Смысл ночи - Майкл Кокс

Миссис Китти Дейли, известная членам «Академии» как миссис Ди, являлась entrepreneuse[13] сей знаменитой и крайне доходной Кипрской[14] обители. Она всячески старалась соблюдать нормы общественного приличия: брань, сквернословие, пьянство решительно не допускались, а неуважительное или грубое обращение с молодыми дамами каралось самым суровым образом. Виновный не только моментально исключался из круга избранных и оказывался в центре общественного скандала, но и получал визит от мистера Герберта Брайтуэйта, в прошлом известного боксера, у которого имелся свой, весьма действенный, способ заставить проштрафившегося клиента осознать свою ошибку.

Синьор Просперо Галлини, отец Беллы, обедневший потомок знатного итальянского рода, в 1830 году, когда для него настали трудные времена, бежал с родины от кредиторов и обосновался в Англии, где заделался учителем фехтования в Лондоне. Вдовец и эмигрант, он тем не менее поставил своей целью дать единственной дочери все образование, какое позволяли его ограниченные средства. Как следствие, Белла свободно говорила на нескольких европейских языках, замечательно играла на фортепиано, обладала восхитительным певческим голосом — одним словом, была девицей столь же благовоспитанной, сколь и красивой.

На первых порах жизни в Лондоне я недолгое время снимал комнату у синьора Галлини и его обольстительной дочери. После его смерти я поддерживал нерегулярную, но дружескую переписку с Беллой, почитая своим долгом по-братски присматривать за ней в благодарность за доброе отношение ко мне ее отца. Синьор Галлини оставил очень скромное наследство, и Белле пришлось покинуть дом в Кэмберуэлле, где отец провел последние годы, и поступить компаньонкой к некой даме из Сент-Джонс-Вуда, уже нам знакомой. Она откликнулась на одно из объявлений о найме на означенную должность, посредством которых миссис Ди набирала новых породистых кобылок в свою конюшню. Немногие из претенденток на место пришлись по вкусу взыскательной миссис Ди, но Белла мгновенно очаровала ее и не испытала ни малейшего потрясения, когда узнала об истинном характере своей будущей работы. Она начала карьеру в маленьком государстве «Академии» с самых низов, но быстро поднялась по иерархической лестнице благодаря исключительной красоте, талантам, рассудительности и покладистому нраву, устраивавшему любого клиента. Если существует такая вещь, как призвание к подобному роду занятий, значит, у Беллы Галлини оно имелось.

После переселения Беллы в Блайт-Лодж наша нерегулярная переписка продолжалась несколько лет. Раз в два-три месяца я отправлял Белле короткое письмецо, где справлялся, как она поживает и не нуждается ли в чем, а девушка неизменно отвечала, что дела у нее обстоят превосходно, что хозяйка — сама доброта и что она ни в чем не испытывает недостатка. В начале 1853 года мне однажды случилось оказаться поблизости от Сент-Джонс-Вуда, и я решил заглянуть к Белле, чтобы самолично удостовериться, что у нее все в порядке, и (признаюсь) удовлетворить свое любопытство: осталась ли она все такой же красивой, какой я ее помнил.

Меня провели в элегантную гостиную, обставленную дорого и со вкусом. Дверь отворилась, но это оказалась не Белла. В комнату со смехом вбежали две девушки, не предупрежденные о посетителе. Заметив меня, они резко остановились, осмотрели меня с ног до головы, а потом переглянулись. Они представляли собой в высшей степени очаровательную пару, одна блондинка, другая брюнетка, и обе имели вид, недвусмысленно свидетельствовавший о роде их занятий. Я сотни раз встречал молодых дам такого сорта, но редко в столь роскошной обстановке.

Они извинились передо мной (без всякой необходимости, ибо я простил бы прелестницам любую вольность) и уже собирались удалиться, когда в дверях появилась еще одна фигура.

Все такая же красавица, сейчас одетая по последней моде, с изысканной прической, украшенная драгоценностями, Белла сохранила природное изящество осанки и выказала ту же искреннюю сердечность, с какой приветствовала меня, когда я впервые явился в дом синьора Галлини. Когда ее очаровательные товарки удалились, мы вышли в сад и увлеченно болтали как старые друзья, покуда одна из служанок не доложила Белле, что к ней очередной посетитель.

— Вы зайдете еще? — спросила она. — Похоже, я говорила только о себе, а мне страшно хочется узнать побольше о вас: чем вы живете сейчас и чем намерены заняться в будущем.

Не дожидаясь дальнейших приглашений, я сказал, что наведаюсь завтра, если это удобно.

Никто из нас ни словом не обмолвился об истинном характере заведения, где она работала: в том не было нужды. По моему виду и голосу Белла поняла, что избранное ею ремесло не вызывает у меня ни малейшего противления или отвращения. Я же, со своей стороны, убедился, что Белла (как она часто повторяла в письмах) ни в чем не испытывает недостатка и действительно довольна своей участью.

Я вернулся в Блайт-Лодж на другой день и был представлен самой миссис Ди, а уже на следующей неделе посетил званый вечер, где присутствовали многие из самых известных и состоятельных столичных гуляк. Со временем мои визиты становились все чаще, и вскоре братская привязанность начала перерастать в чувство более глубокое. По особому распоряжению хозяйки с меня не требовали финансовых вложений в благополучие заведения. «Мы рады вам в любое время, голубчик, — сказала миссис Ди, быстро зачислившая меня в свои любимчики, — покуда вы не отвлекаете Беллу от исполнения профессиональных обязанностей».

Будучи бездетной вдовой, миссис Ди давно постановила, что в должный срок Белла, ставшая для нее как дочь, переймет бразды правления в сем процветающем царстве плотских утех. Поэтому я часто называл девушку «моя маленькая наследница», и она довольно улыбалась, когда я живописал ей блаженные времена, которые наступят для нас, когда власть в «Академии» перейдет к ней после неминуемой кончины миссис Ди, уже разменявшей седьмой десяток лет.

— Мне не очень приятно думать об этом, — сказала Белла, когда мы лежали вместе в темноте после происшествия в Каин-Корте и говорили о скором удалении миссис Ди от дел, — ведь я нежно люблю Китти, и она всегда была чрезвычайно добра ко мне. Но знаешь, я все-таки не могу не испытывать… ну, известного удовольствия при мысли о будущем благоденствии, хотя я уверена, что не заслуживаю его.

Я ласково пожурил девушку за сомнения и сказал, что глупо — даже хуже, чем глупо — считать, будто мы не достойны счастья, особенно если оно причитается нам по праву. Она обняла меня и поцеловала, но я внезапно почувствовал себя покинутым и одиноким. Ведь я тоже являлся наследником, причем наследником несоизмеримо большего царства. Только мое наследство у меня отняли, и вернуть утраченное уже не представлялось возможным. Пережить такое было нелегко, но вследствие расчетливого предательства я понес еще тяжелейшую утрату, лишившую меня всякой надежды на душевное исцеление. Есть такое расхожее выражение: «разбитое сердце». На самом деле сердца не разбиваются, они продолжают биться, гоня кровь по жилам, даже в первые мучительные дни после предательства. Но что-то действительно ломается внутри от невыразимой боли; рвется некая связь, прежде существовавшая между тобой и светом, надеждой, ясными утрами, рвется раз и навсегда.

Мне безумно хотелось покончить с вошедшим в привычку обманом, сбросить улыбчивую маску беззаботности, под которой я скрывал кипящую, клокочущую во мне ярость. Но я не мог открыть Белле всю правду о себе или объяснить, почему мне пришлось убить незнакомого мужчину в Каин-Корте нынче вечером. Ведь милая девушка стала единственным отрадным островком покоя в моей штормовой жизни, полной невзгод и опасностей, о которых она даже не догадывалась. Однако Белла тоже была жертвой предательства, хотя и не ведала об этом. Я уже потерял ее, но все же не мог ни расстаться с ней — пока еще не мог, — ни признаться ей в том, в чем сейчас признаюсь вам, мой неизвестный читатель.

Но один человек знает все, что я не в силах открыть Белле. И скоро он узнает также, сколь изобретательным я могу быть.

2. Nominatim[15]

Я спал беспокойным, прерывистым сном, постоянно ощущая рядом с собой мягкое, теплое тело свернувшейся калачиком Беллы. Невзирая на редкие уколы тревоги, я сохранял твердую уверенность: никто не усмотрит связи между мной и моей жертвой, и эксперимент с убийством сойдет мне с рук. Сознательно запретив себе думать об убитом как о конкретной личности, я обнаружил, что достиг безразличия к чудовищному деянию, совсем недавно мной совершенному. Я был виновен, однако не испытывал чувства вины. Да, стоило лишь мне закрыть глаза, образ рыжеволосого незнакомца тотчас вставал передо мной, но даже в этом сумеречном состоянии между сном и бодрствованием, когда совесть зачастую вызывает разные ужасы из глубин нашего существа, мысль о моем поступке не вызывала у меня никакого отвращения.