Генерал Конфедерации из Биг Сура - Ричард Бротиган

— Они слишком тяжелые. Им здесь не место.

Когда я снимал у старого пердуна чердак, я сам об этом не подозревал. Чердак, по всей видимости, пустовал уже несколько лет. Все эти годы там стояла тишина, и старик, наверное, думал, что над ним находится пасторальный луг, где ветерок нежно обдувает головки полевых цветов, у ручья растут деревья и порхают птички.

Пришлось подкупить его слух фонограммой Моцарта — что-то с пастушьим рожком — и это подействовало.

— Я люблю Моцарта, — сказал он, мгновенно облегчив мне жизнь.

Он улыбался под музыку, а я чувствовал, как мои ноги становятся все легче и легче. Я тоже улыбался. Я теперь весил чуть больше семнадцати фунтов и танцевал, словно гигантский одуванчик у него на лугу.

Через неделю после Моцарта старик отправился в Испанию в отпуск. Он сказал, что уезжает всего на три месяца, но мои ноги не должны прекращать свое движение к тишине. Он сказал, что у него есть способ все узнать, и что физическое отсутствие тому не помеха. Это прозвучало весьма загадочно.

Но отпуск оказался дольше, чем он планировал, потому что, возвращаясь в Нью-Йорк, он умер. Он умер на площадке трапа, в двух шагах от Америки. Он не смог до нее добраться. Смогла шляпа. Она слетела с его головы, покатилась по трапу и плюхнулась в Америку.

Бедняга. У него не выдержало сердце, хотя по тому, как это описывал дантист-китаец, можно было решить, что виноваты зубы.

Несмотря на то, что до физического присутствия Ли Меллона оставалось еще несколько месяцев, его сан-францисская штаб-квартира находилась в полной готовности. Вещи старика вынесли, и комната стояла пустой.

На втором этаже было еще две комнаты. Одну из них занимала секретарша с Монтгомери-стрит. Она уходила из дому рано утром, и возвращалась поздно вечером. По выходным дням ее тоже невозможно было застать.

Я предполагал, что она была актрисой какой-нибудь маленькой труппы, и все свободное время тратила на репетиции и представления. Можно было предположить и что-нибудь другое — все равно никто не смог бы проверить. У нее были длинные ноги, как у настоящей инженю, поэтому я до сих пор думаю, что она была актрисой.

Мы пользовались одним туалетом на втором этаже, но за все то время, что я прожил в доме, ни разу с нею не столкнулись.

В другой комнате на втором этаже жил человек, который всегда говорил по утрам «здравствуйте», а по вечерам «спокойной ночи». Очень любезно с его стороны. Однажды в феврале он спустился на общую кухню и стал жарить индюшку.

Он потратил несколько часов на приготовление этого грандиозного блюда, постоянно поливая птицу жиром. В дело пошли каштаны и грибы. Завершив процедуру, он унес индюшку к себе наверх и никогда больше не появлялся на кухне.

Вскоре после этого, кажется, во вторник, он перестал говорить «здравствуйте» по утрам и «спокойной ночи» по вечерам.

На первом этаже в передней части дома располагалась еще одна комната. Окна в ней выходили на улицу, поэтому шторы всегда были опущены. В комнате жила старуха. Ей было восемьдесят четыре года, и она вполне комфортно существовала на правительственную пенсию, то есть на тридцать пять центов в месяц.

Старуха была такой дряхлой, что напоминала мне героя моих детских комиксов — Хипа. Во время первой мировой войны он был немецким летчиком, потом его самолет сбили, и он несколько месяцев пролежал в болоте раненый; и пока он там лежал, неизвестная волшебная сила превратила его на 7/8 в растение.

Хип бродил по свету, как стог полусгнившего сена, творил добро, и, конечно же, пули его не брали. Хип победил злодея из комикса, крепко прижав его к себе, затем вместо того, чтобы, как в классическом вестерне, ускакать вслед за закатным солнцем, провалился в болото. Вот так выглядела эта старуха.

Из своей огромной тридцатипятицентовой пенсии она платила за комнату, после чего у нее оставалось еще достаточно денег, чтобы купить хлеб, чай и корни сельдерея, которые были ее основной пищей.

Как-то, любопытства ради, я заглянул в книжку этой американской богини жратвы Адель Дэвис (10) «Давайте правильно есть и хорошо жить» — хотелось узнать, можно ли выжить на сельдерее. Оказалось, нельзя.

Сто граммов корней сельдерея не содержат в себе никаких витаминов, кроме 2 мг витамина С. Что касается минералов, то те же сто граммов содержат 47 мг кальция, 71 мг фосфора и 0,8 мг железа. Понадобилось бы очень много корней сельдерея, чтобы построить из них корабль.

Под конец «Давайте правильно есть и хорошо жить» победно возвещала, что сто граммов корней сельдерея содержат три грамма белка общим эффектом в 38 калорий.

У старухи в комнате была маленькая электроплитка. Всю свою «готовку» она производила на ней и никогда не появлялась на общей кухне. Плитка в комнате — тайное сокровище миллионов старух в этой стране. У Жюля Лафорга (11) есть стихотворение о люксембургских садах. Старушечьи плитки — это совсем другие стихи.

Но в XIX веке ее отец был преуспевающим врачом и владел лицензией на распространение в Италии и во Франции каких-то дотоле неизвестных американских электрических приборов.

Она не помнила, что это были за приборы, но ее отец очень гордился лицензией, и с нетерпением ждал, когда приборы выгрузят с парохода.

К несчастью, пытаясь их продать, он потерял все свои деньги. Видимо, никто не хотел держать у себя дома эти штуки. Люди боялись, что они начнут взрываться.

Сама она была когда-то очень красивой. Я видел ее фотографию в платье с декольте. Грудь, шея и лицо у нее были просто восхитительны.

Потом она работала гувернанткой и учительницей языков в Италии, Франции, Испании и Германии, благо языки граничили между собой; теперь же, словно Хипа из комикса, ее покрывала расползающаяся дряхлость, и лишь редкие и случайные кусочки мяса могли прорвать сельдерейную тиранию ее последних дней.

Она никогда не была замужем, но я называл ее миссис. Я любил ее и однажды принес стакан вина. Это длилось бесконечно. У нее не было в этом мире ни родных, ни друзей, и она пила вино очень медленно.

Она сказала, что вино хорошее, хотя это было совсем не так, а допив, стала рассказывать о том, какой у ее отца был виноградник, и какие там делались из винограда вина, пока их не высушили тысячи нераспроданных американских электрических приборов.

Она сказала, что виноградник располагался на холме у самого моря, и что она очень любила приходить туда перед закатом и бродить среди тенистых рядов виноградных лоз. Это было на Средиземном море.

Сундуки в ее комнате были набиты доисторическим хламом… Она показывала мне книгу с картинками, посвященную госпиталям, которые строил итальянский Красный Крест. На обложке книги напечатали фотографию Муссолини. Его трудно было узнать в нормальном виде, а не вверх ногами на фонарном столбе. Она сказала, что Муссолини был великим человеком, но зашел слишком далеко.

— Никогда нельзя связываться с немцами, — сказала она.

Иногда она начинала переживать, что станет с ее вещами после смерти. Старые солонка и перечница с фигурками людей. Груда полуистлевших тряпок. За 84 года ей не хватило времени сшить из них ни платья, ни занавески.

Их засунут в корень сельдерея, придумают, как строить из сельдерея корабли, и тогда ее барахло поплывет по волнам.

Общая кухня находилась на первом этаже в задней части дома. Дверь из нее вела в большую комнату. До того, как бывший учитель музыки уехал в Испанию, в комнате жила тихая и ничем не примечательная женщина средних лет, и главным ее недостатком было то, что дверь из комнаты в кухню она всегда держала открытой. Это было очень странно — как будто общая кухня была ее собственностью. Она постоянно ходила взад-вперед или просто смотрела из своей комнаты.

Свою скудную холостяцкую пищу я предпочитал готовить в одиночестве, но это не получалось — она постоянно за мной наблюдала. Мне это не нравилось. А кому понравится, если тихая и ничем не примечательная женщина средних лет будет смотреть, как ты разогреваешь себе на обед жалкую банку тушенки и вермишелевый суп?

В конце концов, это общая кухня. Я ничего не имею против открытой кухонной двери, но когда я готовлю себе обед, то хочу, чтобы дверь была закрыта, потому что, в конце концов, это общая кухня.

Пока учитель музыки умирал в Нью-Йорке, женщина съехала с квартиры, и ее место заняли три девушки. Одна из них оказалась симпатичной спортивной блондинкой, две других — уродинами.

Вокруг блондинки постоянно крутились мужчины всех сортов, и, поскольку она не могла справиться с ними всеми, другим девушкам тоже перепадало кое-какое внимание.

Такой расклад я наблюдал уже не в первый раз. Красивая девушка живет вместе с уродиной. Обломавшись на симпатичной, успеваешь завестись так, что соглашаешься на уродину. На всякий случай уродина всегда рядом.