«Гладиаторы» вермахта в действии - Олег Пленков

Строго говоря, руководящая верхушка вермахта, которую застал Гитлер после прихода к власти, не была воинствующе милитаристской, она стремилась лишь к тому, чтобы в согласии с национальным правительством приступить к военному строительству, необходимому для Германии, имевшей недостаточные (100 тысяч солдат) вооруженные силы. Эти размеры вермахта были предписаны Версальским договором. Политическая абстиненция, в 20-е гг. привитая немецкой армии генералом Зектом, и после 1933 г. оставалась некоторое время актуальной для немецкой военной верхушки.

Да и можно ли свести милитаризм только к феномену немецко-прусской истории? Очевидно нет, поскольку многие исторические эпохи у разных народов подпадают под подозрение в милитаризме — Александр Македонский, Спарта, Чингисхан, Кромвель, европейские монархии XVII в. (Швеция, Россия, Франция), Наполеон, Франция в период дела Дрейфуса, Япония в первой трети XX в. Все эти феномены выказывают полное родство с милитаризмом. Различие в перечисленных феноменах милитаризма с прусским его вариантом лишь в том, что последний пришелся на современную эпоху с ее возросшими техническими возможностями, новыми организационными предпосылками манипулировать огромными массами людей, новой и особенно агрессивной геополитикой, в отличие от прежнего невинного по сравнению с ней империализма. Именно поэтому доведенное до совершенства оперативное мастерство (Пруссия была небольшим государством и для того, чтобы победить, должна была действовать оперативно), дисциплина в необычном сочетании с инициативностью и свободой принятия решений, исполнительность и другие качества прусских военных имели столь большой эффект.

Тонкий знаток европейской культуры Элиас Канетти весьма резонно указывал, что Гитлер никогда не достиг бы своей цели (власти), если бы Версальский договор не лишил Германию ее армии. Запрещение всеобщей воинской обязанности оставило немцев без очень существенного элемента национального самосознания и национального сплочения, не было больше ни маневров, ни парадов, ни блеска мундиров, ни чувства гордости за армию. Этот запрет, по мнению Канетти, обернулся рождением национал-социализма, выступившего эрзацем армии, будучи аналогично организованным и внешне совершенно соответствуя признакам армии. Даже съезды партии были просто парадами{21}. Несмотря на некоторую умозрительность этой оценки, можно определенно констатировать, что из всех европейских народов в рассматриваемое время милитаризм был свойственен немцам в наибольшей степени. Упомянутый милитаризм был тесно связан с эстетизацией армии, солдатских достоинств, насилия. Жан Поль Сартр, которого никак нельзя заподозрить в симпатиях к нацизму, в своем романе 1948 г., рассказывая об ощущениях молодого француза, лицезревшего вступление вермахта в Париж в июне 1940 г., писал: «… он не мог насытиться видом белокурых, высоких, загорелых солдат, равнодушно скользивших взглядом по молчаливой толпе. Он бормотал: — Как они красивы. Ангелы ненависти и зла. Они — новый закон, они — новые судьи»{22}. Легко себе представить, каковы были масштабы упомянутой эстетизации собственно в Германии, ведь они подогревались еще и естественным чувством национальной гордости, национальной солидарности. Вид победителей завораживал, глядя на них, хотелось выпрямить спину и подтянуться, этим солдатам можно было подражать, но благодаря победам они казались недосягаемыми, многим немцам и не немцам они казались непобедимыми.

Как немецкие офицеры, исходя из исторического положения армии в Германии, могли понимать свое положение и свое место в Третьем Рейхе? Прежде всего нужно иметь в виду, что для них определяющее значение имели воспоминания о незаслуженно проигранной войне. В их сознание просто не вмещалось, как могла кайзеровская армия, блистательно выиграв столько сражений, проиграть в итоге войну? Более всего при этом пеняли на неоправданное изменение «гениального» плана Шлиффена, а во-вторых, весьма популярна была легенда об «ударе ножом в спину» (Dolchstofilegende), нанесенном якобы немецким рабочим движением борющемуся фронту. При этом, разумеется, забывали, что стопроцентного рецепта победы не бывает, и нападение на Бельгию (по плану Шлиффена) было в высшей степени сомнительным путем к победе. Поддерживая легенду об «ударе ножом в спину», немецкие офицеры забывали тот факт, что немецкий тыл в Первую мировую войну был самым стабильным, устойчивым и надежным из всех принимавших в войне участие стран и безропотно вынес столько страданий, как никакой другой. Немецкие военные предпочитали распространять басню об «ударе ножом в спину», впервые сформулированную самим Гинденбургом, но не думали о том, что западные демократии смогли подобрать в войну подходящих руководителей, столкнувшихся с гораздо более значительными, чем в Германии, проблемами, и выиграть ее. Немецкие офицеры продолжали верить в то, что демократия — это главная причина немецкого поражения. Война, таким образом, рассматривалась как само собой разумеющееся и совершенно необходимое дело, а авторитарная государственная система была в представлениях немецких военных в наивысшей степени отвечающей потребностям войны.

В таком демократическом государстве, каким была Веймарская республика, рейхсвер чувствовал себя чужеродным телом, но он продолжал функционировать в надежде на желательные перемены. Немаловажным было то, что некоторые офицеры годами ждали присвоения новых званий, которые часто были ниже тех, которые они получили во время войны. В профессиональном отношении дела обстояли не лучше 100-тысячная армия не могла рассчитывать на то, чтобы целиком воспроизводить и поддерживать прусские армейские традиции. Поэтому рейхсвер склонялся в сторону всех выступлений в пользу ревизии Версальского мира — именно по этой причине примирение рейхсвера с политической реальностью республики не состоялось по причине того, что офицеры были недовольны положением профессиональной армии. Либерально, демократически настроенные молодые немцы не стремились в армию, да и всеобщей воинской обязанности в Германии не было, поэтому кадры офицеров, унтеров, солдат складывались из правых по своим убеждениям элементов. Большинство старших офицеров представляли старую кайзеровскую армию, именно поэтому армия осталась оплотом старых ценностей монархизма, антипарламентаризма, национализма, антилиберализма. В вильгельмовские времена армия располагала столь значительным влиянием на политику государства, что она, не обсуждая ничего с правительством, начала войну на два фронта, что привело к поражению: между тем войны на два фронта в 1914–1918 гг. вполне можно было избежать.

Несмотря на свою малочисленность, рейхсвер был строго централизованной, прекрасно отлаженной военной машиной, состоящей исключительно из закаленных во многих сражениях ветеранов войны, лучших из лучших солдат; офицеры были весьма влиятельной кастой общества, и такая армия была значимым фактором власти в государстве. Одним из немногих преимуществ, которое давало ограничение численности рейхсвера, было то, что офицеры проходили по всем меркам необычайно жесткий отбор — случайные или не совсем компетентные специалисты просто не могли пройти и отсеивались сразу. Таким образом, ядро офицерского корпуса будущего вермахта было сформировано из отборнейших офицерских кадров, которые отвечали самым суровым и строгим требованиям{23}. Начальник отдела личного состава рейхсвера в Веймарскую республику генерал Курт фон Хаммерштейн говорил, что у него была уникальная возможность выбирать. Он условно и с некоторой долей иронии разделял всех офицеров на четыре категории. Человек умный и решительный годится на высокий штабной пост; тот, кто умен и ленив, подходит для самого высокого командования, ибо у него хорошие нервы, способные справиться с любой ситуацией; можно также использовать глупого и ленивого офицера; но глупый и старательный человек должен быть немедленно смещен, — с юмором говорил Хаммерштейн.

По условиям Версальского мира немецкий Генштаб, как и военная академия и военные училища, были ликвидированы. На практике это означало, что военные округа в децентрализованном порядке сами должны были отбирать и готовить специалистов-офицеров, обладавших необходимыми способностями и навыками. В целях такого отбора в округах ежегодно проводился так называемый «окружной экзамен» (Wehrkreisprüfung), который обязаны были проходить все младшие офицеры. На этом экзамене давали задачи по тактике боя, были вопросы по военной истории, по тактико-техническим данным оружия, всеобщей истории, экономике, обязательная проверка состояния физической подготовки соискателя на более высокое офицерское звание.

К примеру, в 1927 г. из 169 экзаменовавшихся офицеров для дальнейшего децентрализованного обучения в Кенигсберге, Мюнстере и Штутгарте было отобрано 37 курсантов. Два года спустя из этих офицеров-курсантов осталось в результате отсева 15 человек. Последний, 3-й год обучения назывался «министерский курс» (R-Lehrgang, ОТ Reichswehrministerium-Lehrgang) И проходили его в Берлине. Из 15 соискателей итоговую проверку прошли 6, которые и получили, как шутили в армии, «красные штаны» (roten Hosen) — это означало, что они стали де-факто офицерами Генштаба (этого учреждения в Германии официально не существовало), которых отличали по серебряным петлицам и малиновым лампасам на брюках{24}.