Окончательный диагноз - Кит МакКарти

— Хорошо. Я познакомила бы вас с профессором Пиринджером, — добавила она заговорщеским тоном, — но его сегодня нет.

«Отсутствие — общая черта всех профессоров». Это была старая, но справедливая шутка.

— А с остальными познакомитесь позже. Вы с кем-нибудь из них знакомы по прежней работе?

— Я учился вместе с Викторией, а остальных, кажется, не знаю.

Лицо доктора фон Герке вытянулось или, скорее, сплющилось, если пользоваться менее щадящим термином.

— Жаль, — промолвила она. — Ее-то вы и замещаете. Ей предписали отдых.

— Правда?

— Она немного переутомилась.

Он вспомнил живую симпатичную блондинку из времен своей юности, которую он обожал издали, но так и не собрался с мужеством, чтобы выразить ей свои чувства. Трудно было соединить это воспоминание с образом, нарисованным Алисон фон Герке. Она избегала страшного слова на букву «с», однако все ее высказывания кружили вокруг того, что называется стрессом.

— И еще такая неожиданность. Вы знаете, что она получила медаль за исследовательскую деятельность?

Он смутно слышал что-то и тоже был удивлен. Виктория не была сияющим метеором на небосклоне академической гистопатологии. А медаль за исследования обычно вручалась ископаемым профессорам из Оксфорда или Кембриджа.

— Да, — продолжила фон Герке. — За очень интересное исследование влияния вакцины на онкогенетическую выраженность в клетках опухоли. Фармацевтические компании проявили огромный интерес.

— Правда? — Каким-то странным образом этот вопрос привел их в заводь неловкого молчания, в которой они и застряли на некоторое время. Она, улыбнувшись, вышла. У него оставалось еще двадцать минут до начала вскрытия. Ровно двадцать минут, за которые ему предстояло понять, до чего он докатился.

Старший инспектор Гомер оглядел небольшой запущенный сад с удовлетворенной улыбкой, которая была несколько шире, чем допускали обстоятельства. Место убийства мало подходило, чтобы получать удовольствие, да и лицевые мускулы у инспектора редко складывались в комбинацию, необходимую для появления улыбки, однако на этот раз у него были особые причины.

Возмездие.

Он был достаточно хорошо образован, чтобы понимать разницу между возмездием и местью, и достаточно самодоволен, чтобы полагать, что последнее не имеет к нему никакого отношения. Перед ним стояла благородная задача. Он был орудием восстановления Божественной справедливости и исправлял ошибки, допущенные по отношению к нему самому, обществу в целом и его конкретному члену — Мелькиору Пендреду, который не мог по-настоящему защитить себя от сил невежества, глупости и (не будем малодушничать и прятаться за эвфемизмами) зла и уже никогда не сможет этого сделать, поскольку он мертв.

И поэтому именно ему, Уильяму Гомеру, выпало бороться за справедливость. У него было мало радостей в жизни, и одной из них являлось возмездие за реальные или воображаемые обиды. Он никогда в этом не признавался, но именно об этой классической героической роли он всегда мечтая. Человек, Которого Невозможно Заставить Замолчать, Защитник…

— Сэр?

Свистящий слог прервал его размышления и, просочившись вглубь его праведного гнева, растворил его и уничтожил.

— В чем дело? — с соответствующей резкостью осведомился он.

— Ньюман что-то нашел, сэр.

Гомер еще издали заметил, что Ньюман молод и неопытен; форма на нем сидела как хитиновый покров на раздавленном таракане. Естественно, он нервничал, и коротко подстриженный светлый ежик не мог скрыть блестящего пота, выступившего на его лбу и темени. Левое веко у него слегка подергивалось, а взгляд ярко-голубых глаз был затравленным, как у волка.

Скорее всего, для него это было первое убийство — уж слишком молодо он выглядел.

«Если это так, тебе стоит его запомнить, сынок».

Эта мысль принесла какое-то горькое утешение, смягчившее неприязнь, которую он испытывал к молодому констеблю Кули.

Улыбка Гомера могла бы украсить лицо доктора Гильотена после первого удачно проведенного испытания его изобретения.

— Где?

Кули кивком указал на дом:

— Там. За мусорными баками, у сарая.

— Надеюсь, он ничего не трогал, — пробормотал Гомер, устремляясь к дому.

Однако Ньюман был толковым и знающим полицейским — два качества, которыми редко владеют низшие чины полиции, — и Гомер решил, что у него нет особой необходимости спешить. Там наверняка уже находятся следователи, а его присутствие потребуется всего лишь через несколько минут.

И поэтому он снова вернулся к Кули:

— Где муж?

— В доме. С ним Кларк.

— Как он?

— Плохо, сэр.

Гомер кивнул. «А кому было бы хорошо?»

Он снова оглядел сад, который представлял собой одну из полосок в разной степени обработанной и ухоженной земли, тянувшихся от стандартных домиков, что стояли на расстоянии ста метров друг от друга. Они как бы намекали на землевладение и служили фиговым листком, прикрывавшим полное отсутствие права наследования. Полицейские стояли в дальнем конце этой полосы у большого полуобвалившегося сарая. Сзади за домами шел переулок, к которому вела покосившаяся калитка, еле державшаяся на прогнившей подпорке. Гомер уже обошел его целиком. Он не надеялся найти что-либо и был приятно разочарован. Сразу за калиткой росло несколько кленов, за которыми он обнаружил участок недавно вытоптанной травы, усеянной окурками. Конечно, не исключено, что здесь втихаря покуривали подростки, но с таким же успехом в этом месте мог стоять убийца…

— Похоже, она не слишком увлекалась садоводством.

Кули окинул взглядом участок Мюиров. Трава была не пострижена, клумбы не прополоты, изгородь покосилась, а старые деревья выглядели настолько древними и зараженными паразитами, что помочь им могла лишь эвтаназия.

При виде этих неопровержимых улик констебль Кули как хороший полицейский, которым он непременно собирался стать, вынужден был согласиться. Гомер издал звук, который можно было классифицировать как удовлетворенное кряхтение или как икоту, вызванную повышенной кислотностью, ведь утром он забыл принять свое лекарство.

— Там налево за калиткой растут деревья. Так вот, проследи, чтобы к ним никто не приближался, пока не прибудут представители отдела безопасности и судебные медики. Ясно?

Кули очень хотелось знать, для чего он должен охранять этот аванпост, но ему хватило ума не задавать вопросов. Он принял приказ и смирился с неведением, выказав подлинный стоицизм. Гомер же двинулся к дому, минуя брошенные игрушки и разросшиеся сорняки.

За домом собралась целая толпа людей как в форме, так и без оной; первые просто стояли, другие занимались делом. Патологоанатом Блументаль объяснял фотографу Моллу, что именно надо снять. Молл был высоким здоровяком с постоянно нахмуренным лбом. Он никогда не жаловался, несмотря на то что ему постоянно приходилось снимать чудовищные картины, а разное начальство одновременно требовало от него выполнения совершенно разных вещей, угрожая при этом кастрацией, увольнением и смертью.

В данном случае чудовищная картина была заслонена от Гомера толпой, окружавшей Молла и Блументаля. Последний выделялся из нее не только благодаря белому комбинезону с эластичными обшлагами и бахилам, но и своим ростом и огромной гривой седых волос. Не случайно его называли Йети. То и дело мелькала вспышка огромного фотоаппарата Молла, сопровождавшаяся приглушенными звуками белого шума.

— Где доктор Джесснер? — довольно громким голосом осведомился Гомер у одной из спин в униформе. Не то чтобы его интересовало местонахождение судебного хирурга, однако он добился желаемого результата: во-первых, он получил ответ на заданный вопрос: «Он перед домом, сэр, наблюдает за выносом тела», а во-вторых, толпа перед ним расступилась.

Объектом всеобщего внимания был мусорный бачок. Блументаль с помощью хирургических щипцов осторожно доставал из него различные предметы домашнего хлама и перекладывал их в мешок, который держала наготове судмедэксперт в таком же облачении. Впрочем, на ней этот костюм почему-то сидел с большим достоинством, чем на патологоанатоме. Это пристальное внимание к тому, что было бездумно выброшено Мюирами, являлось лишь прелюдией к основному действию. После того как из бачка был извлечен последний мусор, под ним обнаружился большой круглый тюк, плотно завернутый в серый пластиковый мешок, который занимал почти половину бачка.

Гомер почувствовал, как в нем закипает возбуждение, а в голове начинает звучать лишь одно слово: «Да!» Он так и знал; картина повторялась, словно подчиняясь какому-то естественному закону.

Молл сделал еще несколько снимков. Блументаль поднял голову и посмотрел на Гомера.

— Вы это искали?

Циничности в его голосе было больше, чем раздражения. Даже если он и восхищался профессиональными навыками Гомера, это еще не означало, что тот ему нравился. Трудно сказать, ощущал ли это Гомер, или же это отношение терялось в море подобных, испытываемых к нему всеми его коллегами.