Время несбывшихся надежд - Николай Шмагин

– Ещё бы. Твои дружинники так обступили тебя, ну, думаю, надолго, – недовольно басил Володя, шумно выдыхая воздух ртом.

Ирина приостановилась:

– Опять выпил?

– А ты хочешь, чтобы я замёрз у отделения милиции, где работает моя жена, превратился в ледяную статую?

– Ты же обещал?!

– Ну, Ирочка, не сердись. Всего пару рюмок перед ужином. Тебя нет, мама недовольна, бабушка ворчит. Прямо тоска.

Ирина молча прижалась к его плечу.

Они шли быстро, и Володя, дурачась, старался идти в ногу со своей женой, инспектором милиции, прикладывал руку к шапке, отдавая ей честь и докладывая что-то весёлым, хмельным голосом. Ирина смеялась, покачивая головой, снова подхватывала его под руку.

Странная женщина молча смотрела им вслед, скорбно покачивая головой.

– Ну, никак не могу найти общий язык с ребятами. Они чувствуют, что я новичок в милиции, – Ирина включила цветной телевизор и подошла к трельяжу: сразу в трёх створках зеркал отразилась, как в проекции, её стройная, ладная фигурка в простеньком халатике.

Встряхнув кудряшками каштановых волос, она вгляделась в зеркало, увидев мужа, ласково улыбнулась ему.

Раскинувшись на кровати, Володя курил, от нечего делать, щёлкая зажигалкой: огонёк послушно вспыхивал, гас, снова вспыхивал. «Ронсон» работал безотказно. На его фирменном боку выгравированы инициалы: В.Р.

– Наконец-то у тебя выходной. Слава те господи, как говорит бабулька, – закатил Володя глаза под потолок, и глубоко затянулся, пуская дым кольцами изо рта, – и опять про работу. Надоело вот так, – он провёл «Ронсоном» под подбородком и вскочил с кровати.

Разминаясь, замахал руками, поглядывая в телевизор:

На экране, пошатываясь, заплетая ногами, брёл какой-то пьяный, заросший щетиной мужчина, с недовольством поглядывая в сторону снимающей его камеры красными глазами. Губы мужчины изрекали нечто, если догадаться по мимике, не совсем цензурное.

Но вот к нему подходит милиционер и, вежливо взяв под руку, твёрдо выводит из кадра, несмотря на вспыхнувшее, было, сопротивление.

«Необходимо как можно быстрее покончить с этим опасным для общества злом. Трезвость должна стать нормой всей нашей жизни», – вещал под изображение строгий голос диктора.

– И тут воспитывают, – выключив телевизор, Володя оглянулся на жену, одевающуюся возле платяного шкафа. Раскрывшаяся настежь дверца услужливо показала ему висящий на вешалке новый милицейский китель с погонами.

– Сдаюсь, – Володя развёл руками, – везде моя милиция меня бережёт. Даже в собственной спальне.

– Володя, я давно хотела поговорить с тобой, серьёзно поговорить, – Ирина взволнованно смотрела на мужа.

– О чём? – Володя подошёл к жене, поцеловал в шею.

– Подожди. Тебе не кажется, что… ну, что в последнее время ты пьёшь больше обычного?

– С чего ты взяла? Как всегда, для веселья. Для поднятия тонуса.

– Может быть, в санаторий какой-нибудь съездить тебе, отвлечься, или ещё что-нибудь придумать, право не знаю, – Ирина обеспокоенно всматривалась в мужа, – ты больше меня знаешь. Я очень тебя прошу, брось эти рюмки, тосты бесконечные, боюсь я за тебя. Не доведут они до добра, поверь мне. Я знаю.

– Ну вот, пошли-поехали, – Володя покровительственно, с оттенком превосходства глянул на жену. – Насмотрелась у себя в милиции на дрянь всякую, может быть, в ЛТП меня определишь по знакомству?

Володя захохотал, довольный проявленным остроумием.

– А что, для профилактики, вместо санатория, а?!

Ирина с жалостью и надеждой смотрела на мужа:

– Зачем ты так говоришь? Я же люблю тебя, поэтому и беспокоюсь.

– А ты не беспокойся, своих несовершеннолетних кретинов воспитывай, а дома пусть будет так, как заведено ещё до тебя, хоккей? – Володя чмокнул жену в щёку.

Ирина грустно улыбнулась:

– Тебе виднее, Володя.

В открывшуюся дверь просунулась радостная морда Дэззи, явно приглашающая молодых супругов на прогулку.

«Володечка, надо бы на рынок сходить. Картошка кончилась, и вообще», – донёсся из коридора властный голос Элеоноры Аркадьевны.

– Вэлл, май мазэ, – согласно отозвался Володя, и стремительно вышел из комнаты, пнув ожидавшую в дверях собаку.

– Гуд монин, май дарлин, – поцеловал он мать. Та удовлетворённо шлёпнула его по широкой спине, посылая ответный поцелуй по воздуху.

Необидчивая собака, кот, бабушка, выглянувшая из кухни, удовлетворённо наблюдали радостную сцену встречи матери с сыном.

– Сегодня у Вадима Петровича юбилей. Приглашают в шикарный ресторан. Идём?

– Ес, – обрадовался Володя, приникая к матери.

– Доброе утро, – вышедшая из комнаты Ирина улыбнулась. – Элеонора Аркадьевна, мы с Володей в магазине купим картошку, это гораздо ближе. Не всё ли равно?

– Конечно, не всё равно, – сразу же отпарировала хозяйка дома, поджав губы. – Это вы ели картошку из магазина, когда в общежитии жили, а мы продукты покупаем только на рынке.

– Мама, – осуждающе глянул на неё Володя.

– Что, мама, разве я не права?

– Вы правы, Элеонора Аркадьевна. Я всю жизнь ела картошку, купленную в магазине. И ничего, жива пока, – Ирина вошла в ванную комнату.

Элеонора Аркадьевна молча пожала плечами, всем своим видом показывая окружающим: что, мол, взять с неё, грубиянка.

– «Делу время, потехе час», – назидательно изрёк в открытую дверь Чирик, и бабушка, встрепенувшись, уважительно поглядела на попугая в клетке, затем поспешила на кухню, бормоча:

– Умная птица наш попугай. И всегда-то к месту брякнет.

Животные, издавая голодные вопли, поспешили за ней следом.

– Я говорила тебе, – Элеонора Аркадьевна гневно смотрела на сына. – Она ещё нам покажет кузькину мать. Ей в Москве прописаться надо было, – понизив голос, зашипела она сыну: – а ты лопух, попался на удочку. Сложная биография, видишь ли, у неё.

– Мама, тише, – Володя оглянулся, боясь, как бы не услышала жена. – Это же не так.

– Так не так, а с матерью не позволяй так разговаривать…

Мать с сыном вошли в гостиную. Дверь за ними захлопнулась. Коридор снова стал просторным и пустынным. Надолго ли?

Вот из кухни появилась бабушка: в руках у неё сумки, рядом бежит жаждущая «гулять» собака…

Ирина шла по неширокой, состоящей из двух и одноэтажных домов, улице. Сквозь невысокие заборы виднелись тщательно укутанные снегом сады, огороды, где-то брехала собака.

Поёживаясь от крепкого морозца, спешили немногочисленные прохожие. Невдалеке высились громады новостроек.

«Пьянство в семье – основной недостаток. И с этим злом надо бороться. Постоянный контроль, вот главное оружие в нашей работе. В ней нет мелочей. Кажущаяся порой мелочь в поведении ребёнка может обратиться в провинность, в правонарушение, привести к преступности», – Ирина приостановилась, не чувствуя мороза.

«Я обязана увлечь ребят полезным делом, они не должны бесцельно шляться по улицам. Что за странная женщина смотрела на меня тогда? Почему так жалобно, с такой болью?»

В окне дома Ирина разглядела девочку, с любопытством выглядывающую на улицу. Увидев её, девочка засмущалась, было, отпрянула вглубь комнаты, но любопытство взяло верх, и девочка снова прильнула к окну: сплющив о стекло носик, она старательно разглядывала незнакомку.

Ирина улыбнулась, помахала ей рукой, и девочка обрадовалась, замахала в ответ обеими ручками так, что большой, кокетливо подвязанный бант на её голове запрыгал, девочка засмеялась.

Вдруг к окну подошла какая-то полная, сердитая женщина, видимо, мать девочки, и принялась отчитывать её, отгоняя от окна.

Девочка заплакала.

Женщина выглянула в окно, и что-то гневно заговорила, обращаясь к Ирине и размахивая руками, похожими на большие сардельки.

Ирина нахмурилась и быстро, не оглядываясь, пошла по улице. Настроение её было явно испорчено. Она вышла на другую, более оживлённую магистраль. Сновали люди, машины, обгоняя друг друга.

Откуда-то сквозь уличный шум приглушённо мелькнуло, донеслось:

«… а мне милей, не шумные, милей одноэтажные…»

Ирина остановилась, прислушиваясь, нет, не слышно. Медленно пошла дальше. Но песня уже вспомнилась и не уходила из головы:

«… пройду по абрикосовой, сверну на виноградную, и на тенистой улице я постою в тени…»

Отрешившись от действительности, она шла по улице уже совсем другая. О чем же ей думается, что вспоминается?..

…И словно по мановению волшебной палочки ожила, появившись перед глазами, другая улица, в другом городе: одноэтажный дом врос в землю, накренившись, словно пьяный, вперёд небольшими оконцами.

Одно из них распахнуто настежь: грязные ситцевые занавески колышет ветер.

«…выплывают расписные, Стеньки Разина челны…» – могуче звучит из окна древняя русская песня в исполнении нескольких голосов. Вот один из них, женский, сиплый, громко провозглашает:

«Разливай, Феденька, не стесняйся. Выпьем, и снова нальём!»