Становление (СИ) - Старый Денис

Последние слова Павел сказал не шутя, это был тон самодержца, чувства которого были задеты. Куракин несколько растерялся. Он быстро вернулся, вероятно, император посчитал, что задание князем было провалено.

— Князь, Алексей Борисович, вы пришли с бумагой? Это результат вашей работы? — нашелся Александр Андреевич Безбородко.

— Да, так и есть, — пришел в себя Куракин и протянул бумагу императору.

— Читайте! — повелел Павел Петрович.

— Божией милостью… — начал читать князь Куракин текст, аккуратно переписанный его же рукой.

— Все так, — Павел Петрович по своему обыкновению резко встал из-за стола, подошел к окну. — Удивлен, что вы, не согласовывая со мной, включили в полный титул и владельца Норвегии и иное. Вот же зять мой, шведский король, обрадуется такому титулу у российского императора!

Павел Петрович залился смехом, который пришлось поддержать и Куракину и Безбородко. Хотя последний нисколько не разделял веселье императора. Александр Андреевич понимал, что Павел Петрович начинает эпатировать, а внешняя политика эпатажа не признает, тут профессионализм, замешанный на гибкости и изворотливости нужны.

— Впрочем, я намерен все-таки сократить титул, но лишь в Манифесте, — Павел изучающе посмотрел на Куракина. — Вы продолжаете меня удивлять, князь. Я подумаю, где ваше рвение и способности лучше всего можно применить. А вот эту бумагу необходимо размножить. Ступайте, Алексей Борисович, в редакцию газеты, пусть печатают. А после домой, отдохните! Не желаю видеть вас еще два дня.

Куракин поклонился, и спешно покинул кабинет. Князь, действительно, сильно, мертвецки устал. Он не понимал, как, почему еще держится император. Наверное, Павел Петрович накапливал силы более двадцати лет, чтобы сейчас оставаться энергичным и после двух дней без сна. А вот Алексей Борисович привык спать достаточно и регулярно.

Во дворце так же уже становилось тише, менее людно. Не получая больше сенсаций, придворные разбредались, оставляя только некоторых людей, чтобы те, если что, так сразу, предупредили остальных и залы Зимнего опять наполнятся зеваками.

Заканчивал свою работу и лейб-медик Роджерсон, которому не сообщили о намерениях императора побыстрее захоронить мать. Государынь могли хоронить и через месяц, два, а то и три. Потому бальзамирование — важный процесс, требующий долгой работы.

В это же время, в кабинете, который впору называть не государыни, а государя, вице-канцлер Александр Андреевич Безбородко использовал все свои актерские способности, всю, ранее казавшуюся безграничной, выдержку, чтобы слушать императора и не перечить ему. Его императорское величество описывал свое видение, как должны проходить похороны родителей. Именно так: и матери, и отца!

Глава 2

Глава 2

Петербург

16 декабря 1795 год

Пришлось немало потрудиться над собой, чтобы успокоится, собраться с мыслями и начинать уже, наконец, нормально анализировать ситуацию. А все эти эмоции, когда чувство сопричастности к происходящему довлели, отринуть.

Мы вместе с князем отправились домой. При этом мне не понравилось, что Алексей Борисович, придя в ту комнату, что я занимал, предупредил, что будет меня ждать уже за воротами Зимнего дворца. Мне приходилось вновь какими-то служебными входами-выходами покидать дворец. Впрочем, поповский сын, не дворянин во дворце? И хочет выйти через парадную? Но я, осознавая сословные порядки, все равно хотел.

— Говорите же, почитай уже, надворный советник! — сказал Алексей Борисович Куракин, как только мы сели в карету и даже еще не тронулись.

Понимаю, не терпелось князю сообщить мне, что вот так резко становлюсь чиновником 6-го класса и… получаю дворянство. Да не какое-то личное, а потомственное [чин, равен подполковнику. До реформы 1845 года надворный советник получал потомственное дворянство, после только личное. В РИ Сперанский так же получил надворного советника быстро].

Наверное, я должен был изобразить счастливое безумство, может открыть дверцу кареты и прокричать на весь Петербург: «Йо-хо!» Но нет, я воспринял подобное, как данность, как новую вводную в мои оперативные и, тем более, стратегические планы. Так было в иной истории, когда мой реципиент меньше чем через месяц после смерти Екатерины Алексеевны, стал тем самым надворным советником. Ну и почему в этой реальности должно быть иначе? Я не замечал за собой серьезных промахов, напротив, считаю, что чуть более удачно выстраиваю путь на вершины.

— Неужели вы не рады, Михаил Михайлович? Признаться, я был уверен в ином вашем настроении, после таких новостей, — разочарованно выкрикивал Куракин, стараясь быть чуть громче, чем шум от езды по мостовой.

— Чин и следующее с ним дворянство — это не только безусловное благо, но и великая ответственность, требовательность к себе, собранность и честность в служении императору и Отечеству, — пафосно отвечал я.

— Порой вас послушать, так хочется записывать слова. Правильно вы все сказали. Но поверьте, Михаил Михайлович, я, как ваш друг… да, нынче, когда вы считай дворянин, я могу называть вас другом. Так вот скажу: мир дворянства, к превеликому огорчению, не всегда честен и справедлив, пусть к тому и стремится, — словно умудренный старец мальцу, говорил Алексей Борисович.

Я не ответил. Ну хочет человек чувствовать себя наставником, старшим товарищем, проводником с суровый мир дворянства, пожалуйста! Выслушаем и потешим княжеское эго. Куракин нужен, пока.

— Я так понимаю, Алексей Борисович, что вы заберете меня своим секретарем в Правительствующий Сенат? — спросил я, непроизвольно чуть поморщившись, когда произносил название этого государственного института.

Все знали, но не говорили в слух, что Сенат нынче — это позерство бездельников.

— Да, вы будете личным помощником генерал-прокурора, при этом частью отрабатывать и за товарища генерал-прокурора Правительствующего Сената, — снова «обрадовал» меня благодетель.

Понятно, что работа, скорее всего, ляжет на меня. По крайней мере, именно на это рассчитывает Куракин. Но я сам этого хотел. И без работы, да такой, с креативом, самоотдачей, даже с самопожертвованием, не получится стать тем, кто будет шептать власть имущим и о котором будут говорить правящие круги. Ну а чем более сложной будет казаться работа изначально, тем больше плюшек после.

— Я понял вас, Алексей Борисович. Когда приступаем к работе? — сухо говорил я.

— Вот и не помню, Михаил Михайлович, когда это я вам дозволил обращаться ко мне по имени-отчеству? — опомнился Куракин.

Да я уже полдня никак иначе, кроме как «Алексеем Борисовичем» не называю князя.

— Нет, я не против, но как-то… сие резкий переход, — задумчиво оправдывался Алексей Борисович.

Я не стал акцентировать внимание на таком, как по мне, так не стоящим, вопросе. Тем более, что я потомственный дворянин. Да и кто только что пел о дружбе? Хорошая такая дружба рождается в воспаленном мозгу Куракина, как рабовладельца с рабом.

Лишь механически отвечая и поддерживая разговор с Куракиным, между долгих монологов воодушевленного князя, я успевал и подумать о том, что делать дальше.

Нет, планы есть, и они не меняются. Более того, я, несколько рискуя, что может и не получиться со сменой власти, я уже отправил некоторые письма.

Николай Петрович Рязанов, оказывается, небезызвестная и нынче фигура. В Петербурге можно узнать многие слухи, даже со всей России, с удаленных ее уголков. Да чего там, и с Европы тоже, стекаются в столицу многие сплетни. И как же тут было не узать о том, что некий обольститель, Николай Рязанов, «приятсвенного» вида мужчина, смог сговориться с таинственным «американским» купцом, владельцем Северо-Восточной компании Шелиховым Григорием Ивановичем. Ну а дальше шли фантазии на тему баснословных сокровищь Шелихова, которыми завладел Рязанов.

Бывший гвардеец, помощник статс-секретаря императрицы Державина, Рязанов, женитьбой на Анне Григорьевне Шелиховой получил право распоряжаться не только огромными суммами денег, но, что еще важнее, иными активами почившего тестя. Поселения на Аляске, более пятисот лихих охочих человек в распоряжении, пакетботы и торговая инфраструктура в Иркутске, как и в строящемся Ново-Архангельске.