторону от нее. Лис, посаженный на поводок, тянулся к лодке и скалил зубы.

— О, — сказал десятник Адан, увидев Мема. — Вот и Мем подоспел. Не прошло и года. Может, лучше — он?..

Нонор бросил задумчивый взгляд на Мема.

— Поднять сумеешь? — кивнул он на лодку.

Мем пожал плечами и обошел солдат.

— Вот здесь берись, — показал Нонор. — Сюда не наступай.

Мем поддернул рукава, уперся покрепче в раскисшую от сырости землю, взялся за подгнивший борт и перевернул отяжелевшее за зиму суденышко. Все, кроме Датара и Ошки, шарахнулись в сторону. Лодка ухнула на днище и от толчка проехала килем по скользкой грязи, едва не зацепив монаха за подол.

Эргр Датар очертил в воздухе охранный знак Фоа. Под ногами у Мема лежал, запрокинув голову, мертвый человек в суконном черном плаще со стеклярусной вышивкой.

— Тю, — сказал Адан. — Что за ворье нынче пошло? Продал бы плащ или сапоги — выручил бы больше, чем с храмовой кружки за год собирают.

Нонор отпустил лисий поводок. Лис прянул к трупу и уткнулся носом ему под мышку. Потом постелил жидкий хвост, присел на лапах и побежал к воде канала. На этот раз вслед за Нонором никто не пошел. Только эргр Датар вытянул ему вслед шею словно цапля. Но его дернул за одежду Ошка, топтавшийся позади.

«Это не тот человек», — показал он Датару пальцами.

«Знаю, что не тот», — так же знаками отвечал Датар.

Мем посмотрел, как отойти, не потоптав следов — все ж, он был не настолько безответственным, чтобы мешать раскрытию убийства, шагнул назад — увидел на земле тыквенные очистки. Тут рядом, у столба ближайшего навеса, кто-то недавно вынул сердцевину и разломал на куски ярко-желтую праздничную тыкву.

— Я хочу поговорить с вами еще раз, эргр Датар, — сказал Нонор, сворачивая трубочкой план берега, сараев и следов. — Заново. Словно нашего первого разговора в префектуре не было вовсе.

Монах слегка качнул головой. Ошка с нарочито глупой рожей выглядывал у него из-за плеча.

Нонор пристально посмотрел на храмового сторожа.

— Лучше, если без свидетелей.

— Ошка глухонемой, господин инспектор.

— И как же он сторожит вверенное ему хозяйство?

— Полагаясь на помощь Единого.

Нонор кивнул:

— Стало быть, его самого расспросить я не смогу. И давно он у вас?

— С осени.

— А теперь ответьте мне честно, эргр Датар: что у вас украли?

Священник опустил глаза.

— Я не понимаю, зачем все рассказывать снова. Две кружки для пожертвований. Мы снимаем их дважды в месяц — как раз завтра собирались вскрывать.

— Вы собираете и распределяете доход самостоятельно?

— Нет, приезжает казначей из монастыря Скорбящих. Мы считаем деньги вместе для большей точности, и он забирает половину, поскольку мой храм является приписным к монастырю. Вторая половина идет на нужды храма.

— И велик ли доход?

— В хорошие времена до двадцати ларов в месяц. В плохие — в полтора-два раза меньше. Обычно мелкой медной монетой.

— То есть, вы ожидали вынуть завтра около пяти или семи лар?

— Примерно так.

Нонор развел руками и кивнул на мертвеца, которого обставили огнями, словно новогодний пирог:

— Тогда за что же убили этого человека?

Эргра Датара едва заметно передернуло.

— Я не могу этого знать.

— А лгать мне вы можете?

Монах нахмурился.

— Господин инспектор, мне очень неприятно то, что здесь нашли покойника. Я не имею к нему никакого отношения. И храм мой наверняка не имеет. Я не знаю, кто это и почему он здесь. Лучше бы мне забрать прошение из префектуры. Это наши кружки, мы сами разберемся с пропажей. А у вас, наверное, есть более важные дела.

— Конечно, есть, эргр Датар. Чтобы начать следствие по факту убийства, вашего заявления мне не требуется. Это дело более важное, чем храмовые кружки, поэтому ваш сторож поедет с нами в префектуру и посидит в подвале, пока я не найду человека, способного пересказать мне вслух все то, что он показывает пальцами. А про вас, если вы не прекратите мне лгать, я могу подумать и вовсе нехорошо. Монах, нарушивший одну из заповедей чистой жизни и осквернивший уста свои ложью, способен нарушить и другой запрет — осквернить свои руки кровью. Не так ли, эргр? Оступившийся в малом может оступиться в большом.

Вот тут эргр Датар обернулся к Ошке и сказал, сопроводив слова жестом:

— Ошка, отойди.

Тот попятился шагов на десять.

— Если об этой пропаже станет известно моему начальству, у меня будут неприятности, — объяснил монах.

— Продолжайте, — подбодрил Нонор.

— Одна кружка была действительно с деньгами. Во второй лежали записки. Знаете, если вы ходите в храм и хотите исповедовать грех, вы пишете его на бумаге и опускаете в кружку. Я потом прочту и буду молиться за грешника и за его прощение.

— А что бывает с записками потом?

— Их полагается сжигать. Ошка это делает.

— Исповеди вы тоже читаете дважды в месяц?

— Обычно — да.

— Так за чем именно приходили грабители: за деньгами или за чьей-то исповедью?