Методотдел - Хилимов Юрий Викторович

Методотдел размещался в овальном кабинете с высоким потолком и двумя огромными люстрами шестидесятых годов минувшего столетия, которые, впрочем, были совершенно бестолковы, так как давали недостаточно света для работы. По этой причине на столах у методистов стояли небольшие лампы из тех же далеких времен.

Тяжелая двустворчатая деревянная дверь и скрипучий паркет под ногами моментально заключали любого вошедшего сюда в свои теплые объятия. В этих объятиях сразу делалось понятным, что время здесь давно остановило свой ход, подтверждением чему служило отсутствие в кабинете часов. Вместо них тут зачем-то висел барометр.

Заходя в кабинет, невозможно было не заметить старую печатную машинку — знаменитый «Ундервуд» начала двадцатого века. Над ней к стене был привешен громоздкий ретро-телефон, который здесь вовсе не выглядел музейным экспонатом, а между тем, эта была самая настоящая антикварная вещь. На стенах — картины с открыточными видами старой Ялты. Среди них угадывался и наш Дворец, только он выглядел гораздо изящней, гораздо легче, чем теперь. Видимо, художник срисовал его с дореволюционной фотографии, в чем позднее я смог убедиться, изучая наш архив.

Изюминкой кабинета, конечно, был полукруглый белый балкончик с колоннами, выходивший навстречу кедрам, кипарисам и виднеющемуся за ними морем. В плетеных креслах здесь было приятно пить чай и слушать оперу летними вечерами. Впоследствии, оставаясь один, я часто ставил Каватину Нормы из оперы Беллини. Голос Марии Каллас, священнодействуя вместе с красным закатным солнцем, провожал утомленный день. Как радовались птицы… В своем райском неистовстве пичужки всеми возможными трелями отзывались на божественное пение. Им нужен не хлебушек, не семечки — они найдут все это сами, — им нужна музыка. Откинув голову на спинку кресла, я смотрел на облака, пытаясь расшифровать облачные послания. Такие огромные и неповоротливые, они всегда удивляют тем, что за какое-то мгновение умудряются менять свое расположение, а то и совсем растворяться.

Дух чеховской дряхлеющей усадьбы, что правил этим местом, заставлял пускаться в изысканные размышления и диалоги о предназначении человека, а иногда и вовсе делать отчаянные признания о разбившихся мечтах. Здесь обитало нечто меланхоличное, щемящее, будто тоска по прошедшей юности. И тогда казалось, что эта висячая ротонда одиноким осколком плавает в море и уже более никогда не воссоединится с утраченной пристанью.

Кабинет выглядел настоящим аристократом: по-стариковски беспомощным и увядающим, но по-прежнему с безупречными вкусом и манерами, сохраняющим лоск былого великолепия.

Методотдел был достаточно большим для Дворца творчества, вернее для его нынешнего состояния. Он появился когда-то в давние советские времена, когда Дворцу, помимо этого здания, принадлежало еще два. Здесь было множество самых разных кружков, на любой вкус и детский возраст. Расположенный на Южном берегу Крыма, то есть отмеченный самой природой, в далекие восьмидесятые годы он вошел в число образцовых учреждений своего профиля. Он был прекрасно оснащен по меркам того времени, и педагогам, работающим здесь, кроме хороших зарплат предоставлялись бесплатные жилье и обеды в местной столовой.

Это был интересный гибрид Дворца пионеров и пионерского лагеря, и в этих стенах академик Иванов со своей методикой коллективно-творческого дела являлся непререкаемым авторитетом. Во Дворце гордились, что здесь лучше всех в стране умели взращивать детские коллективы. Тут рождались новые педагогические идеи, экспериментальные кружки, поэтому неудивительно, что появление методотдела в этих стенах было продиктовано необходимостью транслировать на всю большую страну свой уникальный опыт. То было золотое время отдела. Ежегодно он выпускал в большой мир с десяток публикаций в журналах центральной печати и несколько методических пособий. Со всей страны сюда приезжали специалисты, чтобы посмотреть и поучиться прогрессивным методам педагогического воздействия. Методотделовцы, в свою очередь, являлись почетными гостями и экспертами многих тематических мероприятий по всему Союзу и странам социалистического блока. Полки и шкафы кабинета не вмещали того количества дипломов, которыми был награжден коллектив.

Но все быстро закончилось с приходом девяностых. Дворец быстро ужался до одного ветшающего здания, бо́льшая часть кружков прекратила свое существование, а лучшие кадры разъехались. В это время Дворец и вовсе мог перестать работать, и когда весь первый этаж был сдан в аренду торговцам, всем казалось, что его печальное будущее предрешено. Однако он выкарабкался: со временем отвоевал себе обратно первый этаж, восстановил занятия в театральной и музейной студиях и худо-бедно продолжал нести свою миссию. Приход нового менеджмента амбициозно возвещал о скором возвращении эры его безусловного лидерства среди подобных заведений.

Надо сказать, что методотдел не закрывался даже тогда, когда было совсем все плохо. Конечно, без некоторых изменений не обошлось. Так, методисты теперь работали собственно методистами лишь на половину своей ставки, а вторую половину они отрабатывали в качестве педагогов дополнительного образования.

Старейшим сотрудником методотдела был старый ворчун Максим Петрович Агарев, которого я всегда про себя называл Дедом. Его судьба была похожа на судьбы многих здешних людей: когда-то в молодости приехал к морю, женился, да так и остался тут навсегда. Это был поджарый, невысокого роста мужчина шестидесяти четырех лет, близорукий и уже совершенно седой. Время от времени, делая перерыв в работе, он любил прохаживаться по кабинету, делясь своими воспоминаниями о славном прошлом Дворца. Особенно он любил рассказывать курьезные разоблачительные истории про своих коллег, выводя их на чистую воду. Часто во время своих повествований Дед смеялся заражающим смехом злобного тролля, и присутствующие невольно начинали улыбаться, откликаясь не на рассказ, а именно на этот мультяшный смех.

Максим Петрович, признаться, обладал скверным характером. Он постоянно брюзжал на новые порядки, и, по его мнению, ничего хорошего для Дворца уже не может произойти — становится только хуже. К своим годам он стал ленив, саркастичен, а порой настолько невыносим, что мне приходилось с ним ругаться. У него, конечно, была определенная ревность: он проработал здесь всю жизнь, некоторое время даже был начальником отдела, а теперь вдруг какой-то приезжий выскочка будет давать ему указания. Согласен, такое непросто терпеть. Он не бунтовал открыто, но не упускал возможности выказать мне свое пренебрежение. Мог перебивать меня на совещаниях, влезать в мои разговоры с другими коллегами или игнорировать мое мнение в каких-то вопросах. Агарев мог проявить редкостную бестактность к своим коллегам, хотя сам был ужасно обидчивым. Иногда моя пружина терпения разжималась, и я делал ему замечания. В негодовании он выходил из кабинета и оставался надутым какое-то время, потом все налаживалось, но я-то знал, что он никогда не забудет мне моих слов, потому что Дед никогда никому ничего не прощал по-настоящему. Впрочем, со временем мы как-то научились ладить друг с другом. Между нами негласно был заключен пакт о перемирии — я щадил его самолюбие, признавая заслуги за прошлые доблести, а он делал вид, что признает мой авторитет начальника.

Двумя другими сотрудниками, а вернее, сотрудницами, были девушки.

Одну из них звали Рита Кайсина. Она совсем не была похожа на методиста: яркая помада, короткие юбки, длинные распущенные волосы, кольца в ушах, да еще и голос блондинки — слабый, тихий, будто неуверенный, что, впрочем, не мешало его хозяйке пользоваться этим для флирта. По своей натуре Рита была защитницей правды. Ее ужасно возмущала всякая несправедливость, и она время от времени произносила различные обличительные монологи, но выглядело это довольно комично по причине все того же нерешительного голоса Риты.

Я не могу сказать, что она была красива. Может, из-за некоторых особенностей кожи лица, а также по причине, что она всегда опаздывала на работу и много курила, в первые дни нашего знакомства мне казалось, что она выпивает и ее поколачивает сожитель. На поверхностный взгляд можно было предположить, что Рита — довольно доступная молодая особа. Что-то было в ней от порочной женщины, но я думаю, она бессознательно стремилась к тому, чтобы выбраться из обруча воспитания своей приличной семьи, который стянул ее довольно крепко. Может быть, Риту бросали мужчины именно из-за того, что она сама не хотела постоянства.