Кёсем-султан. Дорога к власти - Ширин Мелек

– У них есть, – как во сне, повторила та. – Есть лекарство, снадобье от… от всего. То, что греки зовут «панакея». Хаома, амрита, абг-и-хайят, бальзам на воде из источника бенги-су… У них, лекарей, всегда это есть: то, чем они могут исцелить любую хворь. Безумие тоже, – с трудом произнесла она, впервые решившись использовать это слово для обозначения того, что творится сейчас с Мустафой. – Они держат это в тайне. Прячут от мира, от владык. Берегут для самих себя…

Кёсем, слушая ее теряющий связность горячечный шепот, только головой покачала. Да уж, безумие совсем рядом: чтобы найти его, даже не придется возвращаться в павильон к султану.

Мельком она подумала, что совет врача на самом-то деле неисполним. Бен Закуто просто не знает, как во дворце устроено садовое хозяйство. Тут ведь в качестве бостанджи трудятся младшие янычары. То есть, конечно, старшие садовники – не из их числа, они-то подлинные мастера своего дела, без них дворцовый парк, клумбы и живые изгороди приобрели бы неприглядный вид…

Кёсем невольно оглянулась на дерево, под шатровой кроной которого состоялся разговор, – тут, безусловно, потрудился старший садовник, ибо янычарским рукам уход за такой красотой только глупец доверит. Они ушли уже довольно далеко, и теперь можно было рассмотреть только сам зеленый шатер: непокорно изогнутая ветка, изысканно нарушающая его скучную правильность, не видна… а вот птичка, давеча сидевшая на ней, оказалась рядом! Следует за женщинами, перепархивая с куста на куст. Изнывая от любопытства, поблескивает темными бусинками глаз.

Эх ты, пичужка…

Так или иначе, бостанджи-янычары – непременные помощники в дворцовых садах. Включая все загородные сады, приписанные к дворцовым владениям. Вот и Аджеми, друг отрочества ее и прошлого султана, тоже проходил это служение… или должен был пройти…

Сердце вдруг словно пропустило удар, хотя, казалось бы, эта потеря давно отболела. Но, значит, не до конца. Наверно, боль от первых потерь полностью вообще никогда не проходит. А до Аджеми ей, тогда еще совсем не Кёсем, друзей терять не приходилось.

Аджеми как другу довериться могла бы и она, и покойный султан Ахмед (шахзаде Ахмед), и его младший брат Мустафа, тоже превратившийся из шахзаде в султана… Полностью довериться, во всем, вплоть до головы. Но это ему лично. А вот янычарскому сословию веры нет. Узнай оно через дворцовых садовников, что султан зачем-то решил предаться занятиям, подобающим простому бостанджи, неизвестно что будет.

То есть как раз известно. Нельзя повелителю хоть в чем-то уподобляться своим слугам, становиться равным им. Для слуг это – слабость. Для воинов-слуг – слабость непростительная.

– …Лекари берегут эти всеисцеляющие бальзамы для самих себя, – продолжала валиде-султан, по-прежнему ничего не замечая. – А есть еще лекарства, основанные на могуществе камня и металла… Лазурит, изумруд, янтарь, девственное серебро и самородная бронза… топаз, рубин… Я тебе об этом рассказывала, помнишь?

– Помню, матушка, – ответила Кёсем устало, но Халиме и этого не заметила.

О да. Халиме не просто рассказывала о чудесных свойствах камней – она из этих камней, можно сказать, для слуха Кёсем заживо надгробье воздвигла. Половину сокровищницы перетаскала к своему больному сыну, каждый раз искренне надеясь, что тот исцелится либо от вида какого-нибудь перстня с бриллиантом или нефритовых серег, либо от прикосновения к ним. Или сама себя убеждая, что искренне надеется.

Только Аллаху ведомо, от кого из шарлатанов (а их у Мустафы явно побывало куда больше, чем честных лекарей, – впрочем, и те, и другие оказались равно бессильны) валиде-султан услышала об этом способе лечения. Но с той поры поиск «каменного снадобья» сделался ее навязчивой идеей.

– Они таят их. И рецепт бальзама, и название камня, – произнесла Халиме почти спокойно. – Но мы найдем тех, кто этим поделится. Заставим поделиться! – вдруг выкрикнула она, и от исступленной сумасшедшинки в ее голосе повеяло жутью.

Птичку-невеличку этот выкрик застал как раз в миг очередного перепархивания. Заполошно щебетнув, она взвилась в воздух и мгновенно словно бы растаяла, исчезла, унеслась прочь от безумной султанши – и вообще из охваченного безумием дворца. У птиц есть такая возможность. Но людям ничего подобного не дано.

Валиде, кажется, собиралась продолжать, но они уже были возле стены, отделяющей один внутренний двор от другого. Двое стоявших у решетчатых ворот евнухов-стражей, белый и черный, почтительно склонились, а затем, выпрямившись, распахнули ажурные створки.

В их присутствии Халиме, сама того не заметив, мгновенно превратилась из матери больного сына в султаншу, неприступную и гордую. Кёсем, впрочем, тоже. Правила дворцового церемониала въелись им обоим в плоть и кровь, да и как иначе: тут только ошибись с жестом, взглядом, выражением лица, словом или, наоборот, молчанием – костей не соберешь…

Халиме-султан краем глаза покосилась: вровень ли они идут? Бывали ситуации, когда Кёсем ее пропускала вперед, сама же подчеркнуто держалась второй, скромно потупив глаза; но это делалось лишь в тех случаях, которые важны для церемониала как такового, без влияния на власть. Когда же такое влияние имело место – или по крайней мере могло иметь место, – обе султанши державно выступали рядом. Кёсем специально следила, чтобы при этом не оказываться впереди, но… это и значило, что на самом деле она впереди.

Всем все ясно, и Халиме в первую очередь. У той, конечно, была возможность сделать лишний шаг и пройти вперед Кёсем, однако это как раз и означало, что им придется вступить в настоящую вражду. С вполне предсказуемым результатом, тут у валиде-султан иллюзий не имелось.

Сейчас младшая из женщин пропустила старшую вперед. Для слуг пусть будет так, а те, что ждут ее в соседнем дворе, знают, кто она такая, и перед ними ей незачем играть какую-то роль…

– Ну-ка, кто это у нас? Какая певчая птаха?

К мальчику Кёсем наклонилась уже после того, как обнялась с Башар. Эти-то объятия ни у кого подозрений вызвать не могли: все знают – Башар и султанша подруги с детства, теплота их чувств до сих пор жива, такое пусть редко, но бывает. Так отчего бы Кёсем и не быть ласковой к маленьким детям своей ближайшей подруги? Ну и, соответственно, раз так, отчего бы той не приводить одного из этих детей на дворцовую аудиенцию?

– Жаворонок! – гордо ответила Башар.

– Ну, это я вижу. А какой жаворонок – персидский или турецкий? Кто ты у нас, малыш, Канбар или все-таки Тургай?

Всем было известно, что младшие сыновья Башар – близнецы, у них в роду часто такое случается. То есть в роду ее мужа Догана: у него тоже брат-близнец есть, Картал. Их еще «братья Крылатые» называют, Доган и Картал, Сокол и Орел. Тоже одна из особенностей их рода – обычай давать имена детям по названиям хищных птиц. Но то ли Доган сам решил, что обычай хорош в меру, то ли жена его упросила, но младшенькие получили имена в честь птиц не ловчих, но певчих. Жаворонки они.