Волшебный камень - Николай Асанов

Прежде чем Нестеров осознал, что с ним, подошла сестра, но и ее голоса он не услышал. Тогда Нестеров понял все: он еще и контужен, и страх, что он оглох надолго и не узнает ничего о Сталинграде, овладел им. Он все еще жил ощущением боя, совершенно не представляя, сколько времени прошло с того злополучного мгновения, когда его окутали темнота и тишина. Первый вопрос, который он написал на маленьком блокноте, поданном ему сестрой, был о Сталинграде. Город боролся и жил.

Всю свою нервную энергию Нестеров употребил на то, чтобы вновь обрести слух. Он думал только об одном — о слухе. С покорностью ребенка подчинялся он всем предписаниям врача, касающимся восстановления слуха. Нестеров вычитал когда-то, что большинство болезней может быть излечено внушением. Он знал также, что его глухота — следствие контузии, отразившейся на всей нервной системе. Со страстью одержимого попытался он своей волей излечить себя. И слух вернулся, когда он еще находился в пересыльном госпитале под Сталинградом.

Он проснулся утром и сначала не понял, что случилось. Внешние шумы настойчиво стремились ворваться в сознание. Они словно процарапывали ходы в усталом мозгу. Первое, что дошло до сознания, был отдаленный шум, похожий на дальний рокот прибоя. Словно Нестеров был на побережье и прислушивался к медленному и важному говору моря.

Нестеров не закричал, не вскочил — он только вытянулся на койке так, что ноги уперлись в железные планки кровати и прогнули их.

Затаив дыхание, он слушал этот шум, доносившийся сюда за двадцать километров от города. Было так, словно товарищи разговаривали с ним, утешали его и успокаивали: ничего плохого не случилось, пока он лечился, но, конечно, надо поскорей вернуться, дело не ждет, он нужен там, откуда они говорили с ним…

В один из особо тяжелых дней, когда прибыло множество раненых, Нестерова эвакуировали в тыл.

Приказ генерала Бушуева больше не действовал, да и кто бы отыскал Нестерова в его странствии по госпиталям, и капитан стал надеяться, что он еще вернется в свой батальон. Но в подмосковном госпитале он понял, что это ему не удастся.

— Слишком много железа приняли внутрь, молодой человек, — пошутил главный врач, заканчивая осмотр.

Врач был веселый человек, он шутил, несмотря на то что день и ночь оперировал бойцов.

Нестеров понимал, что этим врач спасает себя от усталости и горя. И он прощал многое, что говорил этот как будто безжалостный человек другим командирам и солдатам, но, услышав свой приговор, дрогнул и сжал кулаки. Доктор заметил это и сказал устало и грустно:

— Ну что вы волнуетесь, Сергей Николаевич? Руки и ноги у вас целы, голова на плечах, сшили вас как полагается, а вы все недовольны. Посмотрите-ка на инвалидов восьмой палаты, вот кому надо грустить, а они у себя школу открыли, к долгой, а главное — к плодотворной жизни готовятся. Ей-богу, голубчик, вам волноваться нечего.

— Я хочу на фронт, — глухо сказал Нестеров.

— Ну что вы, голубчик, Гитлера и без вас добьют. Смотрите, остановили же его, подлеца.

— Я сам, своими руками… — начал и не закончил Нестеров, выбросив на стол стиснутые кулаки.

— И это возможно, — радушно сказал доктор и указал рукой за окно, словно предлагал весь мир, что лежал за стенами госпиталя. — Вы кем были до войны?

— Геологом.

— Вот и возвращайтесь к своей работе поскорей. Отправляйтесь в экспедицию, разыщите какой-нибудь молибден или вольфрам и еще не одного фашиста убьете. А простор-то какой! Ей-богу, кончится война, уеду я в лес, построю избушку и займусь охотой!

Он сказал это с таким вкусом, словно и в самом деле годами мечтал о такой вот простой жизни. Но Нестеров знал, что так же утешал главный врач десятки людей, которые уходили из его госпиталя в жизнь, оставляя здесь иной раз не только тот излишек железа, что приняли в свой организм, но и руку или ногу.

Значит, все складывается так, что ему предстоит выполнить приказ генерала. И хотя он все еще не мог помыслить о том, что ему нет места в армии, где-то в душе уже теснились мысли о будущем. Это будущее было малоутешительным, но в нем, как отдаленная молния, иногда просверкивала надежда. А вдруг ему еще удастся свести счеты с фашистами.

Однако как это трудно — перестраивать все свои мысли, чувства, силы и желания на иной лад! И никто не поможет ему!

Единственной радостью в эти дни были Варины письма.

Нежные и милые, они были полны тревог за него, — она догадывалась, что он ранен тяжело, но не было в них того тягостного вопроса, которого боятся все лежащие в госпиталях: а не стал ли ты инвалидом? Нестеров не однажды видел, как тяжело переживали раненые звучащую в иных письмах боязнь чужого калечества. Но и в последнем Варином письме, полученном, уже перед самым отъездом, звучало то же самое желание увидеться поскорее… Варя даже настаивала, чтобы он вызвал ее к себе, — хотела сама ухаживать за ним. И, верная своему обыкновению, посылала последнюю фотографию.

Хорошо, что она не задавала никаких вопросов, будто и не представляла его себе искалеченным, но вдвое лучше, что ему и не надо преуменьшать свои увечья. Судьба милостива к нему. «Сшили» Нестерова на славу, шрамы на голове затянулись, и рана в правом боку как будто перестает напоминать о себе.

Сергей стоял в вестибюле госпиталя и ожидал, когда сестра-хозяйка выдаст ему ордена и документы, а сам потихоньку перечитывал письмо. Этим он, мог заниматься бесконечно, время текло тогда незаметно, и он переставал видеть суету и ненужный беспорядок вокруг. Правда, в письме были и жалобы: Варя писала, что экспедиция работает плохо. Палехов разогнал людей, рвется в Москву…

Он вспомнил, что и Саламатов в последнем своем письме, догнавшем Сергея уже в госпитале, писал о том же. Он тоже был недоволен Палеховым, заменившим Нестерова на посту начальника экспедиции, писал, что дела экспедиции плохи, нужен там острый глаз и смелая рука. Палехов и молодой геолог Суслов работают без сердца. Суслову еще бы учиться да учиться, а он уже чувствует себя начальником и знать никого не желает. Да и Варвара Михайловна Меньшикова мучается без Сергея, скучает, а какая же работа со скукой в сердце? И Нестеров понял, что Саламатов всеми силами старается вернуть его в Красногорск…

Что ж, старый друг, секретарь Красногорского райкома партии, знал, как растревожить Нестерова. Вместе с его письмом пришли и воспоминания, шагнули с глинистых красных берегов Резвой, с каменных порогов Вышьюры и Нима и обступили Нестерова. Долги надо платить. Он там родился и вырос, а что успел он сделать для родного края? Настоящий человек, не перекати-поле, мотаться клубком под случайными ударами ветра не станет. Вот только приобвыкнет Нестеров немного к штатской своей жизни, а там взвалит на плечи груз, какой потяжелее, и снова в путь-дорогу…