Фатальное колесо - Виктор Сиголаев

Не страшно.

Формула «я сюда не напрашивался» наполняла меня легкостью и азартной бесшабашностью. Вчерашний постулат «проживу новую жизнь без ошибок» стал казаться тусклым, унылым и беспросветным.

Краем сознания я понимал, что шараханье из одной крайности в другую вызвано симбиозом детской необузданной энергии и умудренного опытом рассудка, уставшего от многолетнего контроля над рамками норм и приличий. Понимал, но возвращаться к привычным для пожилого гражданина ограничениям не собирался.

Хотелось скакать, резвиться и радоваться этой жизни.

— Валентина Афанасьевна!

— Что, Караваев?

— Разрешите выйти из класса.

— Что случилось?

— Ничего не случилось. Мне к директору нужно.

Пауза.

— Зачем тебе к директору?

— Это конфиденциальный разговор.

Следующая пауза вышла на порядок длиннее.

— А ты понимаешь значение слова «конфиденциальный»?

— Секретный, доверительный, келейный, негласный, тет-а-тет. Продолжать?

Опять пауза.

Как мы тяжело реагируем на экстремальные вбросы! Наши современные учителя к подобным аномалиям как-то попривычнее будут.

Застой, одним словом.

— Так, можно выйти или нет?

— Хм… Так, дети! Тихо сидим десять минут. Мы сейчас вернемся. Пойдем, Караваев.

Легко.

Я шагаю по школьному коридору и наслаждаюсь ситуацией. Валентина Афанасьевна — справа и чуть сзади. Вид у нее несколько озадаченный, если не сказать — обалделый.

А еще я чувствую ее страх.

Страх перед непонятным учеником, перед директором, перед милыми детишками, которые ей чертовски надоели за тридцать лет педагогической практики. Перед ГорОНО, перед парткомом, профкомом, педсоветом, перед пьяным соседом, перед хулиганствующими подростками советских времен. Страх перед жизнью.

Мне становится ее немного жалко.

Когда мне было действительно семь лет, я всего этого не знал, не видел и не ощущал. Сейчас эта женщина передо мной — как открытая книга. Сейчас я — педагог, а она — испуганная и запутавшаяся ученица. Хочется ее подбодрить, но боюсь, напугаю ее еще больше.

Стучу в дверь директора и терпеливо дожидаюсь приглашения войти. Приглашают. Входим оба, несмотря на заявленную мною ранее конфиденциальность.

Директор нашей школы — Вера Семеновна. Монументальная фигура, надо сказать. Очень напоминает Людмилу Зыкину в лучшие ее годы. Могучие плечи, огромный бюст, гигантская гуля на затылке величиной с мою голову. И все это непостижимым образом гармонирует с правильными чертами лица, чуть курносым девчачьим носом, маленьким ртом с тонкими ярко накрашенными губами и умными глазами зеленоватого цвета, которые женщина время от времени слегка близоруко щурит, принципиально не желая носить очки.

Завуч тоже здесь.

Лариса Викторовна — полный антипод женщины-директора. Тонкая, изящная, с худым усталым лицом, украшенным огромными очками с толстенными стеклами. Светлые, выгоревшие на солнце волосы, собраны в легкомысленный пучок на затылке. Тихая, незаметная и незаменимая. Внешняя мягкость не мешает ей быть жесткой и непреклонной всегда, когда ей этого надо.

Ну что ж, так даже лучше.

Представление начинается.

— Караваев! — у Веры Семеновны эта констатация звучит, как «ну вот, попался!».

— Караваев, моя фамилия, — соглашаюсь я, не удержавшись от пародии на Шилова из «Ментовских войн», — У меня к Вам, Вера Семеновна, очень важный разговор.

Делаю серьезно-трагическое лицо. На столько, насколько позволяет мимика семилетнего ребенка.

Брови директора медленно ползут вверх.

Лицо завуча непроницаемо.

Дыхание учительницы за спиной перестает быть слышным.

— Разговаривай, — очень медленно произносит Вера Семеновна.

Она пока еще не выбрала тактику своего поведения со школьником, на которого каких-то пять минут назад как-то сумбурно и невнятно настучала классная руководительница.

Не любим мы непонятки.

А что вы скажете на это?

— Сальвадор Альенде убит, Вера Семеновна. Такие вот дела. Певцу и гитаристу Виктору Хара на стадионе в Сантьяго отрубили кисти рук, а потом проломили голову. В Чили военный переворот, уважаемые педагоги. К власти десять дней назад пришла хунта Аугусто Пиночета.

Все это выговариваю медленно, нарочито трагическим голосом. Контакт с директором — глаза в глаза. Она, с каждым моим словом, щурится все больше и больше.

Молчание.

Нервное постукивание карандаша о край стеклянной чернильницы.

Браво, Вера Семеновна!

Вы понятия не имеете, кто такой Сальвадор Альенде. Но озвучивать сей прискорбный факт, не торопитесь.

— И?… — ее глаза уже превратились в злобные щелки.

Буря уже готова разразиться громом и молниями, но директор не знает, что в рукаве у меня грозный и непробиваемый козырь:

— И… завтра в газете «Правда» будет опубликовано «Заявление советского правительства», в котором мы разорвем дипломатические отношения с фашистским режимом Чили.

Вера Семеновна производит короткий горловой звук, будто проглатывая готовую вырваться наружу грозную и обличительную тираду. Растерянно смотрит на завуча.

— Откуда ты знаешь об этом, Витя? — Лариса Викторовна всегда первой схватывает суть и корень проблемы, не теряя головы при этом.

Человек без нервов и эмоций. Гениальный педагог.

— Я не могу Вам ответить на это вопрос, Лариса Викторовна.

Завуч остается невозмутимой, хотя мой ответ явно намекает на глубокий и суровый подтекст, так знакомый диссидентствующей советской интеллигенции. И, к слову, ни один первоклассник в школе никогда не мог правильно вспомнить ее имя-отчество.

— И у меня есть предложение, — а дальше, как черт за язык, ну не могу удержаться от шкоды, — … от прогрессивной прослойки учащихся начальных классов.

Хотелось очень спровоцировать Ларису Викторовну на эмоцию.

Не спровоцировал. Смотрит внимательно, всем видом демонстрируя спокойствие, внимательность и доброжелательность.

— И какое предложение от вашей… прослойки, Витя?

Умничка!

Говорит ласково и задушевно. Как с умалишенным. Теперь и взятки гладки.

— Наша школа может в числе первых проявить солидарность с многострадальным чилийским народом. Например, конкурсом детского рисунка. Скажем, «Руки прочь от Луиса Корвалана!».

— А Луис Корвалан — он кто, антифашист?

А вот Лариса Викторовна не стесняется пробелов в спектре собственного кругозора. Второй раз умничка!

— Лариса Викторовна! — моей укоризне нет границ, — Луис Альберто Корвалан Лепес — генеральный секретарь Компартии Чили! Вы просто забыли.

Все замерли.

Я разворачиваюсь и шагаю на выход.

В дверях снова поворачиваюсь, мимолетно наслаждаясь очередной Немой сценой, и произвожу «контрольный выстрел»:

— И, кстати! Корвалана арестуют на конспиративной квартире в Сантьяго только через неделю. Время еще есть. Пойду-ка я рисовать.

Осторожно без стука прикрываю дверь за собой.

Глава 4

После школы меня уже ждали.

Это было естественно и легко прогнозировалось. Вот если бы не ждали — было бы странно. А так — группка человек шести-семи во главе с «джинсовым» демонстративно отиралась возле школьного забора, поплевывая и грозно потирая руки. Пионерские галстуки сняли. Мелочь, а приятно. Не хотят позорить символ борьбы за дело коммунистической партии.

Собственно, по всем законам школьного социума, бить меня никто не собирался.

В школе кроме центрального, было еще два выхода — у спортзала и через столовую. Подразумевалось, что заметив грозную демонстрацию силы, чмошный первоклашка струсит и рванет в обход. Тогда дело можно считать закрытым. Ну, будут слегка попинывать при встрече в дальнейшем, но это — сам виноват.

Вот только меня такой расклад ни в коей мере не устраивал.

Пора ломать традиции.

Я вышел через парадный вход и ровным шагом направился к открытым воротам.

— Эй, малой! Сюда иди…

Ничего не меняется в этой жизни! Хоть в будущем, хоть в прошлом. А менять надо, господа. Я остановился перед «джинсовым» держась руками за лямки знакомого ему ранца.

— Иди сюда!

Надо же, слова переставил!

Стою.

Он схватил меня левой рукой за плечо и потащил за угол школы. Соратники потянулись за ним, всеми силами изображая «хулиганистую» походку: воровато оглядываясь и не прекращая сплевывать.

Молча тащить меня «джинсовому» показалось не так эффектно, поэтому по пути он стал нагонять жути: «Ну, сейчас… Ну, все… Сейчас все…»

Что-то совсем плохо у парня с лексиконом.

Он затащил меня за угол здания и прижал к кирпичной стенке левой рукой. Правую сжал в кулак и поднес к своему правому уху.

Как лук натягивал.