ПОЛЁТ НАД ГОРОДОМ В. (ЧЕМОДАННЫЙ РОМАН) - Лора Белоиван

Света еще пыталась подманить его на красную пластмассовую ванночку — тогда еще очень мало знали о природе пидорасов — но вскоре махнула рукой. «Тихо тут» — вывешивала Света табличку на внешнюю сторону своей двери, и моряки передвигались по коридору, как босые балерины.

А потом я в очередной раз обогнула бичхол, зашла с другой стороны и вышла с направлением на пароход. Говорят, Света еще какое-то время жила в бичхоле, а куда делась потом, неизвестно. Скорей всего, они вместе с Еленой Пидорасовной превратились в птиц и улетели из города В. в более счастливую географию.

33-й причал на Набережной. До сих пор странно не видеть привязанный к нему «Джоник» — пассажирский теплоход «Георгий Орджоникидзе», приспособленный под дополнительную пароходскую гостиницу. Этот плавучий филиал бичхола давно продали на гвозди, а на 33-м причале поныне пустует святое место: подозреваю, что человек, умерший на «Джонике», совершенно автоматически попадал бы в рай. Но на "Джонике" никто не умирал. Вообще, самые лучшие гвозди получались бы не из списанных судов Дальневосточного морского пароходства, а из его бичей.

Я была бичёвкой и жила на "Джонике" два месяца подряд: в кадрах мне обещали два круга на FESCO Indian Line, и я ждала "Елену Стасову". Хотелось орешков кешью, а на "Джонике" как раз потравили тараканов.

Полуобморочные тараканы сыпались с подволока и переборок, шмякаясь о стол и палубу. А мне снился дедов абрикосовый сад в Гулькевичи, и как будто я — маленькая, и мама ведет меня за руку меж деревьев, с которых валятся спелые абрикосы, шлёп, шлёп, шлёп, только успевай выглядывать в траве самые крупные, сочные, они лопаются при ударе о землю, и надо опередить муравьев, потому что те тоже не дураки. Я смотрю вверх, пытаясь угадать, с какой ветки сорвется очередной абрикос, хочу подставить ладони, но абрикосы — два подряд — падают мне на лицо и щекотно стекают за ворот. Я просыпаюсь оттого, что абрикосы воняют ржавым железом и еще чем-то безумно мерзким. Просыпаюсь и стряхиваю с лица, рук и волос агонизирующих тараканов, карма которым выпала умереть на мне, сироте казанской 18-ти лет отроду, без копейки денег сидящей в чужом городе в ожидании рейса на Индию.

Я проснулась в каюте плавучего бичёвника «Георгий Орджоникидзе», на котором в тот день раскидали боракс. Проснулась потому, что ревела во сне из-за воняющих мерзостью абрикосов, и проревела еще часа три, из которых примерно полтора даже не противодействовала тараканьей карме умирать там, где им предначертано.

Кажется, «Джоник» продали на гвозди именно в Индию. Грустное место, этот 33-й причал на Набережной города В.

Я и деньги — вещи несовместные. Мы друг у друга кончаемся мгновенно. Я знаю, что говно и вши снятся к деньгам. Жду, когда же.

Но, однако, приснилось, будто лечу берегом моря далеко-далеко, и вижу, как с неба в воду падает пассажирский самолет, не сумевший толком взлететь. Довольно близко падает и взрывается при ударе об воду. А я во сне соображаю: «ну да, правильно, самолет же электрический». И приземляюсь, и жду, может, что-нибудь выплывет. Выплывает кошелёк, толстый такой. Я его из воды вытаскиваю, раскрываю, а внутри — пачка нарезанных из акварельной бумаги денег. На каждой бумажке написано фиолетовым фломаcтером: 13 тысяч рублей.

Жара +30 при влажности 100%

Как жить?

Летать невозможно даже ночью.

Рано утром, укладываясь спать, я глянула в окно: над морем лежал нежно-розовый туман, в разрывах которого плескался чистейший ультрамарин. А на его фоне, воткнув мачты в розовую дымку, стоял на якорях белый парусный фрегат «Надежда».

Город В. подарил мне открытку, надо же.    

На рынке появились помидоры и черешня. На помидорах написано «Приморье», на черешне — «Узбекистан». Это, конечно, враньё: мне сверху прекрасно видно, что помидоры и черешня смотрят на покупателей хитрыми китайскими глазами.

В мое первое лето в городе В. я пошла на базар — мне сильно хотелось помидоров. Помидоров на базаре было завались. Я подошла к первой с краю куче, взяла помидор, понюхала и положила обратно: помидор не пах помидором, а так, газоном маленько. Я — к следующей куче. Беру, не пахнет. Я — к третьей. Та же история.

Хозяйка миллионной по счету помидорной кучи шепотом меня спрашивает:

— Девушка, а чего вы тут всё вынюхиваете?

— Я, — говорю, — помидоры ищу, которые чтоб пахли.

И тут базарная баба видоизменилась. Только что была такая вся заговорщицкая, и вдруг: руки в боки, выпрямилась, хайло на полнеба, и как заорёт:

— Ха! Вы тока погляньте на неё!! Помидоры чтоб пахли!!! ХАХАХА! — и ко мне: — Дура сумасшедшая, что ли?! ЭТО Ж ТЕБЕ НЕ ЯБЛОКИ!

И весь базар принялся ржать: "ПОМИДОРЫ ЧТОБ ПАХЛИ! ХАХАХА!!!"

Я потом тут пожила и вполне себе уяснила, что помидоры действительно не пахнут. И клубника не вкусная, и яблоки — говно. Жимолость, правда, хорошая. А в тот раз с базара в панике убежала, думала, может, правда чокнулась.

Нет, так дело не пойдёт. Если обращать внимание на погоду, то руки, которые у меня постепенно обрастают перьями и делаются всё более похожими на крылья, совсем атрофируются. Летать надо каждый день, иначе мне никогда не улететь отсюда.

Я взлетаю, и влажный горячий бриз, подхватывая меня, несёт вдоль береговой полосы, а подо мной мелькают разбросанные люди в трусах и лифчиках. Я делаю крутой разворот и лечу за город, но не очень далеко, на станцию «Седанка».

В пароходиком отделе кадров сказали, что практически все будущие журналисты отработали уборщицами в пионерском лагере «Моряк», расположенном в живописном Наберегуморя. На самом деле это полная лажа: лагерь стоит прямо возле федеральной трассы «город В. — город Х.», а до Наберегу надо топать минут 20: мимо дома престарелых, гаражей, воинской части и частного сектора, упереться лбом в две девятиэтажки (однажды я видела, как из окна одной из них выпрыгнул человек, но, пролетев немного, упал на землю), повернуть налево, перейти железную дорогу напрямки или, если есть такая охота, через виадук, и только потом начинать расстёгивать шорты или задирать платье.

И никто ведь не знает, почему идущие на пляж люди раздеваются под прибрежными грибками, а люди, идущие с пляжа, одеваются лишь на автобусной остановке.

Важнейшими из искусств, безусловно, являются суши и мураками.

Слушай, сука, песню ветра.

В ветреную погоду гораздо легче летать, чем ходить. Только нужно как следует научиться рассчитывать точку приземления. Это самое трудное.

Несмотря на трассу, это был самый классный август в городе В. Вакантных уборщицких мест в лагере не оказалось, но была свободной должность Заведующей Залом Столовой. В мои обязанности входило распределять детям десерт. С тех пор я тысячи раз считала, делила, умножала и складывала разные цифры, но и теперь вряд ли смогла бы ответить на вопрос, каким образом можно поделить 500 персиков на 300 детей. Дети получали каждый по персику, а двести оставшихся съедали Иванова, Журавлева, Павлова и я. Еще иногда мы ели сосиски, а к концу смены я обнаружила себя в списках зачисленных на заочный журфак и даже вспомнила, что между раздачей плодов, бадминтоном и валянием на пляже с Ивановой, Журавлевой и Павловой сдавала какие-то экзамены.

«Джоник», чистилище, случился уже на втором курсе, но из этого периода я помню только то, как на меня падали тараканы и как нашла на причале, прямо рядом с трапом, 20 копеек.

Проснулась в одиннадцать от двух помех здоровому сну: в правый глаз влезло солнце, а в правое ухо — фраза «Вниманию экипажа! Через десять минут на борт судна прибудут власти!»

Надо же, сколько лет прошло, а срабатывает. Хорошо хоть, не кидаюсь спросонок искать ключи от буфета.

И сны снятся пароходские эпизодически до сих пор. И самый страшный — вовсе не про смещение груза или пусть там учебную тревогу. Снится, как будто я накрыла завтрак в кают-компании, а время еще осталось, всего 25 минут 8-го, а завтрак ровно в половину. И я прихожу в свою каюту поправить перья — причесаться и все такое. А, вернувшись в кают-компанию в 29 минут, обнаруживаю, что на столах ни херашеньки нету. Не только сахарниц-стаканов-тарелок-вилок, а и даже скатертей с салфетками, а в буфетной не включен титан, и чай не заварен. То есть понимаю, что накрытые столы мне приснились, а я проспала. И я начинаю метаться по кают-компании, искать скатерти, швырять на столы тарелки, а в мозгах стратегический план на ближайшие полминуты: «кипяток с заваркой у дневальной возьму». И вот, когда всё накрыто — я успеваю до половины! — и входит первый коньсоставововец, я обнаруживаю, что забыла одеться — рассекаю по кают-компании в какой-то драной футболке и без штанов.

Обычно я просыпаюсь после этого сна с пульсом под 200. И никак не пойму, что же в нём такого страшного — ну подумаешь, получила бы от старпома звездюлей. Так я по 10 раз на дню под раздачу попадала, работа такая у чифа: строить буфетчиц-дневальных-поваров-уборщиц. Да и завтрак я ни разу не проспала. Ужин — было дело, а  завтрак — никогда. Так что не понятна мне природа моего дежурного кошмара.