Яблоко и Ева - Юрий Нестеренко

Ему действительно это удалось. Две станции разошлись, не коснувшись друг друга, но китайцы обещали повторить свою попытку на следующем витке.

Однако за то время, пока «Дракон» огибал Землю, им ненадолго удалось восстановить связь со своим руководством. Очевидно, они получили свои последние инструкции.

Когда они вновь вышли на связь, их тон был совсем другим. Они извинялись за предыдущее, называя его вспышкой позорного безумия. Они больше ничего не требовали. Они только просили — просили позволить им пристыковать их корабль и передать на МКС-3 свой генетический материал. Половые и соматические клетки четверых мужчин, из которых когда-нибудь в будущем сможет вновь возродиться китайский народ.

Бартон отказал и на этот раз. Он не без оснований опасался, что китайцы надеются использовать стыковку для захвата МКС.

Те все-таки предприняли попытку стыковки, рассудив, что громоздкая станция не сможет увернуться от маленького корабля. И поначалу их расчет оправдывался, несмотря на чудеса пилотирования, проявленные Бартоном. При успешной стыковке остановить китайцев могла бы только рукопашная: когда проектировалась МКС, никто всерьез не рассматривал возможности космического пиратства, зато рассматривали возможность нештатных ситуаций, при которых экипаж станции не сможет сам впустить прибывших спасателей — поэтому переходной люк легко открывался снаружи. Однако в момент стыковки Бартон все же дал максимальную тягу маневровым двигателям. Его расчет оправдался: стыковочный узел перекосило и заклинило.

Агония китайцев, запертых в своем корабле, растянулась почти на неделю. В первое время они пытались, включая двигатель, свести МКС-3 с орбиты и обрушить на Землю, но эти попытки блокировались с помощью двигателей станции. Потом это прекратилось. Может быть, у них закончилось топливо. А может, они решили не отнимать у человечества последний шанс возродиться — хотя бы даже и без китайцев… Все эти шесть дней они переговаривались по радио со своими соотечественниками на Луне (те протянули больше месяца). На МКС принимали эти передачи. Никто на станции не знал китайского языка, но догадаться о теме разговоров было не так уж сложно…

Психологический климат на самой МКС и без того был не из лучших. И все же здесь оставалась надежда. Среди четверых американцев была одна женщина — астрофизик Линда Тревис. Она делала блестящую научную карьеру, венцом которой стала ее командировка на МКС-3, и совершенно не планировала заводить детей. Но действительность внесла коррективы в ее планы.

После того, как с Земли перестали приниматься любые передачи, за исключением сигналов автоматических маяков, экипаж станции собрался на очередное совещание. На котором Линде было объявлено, что отныне ее главная ценность состоит вовсе не в научных достижениях, а в способности родить ребенка. Причем обязательно девочку.

Поначалу Тревис сильно возмущалась таким подходом, говоря, что она личность, а не самка, и они не вправе ее принуждать. Что еще неизвестно, действительно ли люди вымерли полностью, и если это не так, то в их требованиях нет никакого смысла, а если все же так — тогда тем более говорить о возрождении человечества бессмысленно, ибо возвращение на зараженную Землю им закрыто, а станция слишком мала и недолговечна, чтобы на ней жили поколения людей.

Бартон, однако, возразил, что наличие шанса всегда лучше, чем его отсутствие, особенно, если этот шанс — последний. И что в условиях чрезвычайного положения он готов применить любые меры, дабы обеспечить выполнение своих распоряжений.

В конце концов Линде пришлось согласиться. Она еще дешево отделалась, ибо на совещании звучали и другие предложения — что она, как единственная женщина, отныне не должна отказывать в сексе ни одному из мужчин (надо заметить, что Линда была фригидна, что ее абсолютно устраивало). Но это уже не поддержал Бартон, заявив, что, если они хотят возродить не просто биологический вид, но цивилизацию, то сами не должны опускаться до скотства.

По настоянию Линды, для оплодотворения было использовано искусственное осеменение (Пол Харпер, врач экспедиции, поддержал ее, ибо такой способ дает более высокую вероятность зачатия по сравнению с естественным). Вопрос о том, кто станет отцом нового человечества, предоставили решать естественному отбору: донорами спермы выступили сразу пятеро мужчин (шестой стерилизовался за несколько лет до того; теоретически можно было попробовать проделать обратную операцию, но Харпер, единственный медик на борту, как раз и был этим шестым, и пытаться оперировать сам себя не рискнул).

Приз в генетической лотерее выпал Тому Лерою; чтобы это установить, не требовалось анализа ДНК, ибо близнецы родились темнокожими, а Лерой был единственным негром на борту. Но порадоваться своему отцовству ему не пришлось: оба младенца были мальчиками, и, значит, лишь отнимали бы дефицитные ресурсы. Их сразу же умертвили и выбросили в космос. Линда была расстроена, но скорее как ученый, чей эксперимент не удался, чем как мать, потерявшая детей. А вот Лерой пришел в бешенство, хотя и должен был сознавать неизбежность принятого решения. Вдобавок ко всему он вбил себе в голову, что его сыновей убили не за то, что они мальчики, а за то, что они черные. Это была, конечно, типичная бредовая идея, при подходящих обстоятельствах — а обстоятельства на станции, где были заперты последние представители человечества, подходили как нельзя лучше — вполне способная перерасти в паранойю, но доктор Харпер, равно как и командир Бартон, не придали этому должного значения. Лерою лишь вкололи несколько раз лошадиную дозу успокоительного. В конце концов, нервы у всех были на взводе — они провели в замкнутом мирке МКС-3 уже год, в то время как первоначальная программа полета была рассчитана лишь на пять недель; их даже не тестировали на длительную психологическую совместимость…

Как только Харпер объявил, что Линда оправилась от родов, была предпринята новая попытка. И вновь неудача — выкидыш на пятом месяце.

Лишь с третьего раза, словно в сказках и анекдотах, цель была достигнута. Родилась девочка, на сей раз белая. Разумеется, ее назвали Евой.

Психологический климат на станции был к тому времени уже совершенно невыносимым. Астронавтов раздражало друг в друге абсолютно все: запах, звук голоса, волоски на коже, родинки… Раздражало жужжание бритвы тех, кто брился; раздражали бороды тех, кто забросил бритье. Раздражала чужая мрачность («и без того тошно!») и чужая веселость, казавшаяся дико неуместной (впрочем, последняя случалась все реже, если не считать истерических всплесков). Чтобы спровоцировать скандал, достаточно было кому-то почесаться, кашлянуть, шмыгнуть носом, хрустнуть пальцами, начать мурлыкать песенку… Нельзя сказать, что все ненавидели друг друга одинаково; некоторым удалось сохранить между собой нормальные и даже хорошие отношения, но станция была слишком мала, чтобы члены экипажа могли ограничить свой круг общения лишь теми, кто не вызывал неприязни.