Беглец - Борис Зубков

Кейр нагнулся и осторожно откинул простыню с головы лежащего. Тот сразу же, будто автоматически, поднял руку, и неприятно белые, мягкие, словно бескостные, пальцы ощупали лицо Генри. "Слепой, - понял Кейр. - Бледен, как непропеченные оладьи. Видно, его давно не выносили на солнце".

Рука соседа нащупала Шар и задержалась на нем.

- Это мне знакомо, - с усилием, но очень ясно произнес сосед. - Я видел такие шары. Когда мог видеть. Не у всех нас они есть...

- У кого - у нас?

- У тех, кто попал в эту клинику. Разве ты не знаешь? Агенты выезжают почти на каждую катастрофу. Отбирают тех, кто годится. Годятся не все. Только абсолютно здоровые.

- Почему - здоровые? После аварий остаются калеки. Только калеки, вроде меня...

- Я сказал - здоровые. Пустяковые повреждения не идут в счет. И ты был здоровым. Обычным! И я. В любой больнице нас выписали бы через неделю. Залепили царапины пластырем и выписали...

- Но они сказали мне... - Кейр начинал понимать.

- Что собрали тебя по кусочкам? Они всем так говорят. Потом появляется Шар, и все кончено. От Шара не отвяжешься, как нельзя отвязаться от собственной головы.

- Врешь! - полушепотом закричал Кейр. - Ты врешь, пугаешь. Ты просто завидуешь мне, что я хоть вижу. Я был калекой, ты понимаешь это? Совсем калекой. Они меня вылечили, и я благодарен им!

- Перед смертью люди позволяют себе такую роскошь - не лгать. Они вылечили тебя? Ты слеп, а не я. Меня они тоже лечили. Где мои глаза, ты не знаешь? Они лежат в холодильнике и ждут меня. Как будущая награда за все, что я должен был сделать. Остатки глазных нервов законсервированы. Вот здесь...

Он дотронулся белыми пальцами до уголков глаз.

- Но зачем им все это? Зачем?

- Меня прозвали Спеле. Это значит - Пещера. Меня сделали таким, чтобы я работал в пещерах. Нюхал, щупал, слушал - слепые это делают лучше зрячих. И темнота пещер их не пугает, не действует им на нервы. Для них весь мир пещера, они привыкли. Понял? Придумано отлично. От тебя они тоже что-нибудь потребуют... Ты же им так благодарен...

Спеле резко запнулся, несколько раз тяжело и хрипло вздохнул и быстро что-то забормотал. То самое "бу, бу, бу", что Генри слышал еще в коридоре.

- Что с тобой, дружище? Перестань! Ты бредишь... Перестань! Я здесь... Да перестань же ты!

В отчаянии Генри потряс Спеле за плечи. Тот смолк и снова тяжело вздохнул.

- Ммм... Еще одна их выдумка. Операция горла. Слепому, сам понимаешь, писать трудно. Да и долго. А руки? Если пишешь, руки заняты. А слепой не может писать и смотреть одновременно. Ведь он смотрит руками. Значит, надо говорить, говорить, говорить... Все, что нащупал, говори, все, что услышал, говори. Аппарат записывает. Аппарат всегда с тобой, вроде твоего Шара. Но человек говорит медленно. Так они считают. Меня учили говорить быстро, еще быстрее, еще... Потом сделали операцию. Что-то с голосовыми связками. Теперь меня можно завести на любую скорость. Как магнитофон. Я сам завожусь. Я привык, мне теперь трудно говорить, как все. Как обычные. Если бы ты знал, как трудно... А глаза, где они?.. Мне обещали вернуть их перед смертью. Может быть, они думают, что я не вынесу еще одну операцию. Эту операцию я вынесу. Последнюю... Позови кого-нибудь! Почему никто не идет? Позови... Нет, уходи! Если тебя найдут здесь, нам не поздоровится. Уходи, уходи!..

Он ушел. Опустошенный, отчаявшийся, бессильный. До встречи со Спеле он думал, что он один такой - с Шаром. Казалось, что исключительность положения служила посмертной гарантией на сочувствие и внимание. Ну что же, гарантия осталась - обязательная гарантия для подопытной мыши на ледяное внимание экспериментаторов. Все же, если таких, как он, много это хорошо. Тяжелая ноша, разделенная на сто частей, уже не тяжела. Нет, это не утешает. Душевный груз не делится на части. Таких, как он, много... Ободряет это или уничтожает? Если их много, значит, они пытаются соединить свои силы. Это ободряет. Если их много, значит, каждый уже пытался и обессилел. Это уничтожает надежду.

Сколько их? Десять, сто, тысяча? Поиски точного ответа почему-то казались ему чрезвычайно нужными и важными.

Он получил ответ, когда увидел "библиотеку". Небольшой зал действительно смахивал на помещение библиотечного каталога. Или на колумбарий. В каждом ящике "каталога" тикало сердце. Да, их было много. И все надежно отделенные друг от друга металлическими стенками ячеек.

Разумеется, Генри никогда бы не смог проникнуть в "библиотеку", если бы не его побег.

Он решил бежать из клиники. В конце концов даже самые тяжкие увечья не исключают из списков свободных граждан. Только не стоит пытаться рассуждать на эту тему с врачами и администраторами клиники. Проникновенная беседа кончится шприцем с какой-нибудь дрянью.

Побег казался легким делом. Серое, очень длинное, приземистое здание клиники выходило боковым фасадом в небольшой парк. Парк широкой дугой огораживала высокая решетка, но ворота никогда не закрывались, и никто их не охранял. Беспечность смахивала на западню. Но за решеткой были улица, город, жизнь. Правда, гулял Кейр всегда в другом парке, закрытом со всех сторон бетонными стенами вивария и лабораторного корпуса. Зато три раза в неделю, по вечерам, его приводили на балкон, тот самый, с которого он наблюдал церемонию передачи пепла. Там он ждал вызова в кабинет на очередное прощупывание сердца кинографической аппаратурой. Сложность аппаратов требовала тщательной подготовки, и ждать приходилось пятнадцать-двадцать минут.

В понедельник он, будто невзначай, сошел с балкона на несколько ступенек вниз по лестнице, ведущей в холл. В среду рискнул достичь середины лестницы и вернулся никем не замеченный. В пятницу спустился в холл и пересек его туда и обратно. Никто не остановил его, неярко освещенный дежурным светом холл оставался безлюдным. В следующий понедельник Генри толкнул наружную дверь холла, страшась обнаружить запоры. Дверь легко поддалась и открылась настежь, словно приглашая в парк.

Еще через день Генри спустился по лестнице и вышел в парк. Это заняло всего сто двадцать секунд, их можно было сосчитать по биениям сердца. Пока его хватятся, пройдет еще восемьсот секунд. Он подошел к воротам, протянул вперед руку с растопыренными пальцами, будто нащупывая уже почти осязаемую свободу, и... рухнул на сизый асфальт дорожки.

...Очнулся Кейр в "библиотеке". Кожаная кушетка, на которую его положили, была совсем низкая, так что лежал он почти на полу, и стены комнаты нависали над ним. От пола до потолка, всплошную, кроме узкой двери, по стенам шли небольшие ящики, помеченные красными цифрами и буквами на черных дверцах. В каждом ящике приглушенно тикало, и эти звуки наполняли комнату до краев.